- Главная
- Все подборки
- Любителям экспериментов: разбираем роман Антуана Володина «Писатели»
Любителям экспериментов: разбираем роман Антуана Володина «Писатели»
0
4.18
MyBook продолжает «Книжный обзор».
Год назад популярные книжные блогеры объединились и создали собственную версию премии «Ясная Поляна»*. В этот раз мы будем вместе с ними обсуждать иностранный список премии. После обзора всех претендентов они назовут имя победителя и пояснят, почему выбрали именно его.
Наши эксперты: Анастасия Петрич (в «Инстаграме» – drinkcoffee.readbooks), Виктория Горбенко (телеграм-канал «КнигиВикия»), Вера Котенко (телеграм-канал «Книгиня про книги») и Евгения Лисицына (телеграм-канал greenlampbooks)**.
Сегодня речь пойдет о романе француза Антуана Володина «Писатели» – малоизвестного у нас, необычного и экспериментального произведения.
На премию «Ясная Поляна» роман номинировала литератор и редактор журнала «Носорог» Катя Морозова. Перевод с французского выполнен Виктором Лапицким.
Антуан Володин. «Писатели»***
(Издательство «Амфора», 2015)
– Оценки:
Вера Котенко: 6/10
Евгения Лисицына: 7/10
Виктория Горбенко: 6/10
Анастасия Петрич: 5/10
Итого: 6/10
– Как бы вы анонсировали роман в «Твиттере»?
Виктория Горбенко: Заходят как-то в бар Кафка и Беккет, а весь сюрреализм уже выпил Антуан Володин.
Вера Котенко: Писатели и творцы много и старательно страдают в разных точках земного шара. Читатель страдает вслед за ними в обязательном порядке. На обложке забыли написать, что книга вызывает мигрени и бессонницу.
Евгения Лисицына: Выдуманные писатели в выдуманном мире будущего пишут дичайшие книги. А если не могут их писать, то воплощают в жизнь другими способами.
Анастасия Петрич: Набор коротких историй о людях, которые когда-то что-то писали. Они все связаны «революционным» прошлым, через многое прошли. Каждый для себя осмысляет писательство и роль этого занятия в своей жизни.
– О чем роман?
Петрич: Писательство – явление сложное и не ограничивается только привычным созданием книг с их последующей публикацией. Герои Володина пишут на бумаге, стенах, в душе. Они делают это всю жизнь. Так что роман – о ликах писательства.
Котенко: Сложно сказать, не попав впросак. Достанься мне на экзамене такой билет, я бы ответила: искусство – вечно и бессмертно. Вместе с ним бессмертен и тот, кто его создает. Простите за банальную мысль.
Лисицына: Литература может быть одновременно крепко связана с реальностью, актуальностью и злободневностью. При этом витать где-то в недоступных пониманию метафизических мирах, потому что в ней возможно все. Так сказать, Володин примирил сторонников и противников Западного канона.
Горбенко: Это такое формалистское упражнение в трансгрессии. Автору скучно внутри привычных литературных иерархий, поэтому он придумывает направление, которое в них не вписывается. Просто потому, что не существует.
– Какая самая яркая особенность у этого текста?
Горбенко: Он полностью… не хотелось бы говорить искусственный. Скажу – ненастоящий.
Лисицына: Его прочтение может произвести впечатление, какое у неподготовленного и расслабленного человека вызывают самые запутанные фильмы Нолана.
Котенко: Особенность эта так и называется – «постэкзотизм». Такого я не читала совершенно точно никогда вообще. Даже не была поначалу уверена, что вообще читаю именно его. Все потому, что по постэкзотистам у нас в стране напряженка – приходится самостоятельно выдумывать, что это такое было.
Петрич: Этот роман отличает скорее некая общая канва. Вроде бы тоже не новая, но что-то в ней есть неуловимо претенциозное, непохожее на что-то еще. У каждой истории своя яркая особенность, свой мотив. У меня текст вообще вызвал тревожное ощущение того, что я где-то подобное уже читала, но никак не могу вспомнить, где и у кого.
– Так что такое постэкзотизм?
Петрич: Если экзотизм – это нечто взятое из жизни других народов и культур, то приставка пост- смещает смысл на какие-то новые детали все того же метода. Но «пост» имеет куда больше смысла, чем сам «экзотизм». В «Писателях» смысл течения кроется скорее в интернациональном писательском составе книги и в том, что хронотоп абсолютно не раскрыт. Предполагаю, что и писатели, о которых говорит Володин, делали то же самое.
Горбенко: Этих писателей объединяет то, что они живут в голове Антуана Володина и являются борцами некой таинственной революции, которая в их мире потерпела поражение. Теперь им остается лишь орудовать словом во славу постэкзотизма. Само название течения намекает на нечто пришедшее на смену экзотизму, чему-то, призванному удивлять своей необычностью. Что может быть дальше? Наверное, только прорыв в такие материи, где никакая экзотика уже не интересна. Этакое письмо из состояния транса.
Лисицына: Воображаемое литературное течение, которое пришло на смену поколению книжек, написанных для удивления циничной и пресыщенной аудитории. Оно тесно связано с революцией и борьбой – как физической и политической, так и борьбой с литературными традициями.
Котенко: С одной стороны, что-то революционное, как сам Володин проповедовал, «карцерная литература». С другой – это, похоже, просто все то, что вообще никуда не укладывается, – как, собственно, слово это и родилось. Все это очень «пост-пост», и даже, может быть, «мета-мета», но Володину хотелось каким-то словом это припечатать. Все самое странное, непонятное и желательно на французском языке скидывайте в этот котел.
– Кто из реально существующих писателей мог бы считаться постэкзотистом?
Лисицына: Андрей Ангелов, который пишет списки людей, с которыми он поругался где-то на просторах интернета, и называет это книгами.
Котенко: Мне прямо кажется, что наш Виктор Пелевин с удовольствием бы в этом клане постэкзотистов состоял, – очень его атмосфера, психоделия, расслоение реальности и никаких при этом членских взносов. Мы даже не очень уверены, существует ли Виктор Пелевин, – ровно так же, как не уверены, существуют ли постэкзотисты, хотя в них я, например, убеждена чуть больше, чем в Пелевине.
Петрич: С большой натяжкой частично в некоторых художественных приемах Том Маккарти (Satin Island). Чуть ближе – Мэтт Уилвен (Matt Wilven, The Blackbird Singularity), хотя сам автор ближе к психологическому реализму. Еще Уилл Селф (Will Self, Umbrella) по стилистике.
Горбенко: Эжен Савицкая первым пришел на ум, если говорить о живых. (Это мужчина, бельгийский писатель. – Прим.ред.)
– Чья история вам больше всего запомнилась?
Котенко: Самая классная глава посвящена «своеособому» писателю Богдану Тарасьеву. Он сочиняет книги где-то в будущем. Написано с изрядной долей иронии и почти человеческим языком. Информация о Тарасьеве преподносится в виде некоторой будто бы критической статьи, где автор анализирует его творчество и, к примеру, упоминает писательский прием давать своим героям во всех романах похожие имена: Вульф, Вольф, Вальф, Фольф, – и это определяющий литературную ориентацию нюанс.
Петрич: Первая, как ни странно. Герой оказался живым, осязаемым. Сейчас, когда кому-то рассказываю об этой книге, то говорю именно об этой главе. Она яркая и очень психологичная.
Горбенко: «Воскресенье назавтра выдастся ясное». Там герой очень круто пишет у себя в голове, но по факту не может связать и пары слов. Очень похож на меня. А, например, в «Стратегии молчания в творчестве Богдана Тарасьева» чудесная концовка. Если бы я придумывала вопросы для этого выпуска, то обязательно спросила бы, какой писатель может стать русским Богданом Тарасьевым. Или белорусским.
Лисицына: Очень ярко сверкнула глава про дядьку в сумасшедшем доме, захваченном его пациентами. Его пытают, а он вспоминает, как в детстве был охвачен нестерпимым желанием писать, и принялся это немедленно делать, невзирая на сюжет, грамматику и окружающих людей.
– Кому может понравиться эта книга?
Горбенко: Тем, кто задается вопросом, жива ли еще литература и возможно ли сделать в ней какой-то прорыв. Будут искать ответы вместе с автором.
Лисицына: Любителям экспериментов и тем, кто не поленится ее найти у букинистов, потому что добыть книжку очень сложно. Впрочем, в Сети гуляет самодельная аудионачитка для всех желающих.
Петрич: Книга однозначно понравится любителям всякого арт-хауса от литературы. Это не я.
Котенко: Смелым филологам, неукротимым философам, любителям постмодернизма и метаромантизма, а особенно тем читателям, которые уверены, что книга, которая чуть проще, чем «Улисс», – макулатура и деньги на ветер. Поверьте, «Писатели» в этом случае – очень удачное капиталовложение.
– Посоветуйте что-нибудь похожее для чтения.
Котенко: «Линкольн в бардо» Сондерса – прекрасный роман, отмеченный Букеровской премией. Не сказать что понятый читателями, но совершенно точно о нем нужно вспомнить. У Сондерса сплошной постмодернизм, многоголосье персонажей уже умерших, расслоившаяся реальность, невероятный совершенно текст. Очевидный отголосок «Писателей». Сондерс и Володин не появлялись в поле зрения друг друга наверняка никогда. Но совершенно точно – знаете, как в песне про долгое эхо друг друга, – пересекались где-то там, в иных сферах.
Петрич: Много книг проскальзывало в голове, но почему-то ярче всего – «Осень в Петербурге» Кутзее. Почему? Сложно сказать. Где-то в глубине что-то, возможно, связанное с мотивами писательства.
Горбенко: Не буду оригинальничать и назову тех, у кого Володин определенно учился мастерству абсурдизма, – Кафку и Беккета. Любой сборник.
Лисицына: Однозначно «Абсолютная пустота» Станислава Лема. Это сборник блестящих рецензий на вымышленные книги и вымышленных авторов, которые так живо написаны, что постоянно приходится гуглить, не привирает ли Лем об их нереальности.
* Литературная премия «Ясная Поляна» – ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics.
** Теперь экспертов будет всегда четверо. Владимир Панкратов, автор телеграм-канала «Стоунер», к сожалению, выбыл из обсуждений.
*** Роман временно недоступен в MyBook по желанию правообладателей.
Вера Котенко: 6/10
Евгения Лисицына: 7/10
Виктория Горбенко: 6/10
Анастасия Петрич: 5/10
– Как бы вы анонсировали роман в «Твиттере»?
Виктория Горбенко: Заходят как-то в бар Кафка и Беккет, а весь сюрреализм уже выпил Антуан Володин.
Вера Котенко: Писатели и творцы много и старательно страдают в разных точках земного шара. Читатель страдает вслед за ними в обязательном порядке. На обложке забыли написать, что книга вызывает мигрени и бессонницу.
Евгения Лисицына: Выдуманные писатели в выдуманном мире будущего пишут дичайшие книги. А если не могут их писать, то воплощают в жизнь другими способами.
Анастасия Петрич: Набор коротких историй о людях, которые когда-то что-то писали. Они все связаны «революционным» прошлым, через многое прошли. Каждый для себя осмысляет писательство и роль этого занятия в своей жизни.
– О чем роман?
Петрич: Писательство – явление сложное и не ограничивается только привычным созданием книг с их последующей публикацией. Герои Володина пишут на бумаге, стенах, в душе. Они делают это всю жизнь. Так что роман – о ликах писательства.
Котенко: Сложно сказать, не попав впросак. Достанься мне на экзамене такой билет, я бы ответила: искусство – вечно и бессмертно. Вместе с ним бессмертен и тот, кто его создает. Простите за банальную мысль.
Лисицына: Литература может быть одновременно крепко связана с реальностью, актуальностью и злободневностью. При этом витать где-то в недоступных пониманию метафизических мирах, потому что в ней возможно все. Так сказать, Володин примирил сторонников и противников Западного канона.
Горбенко: Это такое формалистское упражнение в трансгрессии. Автору скучно внутри привычных литературных иерархий, поэтому он придумывает направление, которое в них не вписывается. Просто потому, что не существует.
– Какая самая яркая особенность у этого текста?
Горбенко: Он полностью… не хотелось бы говорить искусственный. Скажу – ненастоящий.
Лисицына: Его прочтение может произвести впечатление, какое у неподготовленного и расслабленного человека вызывают самые запутанные фильмы Нолана.
Котенко: Особенность эта так и называется – «постэкзотизм». Такого я не читала совершенно точно никогда вообще. Даже не была поначалу уверена, что вообще читаю именно его. Все потому, что по постэкзотистам у нас в стране напряженка – приходится самостоятельно выдумывать, что это такое было.
Петрич: Этот роман отличает скорее некая общая канва. Вроде бы тоже не новая, но что-то в ней есть неуловимо претенциозное, непохожее на что-то еще. У каждой истории своя яркая особенность, свой мотив. У меня текст вообще вызвал тревожное ощущение того, что я где-то подобное уже читала, но никак не могу вспомнить, где и у кого.
– Так что такое постэкзотизм?
Петрич: Если экзотизм – это нечто взятое из жизни других народов и культур, то приставка пост- смещает смысл на какие-то новые детали все того же метода. Но «пост» имеет куда больше смысла, чем сам «экзотизм». В «Писателях» смысл течения кроется скорее в интернациональном писательском составе книги и в том, что хронотоп абсолютно не раскрыт. Предполагаю, что и писатели, о которых говорит Володин, делали то же самое.
Горбенко: Этих писателей объединяет то, что они живут в голове Антуана Володина и являются борцами некой таинственной революции, которая в их мире потерпела поражение. Теперь им остается лишь орудовать словом во славу постэкзотизма. Само название течения намекает на нечто пришедшее на смену экзотизму, чему-то, призванному удивлять своей необычностью. Что может быть дальше? Наверное, только прорыв в такие материи, где никакая экзотика уже не интересна. Этакое письмо из состояния транса.
Лисицына: Воображаемое литературное течение, которое пришло на смену поколению книжек, написанных для удивления циничной и пресыщенной аудитории. Оно тесно связано с революцией и борьбой – как физической и политической, так и борьбой с литературными традициями.
Котенко: С одной стороны, что-то революционное, как сам Володин проповедовал, «карцерная литература». С другой – это, похоже, просто все то, что вообще никуда не укладывается, – как, собственно, слово это и родилось. Все это очень «пост-пост», и даже, может быть, «мета-мета», но Володину хотелось каким-то словом это припечатать. Все самое странное, непонятное и желательно на французском языке скидывайте в этот котел.
– Кто из реально существующих писателей мог бы считаться постэкзотистом?
Лисицына: Андрей Ангелов, который пишет списки людей, с которыми он поругался где-то на просторах интернета, и называет это книгами.
Котенко: Мне прямо кажется, что наш Виктор Пелевин с удовольствием бы в этом клане постэкзотистов состоял, – очень его атмосфера, психоделия, расслоение реальности и никаких при этом членских взносов. Мы даже не очень уверены, существует ли Виктор Пелевин, – ровно так же, как не уверены, существуют ли постэкзотисты, хотя в них я, например, убеждена чуть больше, чем в Пелевине.
Петрич: С большой натяжкой частично в некоторых художественных приемах Том Маккарти (Satin Island). Чуть ближе – Мэтт Уилвен (Matt Wilven, The Blackbird Singularity), хотя сам автор ближе к психологическому реализму. Еще Уилл Селф (Will Self, Umbrella) по стилистике.
Горбенко: Эжен Савицкая первым пришел на ум, если говорить о живых. (Это мужчина, бельгийский писатель. – Прим.ред.)
– Чья история вам больше всего запомнилась?
Котенко: Самая классная глава посвящена «своеособому» писателю Богдану Тарасьеву. Он сочиняет книги где-то в будущем. Написано с изрядной долей иронии и почти человеческим языком. Информация о Тарасьеве преподносится в виде некоторой будто бы критической статьи, где автор анализирует его творчество и, к примеру, упоминает писательский прием давать своим героям во всех романах похожие имена: Вульф, Вольф, Вальф, Фольф, – и это определяющий литературную ориентацию нюанс.
Петрич: Первая, как ни странно. Герой оказался живым, осязаемым. Сейчас, когда кому-то рассказываю об этой книге, то говорю именно об этой главе. Она яркая и очень психологичная.
Горбенко: «Воскресенье назавтра выдастся ясное». Там герой очень круто пишет у себя в голове, но по факту не может связать и пары слов. Очень похож на меня. А, например, в «Стратегии молчания в творчестве Богдана Тарасьева» чудесная концовка. Если бы я придумывала вопросы для этого выпуска, то обязательно спросила бы, какой писатель может стать русским Богданом Тарасьевым. Или белорусским.
Лисицына: Очень ярко сверкнула глава про дядьку в сумасшедшем доме, захваченном его пациентами. Его пытают, а он вспоминает, как в детстве был охвачен нестерпимым желанием писать, и принялся это немедленно делать, невзирая на сюжет, грамматику и окружающих людей.
– Кому может понравиться эта книга?
Горбенко: Тем, кто задается вопросом, жива ли еще литература и возможно ли сделать в ней какой-то прорыв. Будут искать ответы вместе с автором.
Лисицына: Любителям экспериментов и тем, кто не поленится ее найти у букинистов, потому что добыть книжку очень сложно. Впрочем, в Сети гуляет самодельная аудионачитка для всех желающих.
Петрич: Книга однозначно понравится любителям всякого арт-хауса от литературы. Это не я.
Котенко: Смелым филологам, неукротимым философам, любителям постмодернизма и метаромантизма, а особенно тем читателям, которые уверены, что книга, которая чуть проще, чем «Улисс», – макулатура и деньги на ветер. Поверьте, «Писатели» в этом случае – очень удачное капиталовложение.
– Посоветуйте что-нибудь похожее для чтения.
Котенко: «Линкольн в бардо» Сондерса – прекрасный роман, отмеченный Букеровской премией. Не сказать что понятый читателями, но совершенно точно о нем нужно вспомнить. У Сондерса сплошной постмодернизм, многоголосье персонажей уже умерших, расслоившаяся реальность, невероятный совершенно текст. Очевидный отголосок «Писателей». Сондерс и Володин не появлялись в поле зрения друг друга наверняка никогда. Но совершенно точно – знаете, как в песне про долгое эхо друг друга, – пересекались где-то там, в иных сферах.
Петрич: Много книг проскальзывало в голове, но почему-то ярче всего – «Осень в Петербурге» Кутзее. Почему? Сложно сказать. Где-то в глубине что-то, возможно, связанное с мотивами писательства.
Горбенко: Не буду оригинальничать и назову тех, у кого Володин определенно учился мастерству абсурдизма, – Кафку и Беккета. Любой сборник.
Лисицына: Однозначно «Абсолютная пустота» Станислава Лема. Это сборник блестящих рецензий на вымышленные книги и вымышленных авторов, которые так живо написаны, что постоянно приходится гуглить, не привирает ли Лем об их нереальности.
* Литературная премия «Ясная Поляна» – ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics.
** Теперь экспертов будет всегда четверо. Владимир Панкратов, автор телеграм-канала «Стоунер», к сожалению, выбыл из обсуждений.
*** Роман временно недоступен в MyBook по желанию правообладателей.
О проекте
О подписке