Рубрика «Книжный обзор» продолжается. Каждую неделю мы говорим с популярными литературными блогерами об иностранном списке премии «Ясная Поляна»*. После разбора всех претендентов они назовут имя победителя и пояснят, почему выбрали именно его. Наши эксперты: Анастасия Петрич (в «Инстаграме» - drinkcoffee.readbooks), Виктория Горбенко (телеграм-канал «КнигиВикия»), Вера Котенко (телеграм-канал «Книгиня про книги») и Евгения Лисицына (телеграм-канал greenlampbooks)**. Сегодня речь пойдет о романе сербского писателя Драгана Великича «Русское окно». Драган Великич. «Русское окно»*** (Издательство «Скифия», 2018) Книга удостоена самой престижной литературной награды Сербии (ранее - Югославии) - от журнала НИН (Ninova nagrada), а также сербской премии имени выдающегося писателя Меши Селимовича и Центрально-Европейской. На «Ясную Поляну» роман номинировала исследовательница славянских культур Андреа Рихтер со словами: «Объективно и очень лично о европейской истории конца 20-го века, образе, горьком и сладком одновременно». Перевод с сербского выполнен Василием Соколовым. - Оценки: Вера Котенко: 6/10 Евгения Лисицына: 6/10 Виктория Горбенко: 6/10 Анастасия Петрич: 9/10 Итого: 6,75/10 - О чем рассказывает этот малоизвестный роман? Виктория Горбенко: Он представляет собой две пересекающиеся прямые. Две линии жизни, случайно и ненадолго сошедшиеся в одной точке, но оказавшие сильное взаимное влияние друг на друга. Первый герой - парализованный дирижер. Второй - студент, который размышляет, кем хочет стать в будущем. Чтобы понять, как они связаны, придется дочитать до конца. Евгения Лисицына: Два непохожих по внешним факторам, но схожих внутренне персонажа передвигаются по разным локациям и размышляют, как тяжела жизнь. Анастасия Петрич: В поисках родины, которой у него толком никогда и не было, главный герой меняет города и страны. Он ищет место, которое станет домом, людей, которые станут любимыми, и самого себя. И все это - на фоне бомбардировок Белграда в 1999 году. Вера Котенко: Всю книгу герой думает, как бы лучше «отменить волнительный туманный хаос» жизни, «войти в историю», «в любой момент быть на своем месте, не спешить в до или после», но у него не получается ничего, кроме «думать». - Какой основной мотив и замысел автора, по вашему мнению? Петрич: Эта книга о поиске дома. О том, что такое родина, из чего состоит это понятие, может ли чужая страна стать родной. Так ли нам нужна эта родина, или это просто высокопарное слово? Котенко: Вспоминаю уроки литературы, когда спрашивали - ну, о чем это? И кто-нибудь несчастно отвечал: «о жииииизни». Я бы тоже так несчастно ответила, да не уверена. Жизнь ли это, а не инертное существование, похожее на какое-то проклятие? Вечное странствие безо всякого смысла с вопросом «а что потом?», на который нет ответа. Кто-то назовет это «поиском», а кто-то вспомнит про «судьба и родина - едины». Лисицына: Показалось, что Великич пишет о бесплодности поисков, когда ты сам полностью этой бесплодностью удовлетворен. Горбенко: О вариативности жизни, об огромном потенциале, в ней заложенном, который мы никогда не сможем реализовать. Но мы также и не сможем перестать о них размышлять и переживать. Это роман-рефлексия, заставляющий погружаться не только во внутренний мир героев, но и исследовать свой собственный. - Почему вы поставили такую оценку? Какая особенность романа на нее повлияла? Котенко: Сначала ты читаешь и думаешь: за что тебе это. С середины теряешься: нет, этоhellip и вот это еще, и это вот - сейчас зачитаю кому-то вслух, вот это да, вот это картина, чувство, как же хорошо! Потом в финале ты думаешь что-то неприличное, тут писать такое нельзя, и ставишь шесть баллов. Петрич: Достаточно долгое время я жила в Словении и много путешествовала по Балканам. Для меня эта книга стала не просто великолепным литературным произведением, которое потрясло, но и тропинкой к тому значимому, что связывало мое сердце с горячо любимой Сербией. Горбенко: Это всегда самый сложный вопрос для меня. Роман мне понравился, но мы встретились не в самое удачное время. Чтение «Русского окна» требует большей внимательности, расслабленности, склонности к долгим размышлениям. Лисицына: Мне не понравилось. Но я признаю, что у романа большой потенциал для определенных глубоко рефлексирующих и чувствующих читателей. - В начале книги переводчик рассказывает, что переводит слово «форточка» как «русское окно». А как бы вы озаглавили роман? Петрич: Название и так неплохое. Могу сказать точно, что переводчик не ошибся, наделив абстрактное понятие вполне конкретным смыслом, который делает роман понятнее. Горбенко: Что-нибудь про поезда. Они всегда создают романтическое настроение, намекают на жизнь как путь, как движение. И к размышлениям о своей жизни тоже располагают. Лисицына: Есть фильм Куросавы «Додескаден» (В российском прокате лента вышла под названием «Под стук трамвайных колес». - Прим. ред.). Это странное слово означает стук колес. Вот если бы у сербов было какое-то специальное странное словечко для этого звука (наверняка и есть, только мне неведомо), то оно отлично бы подошло. Котенко: Мне нравится вариант «Русский прозор». По-сербски «прозор» - «окно». В русском языке есть «просвет». Слово-то какое - чувствуется имперское величие. - Жанр произведения тоже необычен - это «роман-омнибус». Как бы вы его охарактеризовали более привычными словами? Лисицына: Дорожно-экзистенциальный параллельный роман. Параллельный - потому что автор движется одновременно и физически, и, так сказать, ментально. Горбенко: Я бы назвала этот жанр именем другого романа - «В поисках утраченного времени». Котенко: Есть такой приятный уху термин «роман-река». Имеется в виду что-то масштабное и многотомное. Он подошел бы и сюда - в том только смысле, что тут тоже какая-то река, по которой герой долго плывет и, как ни странно, приплывает, но нет уверенности, правильное ли это было направление. Петрич: Роман-омнибус - это не просто роман-дорога. Это роман-дорога, где есть вполне понятное транспортное средство. Очень старинное, давно вышедшее из использования, некомфортное, для простых людей. Такое определение очень многое объяснит внимательному и опытному читателю даже без предисловий. - В чем особенности восточноевропейской литературы? Петрич: Было бы ошибкой говорить, что восточноевропейская литература ближе к русской литературной традиции или европейской. Она и не между ними. Это что-то такое же особенное, как и любое культурное явление. Я для себя пришла к выводу, что если Великич - это реально показательная фигура в сербской литературе, то у сербской литературы дела обстоят явно лучше, чем у русской сейчас. Котенко: Полагаю, что слишком мало знаю: я обожаю Иво Адрича, но не читала Милорада Павича. В прошлом году в списке «Ясной Поляны» был роман Gloria in Ехcelsis хорватского писателя Миленко Ерговича, такой же поэтический текст о судьбах, которые сложились (или, точнее, не сложились) в силу обстоятельств. Кажется, как будто тебе уже шестьдесят, ты смотришь фотоальбом, где еще молод, гадая о минувшем, вспоминая свою жизнь. Горбенко: Очень похоже на нашу литературу. «Русское окно» - отличный пример русской тоски. Быть может, не точная копия, а отражение в чуть дрожащей водной глади или в зеркале с потемневшей амальгамой. Похожие ощущения возникают при просмотре популярного в последние годы румынского кино. Лисицына: Мне кажется, что восточноевропейская литература сейчас - смесь классической русской с особым усложненным элементом. Для ее понимания и принятия нужны очень тонкие настройки. - Как бы вы назвали персонажей «Русского окна»? Лисицына: Гортанобесы. Но мысленно. Горбенко: Черт, не могу придумать существительное. Самокопатели? Петрич: Неприкаянные. Именно такие его персонажи. Те самые люди, которые трясутся в омнибусе и куда-то едут. Котенко: Они зрители. В сюжет не могут вмешаться - мол, великий режиссер придумал, к сожалению, такой вот сюжет, а вот бы, конечно, можно было бы вот тут сократить, тут срезать, тут свернуть, этот герой нам вообще не нуженhellip Но кино досматривают как есть до титров. - Кому может понравиться эта книга? Горбенко: Для «Русского окна» нужны время и особый меланхоличный настрой. Иначе этот медленно ползущий омнибус может изрядно раздражать. Лисицына: Кому-то, кому собственный мир и способы его исследования более интересны, чем все остальное, что может быть в книге. Петрич: Эта книга понравится влюбленным в Сербию и Балканы, понравится и тем, кто любит думать, читая. Для кого сложность книги - это вызов своим интеллектуальным способностям. А еще тем, кто не обходится без «Википедии», читая книги. Котенко: Мне кажется, этот роман должен очень понравиться жюри премии «Ясная Поляна». Насколько я понимаю их вкусы - премия любит такие победы, когда «открытие автора» совпадает с «образным языком», с подвигом переводчика. Да и смыслов тут целый омнибус. Это правда красивый текст, по-прустовски текучий, - обязателен филологам, философам, любителям неуверенных поисков смысла жизни. - Посоветуйте что-нибудь похожее. Горбенко: «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, конечно. Там герой тоже долго рефлексировал, а потом решил написать об этом книгу. Лисицына: «Сатанинское танго» Ласло Краснахоркаи - по общему настроению. А по тексту, наверное, Роман Сенчин - «Дождь в Париже», хотя послабее будет. Котенко: Роберт Музиль и его «Человек без свойств» - если коротко, у того героя тоже своего рода экзистенциальный кризис, несколько женщин да все какие-то поиски. Страниц там, правда, тысяча с лишним, Великич рядом смотрится скромнее, но книга Музиля без шуток великая - его opus magnum как-никак. Петрич: «Другие берега» Набокова близки по стилю, по ощущению языка. Ну, и, конечно, «Хазарский словарь» Павича как мой первый ориентир в сербской литературе. * Литературная премия «Ясная Поляна» - ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics. ** Теперь экспертов будет всегда четверо. Владимир Панкратов, автор телеграм-канала «Стоунер», к сожалению, выбыл из обсуждений. *** Роман временно недоступен в MyBook по желанию правообладателей.

Драган Великич. «Русское окно»***

(Издательство «Скифия», 2018)

Книга удостоена самой престижной литературной награды Сербии (ранее – Югославии) – от журнала НИН (Ninova nagrada), а также сербской премии имени выдающегося писателя Меши Селимовича и Центрально-Европейской. На «Ясную Поляну» роман номинировала исследовательница славянских культур Андреа Рихтер со словами: «Объективно и очень лично о европейской истории конца 20-го века, образе, горьком и сладком одновременно».
Перевод с сербского выполнен Василием Соколовым.

– Оценки:

Вера Котенко: 6/10
Евгения Лисицына: 6/10
Виктория Горбенко: 6/10
Анастасия Петрич: 9/10
Итого: 6,75/10

– О чем рассказывает этот малоизвестный роман?

Виктория Горбенко: Он представляет собой две пересекающиеся прямые. Две линии жизни, случайно и ненадолго сошедшиеся в одной точке, но оказавшие сильное взаимное влияние друг на друга. Первый герой – парализованный дирижер. Второй – студент, который размышляет, кем хочет стать в будущем. Чтобы понять, как они связаны, придется дочитать до конца.

Евгения Лисицына: Два непохожих по внешним факторам, но схожих внутренне персонажа передвигаются по разным локациям и размышляют, как тяжела жизнь.

Анастасия Петрич: В поисках родины, которой у него толком никогда и не было, главный герой меняет города и страны. Он ищет место, которое станет домом, людей, которые станут любимыми, и самого себя. И все это – на фоне бомбардировок Белграда в 1999 году.

Вера Котенко: Всю книгу герой думает, как бы лучше «отменить волнительный туманный хаос» жизни, «войти в историю», «в любой момент быть на своем месте, не спешить в до или после», но у него не получается ничего, кроме «думать».

– Какой основной мотив и замысел автора, по вашему мнению?

Петрич: Эта книга о поиске дома. О том, что такое родина, из чего состоит это понятие, может ли чужая страна стать родной. Так ли нам нужна эта родина, или это просто высокопарное слово?

Котенко: Вспоминаю уроки литературы, когда спрашивали – ну, о чем это? И кто-нибудь несчастно отвечал: «о жииииизни». Я бы тоже так несчастно ответила, да не уверена. Жизнь ли это, а не инертное существование, похожее на какое-то проклятие? Вечное странствие безо всякого смысла с вопросом «а что потом?», на который нет ответа. Кто-то назовет это «поиском», а кто-то вспомнит про «судьба и родина – едины».

Лисицына: Показалось, что Великич пишет о бесплодности поисков, когда ты сам полностью этой бесплодностью удовлетворен.

Горбенко: О вариативности жизни, об огромном потенциале, в ней заложенном, который мы никогда не сможем реализовать. Но мы также и не сможем перестать о них размышлять и переживать. Это роман-рефлексия, заставляющий погружаться не только во внутренний мир героев, но и исследовать свой собственный.

– Почему вы поставили такую оценку? Какая особенность романа на нее повлияла?

Котенко: Сначала ты читаешь и думаешь: за что тебе это. С середины теряешься: нет, это… и вот это еще, и это вот – сейчас зачитаю кому-то вслух, вот это да, вот это картина, чувство, как же хорошо! Потом в финале ты думаешь что-то неприличное, тут писать такое нельзя, и ставишь шесть баллов.

Петрич: Достаточно долгое время я жила в Словении и много путешествовала по Балканам. Для меня эта книга стала не просто великолепным литературным произведением, которое потрясло, но и тропинкой к тому значимому, что связывало мое сердце с горячо любимой Сербией.

Горбенко: Это всегда самый сложный вопрос для меня. Роман мне понравился, но мы встретились не в самое удачное время. Чтение «Русского окна» требует большей внимательности, расслабленности, склонности к долгим размышлениям.

Лисицына: Мне не понравилось. Но я признаю, что у романа большой потенциал для определенных глубоко рефлексирующих и чувствующих читателей.

– В начале книги переводчик рассказывает, что переводит слово «форточка» как «русское окно». А как бы вы озаглавили роман?

Петрич: Название и так неплохое. Могу сказать точно, что переводчик не ошибся, наделив абстрактное понятие вполне конкретным смыслом, который делает роман понятнее.

Горбенко: Что-нибудь про поезда. Они всегда создают романтическое настроение, намекают на жизнь как путь, как движение. И к размышлениям о своей жизни тоже располагают.

Лисицына: Есть фильм Куросавы «Додескаден» (В российском прокате лента вышла под названием «Под стук трамвайных колес». – Прим. ред.). Это странное слово означает стук колес. Вот если бы у сербов было какое-то специальное странное словечко для этого звука (наверняка и есть, только мне неведомо), то оно отлично бы подошло.

Котенко: Мне нравится вариант «Русский прозор». По-сербски «прозор» – «окно». В русском языке есть «просвет». Слово-то какое – чувствуется имперское величие.

– Жанр произведения тоже необычен – это «роман-омнибус». Как бы вы его охарактеризовали более привычными словами?

Лисицына: Дорожно-экзистенциальный параллельный роман. Параллельный – потому что автор движется одновременно и физически, и, так сказать, ментально.

Горбенко: Я бы назвала этот жанр именем другого романа – «В поисках утраченного времени».

Котенко: Есть такой приятный уху термин «роман-река». Имеется в виду что-то масштабное и многотомное. Он подошел бы и сюда – в том только смысле, что тут тоже какая-то река, по которой герой долго плывет и, как ни странно, приплывает, но нет уверенности, правильное ли это было направление.

Петрич: Роман-омнибус – это не просто роман-дорога. Это роман-дорога, где есть вполне понятное транспортное средство. Очень старинное, давно вышедшее из использования, некомфортное, для простых людей. Такое определение очень многое объяснит внимательному и опытному читателю даже без предисловий.

– В чем особенности восточноевропейской литературы?

Петрич: Было бы ошибкой говорить, что восточноевропейская литература ближе к русской литературной традиции или европейской. Она и не между ними. Это что-то такое же особенное, как и любое культурное явление. Я для себя пришла к выводу, что если Великич – это реально показательная фигура в сербской литературе, то у сербской литературы дела обстоят явно лучше, чем у русской сейчас.

Котенко: Полагаю, что слишком мало знаю: я обожаю Иво Адрича, но не читала Милорада Павича. В прошлом году в списке «Ясной Поляны» был роман Gloria in Ехcelsis хорватского писателя Миленко Ерговича, такой же поэтический текст о судьбах, которые сложились (или, точнее, не сложились) в силу обстоятельств. Кажется, как будто тебе уже шестьдесят, ты смотришь фотоальбом, где еще молод, гадая о минувшем, вспоминая свою жизнь.

Горбенко: Очень похоже на нашу литературу. «Русское окно» – отличный пример русской тоски. Быть может, не точная копия, а отражение в чуть дрожащей водной глади или в зеркале с потемневшей амальгамой. Похожие ощущения возникают при просмотре популярного в последние годы румынского кино.

Лисицына: Мне кажется, что восточноевропейская литература сейчас – смесь классической русской с особым усложненным элементом. Для ее понимания и принятия нужны очень тонкие настройки.

– Как бы вы назвали персонажей «Русского окна»?

Лисицына: Гортанобесы. Но мысленно.

Горбенко: Черт, не могу придумать существительное. Самокопатели?

Петрич: Неприкаянные. Именно такие его персонажи. Те самые люди, которые трясутся в омнибусе и куда-то едут.

Котенко: Они зрители. В сюжет не могут вмешаться – мол, великий режиссер придумал, к сожалению, такой вот сюжет, а вот бы, конечно, можно было бы вот тут сократить, тут срезать, тут свернуть, этот герой нам вообще не нужен… Но кино досматривают как есть до титров.

– Кому может понравиться эта книга?

Горбенко: Для «Русского окна» нужны время и особый меланхоличный настрой. Иначе этот медленно ползущий омнибус может изрядно раздражать.

Лисицына: Кому-то, кому собственный мир и способы его исследования более интересны, чем все остальное, что может быть в книге.

Петрич: Эта книга понравится влюбленным в Сербию и Балканы, понравится и тем, кто любит думать, читая. Для кого сложность книги – это вызов своим интеллектуальным способностям. А еще тем, кто не обходится без «Википедии», читая книги.

Котенко: Мне кажется, этот роман должен очень понравиться жюри премии «Ясная Поляна». Насколько я понимаю их вкусы – премия любит такие победы, когда «открытие автора» совпадает с «образным языком», с подвигом переводчика. Да и смыслов тут целый омнибус. Это правда красивый текст, по-прустовски текучий, – обязателен филологам, философам, любителям неуверенных поисков смысла жизни.

– Посоветуйте что-нибудь похожее.

Горбенко: «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, конечно. Там герой тоже долго рефлексировал, а потом решил написать об этом книгу.

Лисицына: «Сатанинское танго» Ласло Краснахоркаи – по общему настроению. А по тексту, наверное, Роман Сенчин – «Дождь в Париже», хотя послабее будет.

Котенко: Роберт Музиль и его «Человек без свойств» – если коротко, у того героя тоже своего рода экзистенциальный кризис, несколько женщин да все какие-то поиски. Страниц там, правда, тысяча с лишним, Великич рядом смотрится скромнее, но книга Музиля без шуток великая – его opus magnum как-никак.

Петрич: «Другие берега» Набокова близки по стилю, по ощущению языка. Ну, и, конечно, «Хазарский словарь» Павича как мой первый ориентир в сербской литературе.

* Литературная премия «Ясная Поляна» – ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics.
** Теперь экспертов будет всегда четверо. Владимир Панкратов, автор телеграм-канала «Стоунер», к сожалению, выбыл из обсуждений.
*** Роман временно недоступен в MyBook по желанию правообладателей.

В поисках родины: разбираем роман Драгана Великича «Русское окно»

Драган Великич. «Русское окно»***

Другие материалы по теме «Блогеры читают»