Gerard Szwec

LES GALÉRIENS VOLONTAIRES

ESSAIS SUR LES PROCEDES AUTOCALMANTS

Перевод с французского Г. Рошкэняну, Е. Давид

Научный редактор кандидат медицинских наук Л. И. Фусу

© Presses Universitaires de France

© Когито-Центр, 2015

Предисловие

Некоторые люди кажутся добровольными рабами из-за навязчивого повторения одного и того же действия. Они как бы находятся по ту сторону принципа удовольствия, околдованные своей собственной оператуарной роботизацией. Иногда они посредством повторения пытаются преодолеть ситуацию краха или отчаяния, к которой тем не менее компульсивно возвращаются и продолжают свои действия вплоть до изнеможения. Они гребут, бегут, плывут что есть сил, затем начинают все снова. Эта повторяющаяся до отвращения деятельность не дает им возможности думать и мечтать. Она уже давно является лишь привычным повторением стереотипного поведения, не допускающего ни передышки, ни отдыха. Они сами вынесли себе приговор – стать добровольными галерщиками.

Некоторые из них приходят на кушетку психоаналитика, но сопротивляются психоаналитической терапии, поднимающей трудные жизненные вопросы. Именно после встречи с несколькими такими пациентами у меня возникла идея написания этой книги. Теоретические концепции, которые я здесь излагаю, сформировались в ходе моей психоаналитической практики как со взрослыми, так и с детьми, чье психическое функционирование чем-то напоминает поведение взрослых «галерщиков».

Мы увидим, что эти пациенты подвержены соматическим нарушениям больше, чем другие, и в настоящей работе это стало одной из тем моих размышлений.

Ориентирами в моем подходе к изучению тех, кто превращается в галерщиков, были экономическая точка зрения и фрейдовская теория влечений. В этой работе мы увидим, как компульсивное влечение к смертоносному навязчивому повторению используется в приемах самоуспокоения, применяемых некоторыми из галерщиков, когда они пытаются уменьшить возбуждение, но их собственные защиты с этим не справляются, и тогда они начинают искать другой источник возбуждения.

Переживание опасности также может использоваться как способ самоуспокоения. Возможно, существуют и другие побудительные причины находиться на грани смерти, например, когда детская травматическая реальность, которую пациент старается повторить, становится источником возбуждения, а ее переживание пробуждает целый букет влечений, или когда игры со смертью выглядят как средство борьбы с разрушительной депрессией.

В этой работе я буду ссылаться на метапсихологические концепции, предложенные другими психоаналитиками, которые кажутся мне более или менее близкими к клинике добровольных галерщиков. Это работы Мишеля де М’Юзана, описавшего «рабов количества», Жана Курню, исследовавшего «опустошенных и сломленных», и Андре Грина, изучившего широкую группу пограничных состояний.

Несмотря на то, что по некоторым пунктам, например влечения к смерти, я придерживаюсь другой точки зрения, основой для меня была психосоматическая теория Пьера Марти. Больше всего в разработке моей теории я обязан работам Мишеля Фэна; в частности, предложенное им различие между спокойствием и удовлетворением было отправной точкой моих исследований о самоуспокоительных приемах. В последние годы работы над книгой мне очень помогло тесное личное общение с Мишелем Фэном и его одобрение моего труда.

После того, как в 1992 году на конференции Парижского института психосоматики мы вместе с Клодом Смаджа описали самоуспокоительные приемы, я продолжил свои размышления над этим явлением. Меня все больше интересовало его клиническое исследование и его осмысление в контексте психосоматической теории и психоанализа. Я старался углубить понимание того, каким образом самоуспокоительные приемы способствуют аннулированию неудач психического связывания и краха формирования репрезентаций прежней травмы.

Мне хотелось бы проследить тот путь, которым идут эти добровольные галерщики. Первую главу книги составляет доклад на тему самоуспокоительного поведения, представленный мною на мероприятии по случаю дня Парижского института психосоматики. В последующие главы включены другие исследования, которые я объединил в этой книге. Я скрупулезно сохранил хронологический порядок написания текстов, работа над которыми продолжалась в течение шести лет.

Глава I. Самоуспокоительные приемы, использующие навязчиво повторяющийся поиск возбуждения (Добровольные галерщики)

^[1]

Область самоуспокоительных приемов достаточно обширна. Я ограничусь описанием лишь тех из них, которые используют повторяющийся поиск возбуждения. То, что мы называем расслаблением, достигается посредством моторики или перцепции и превращается, в частности, в поиск физического страдания, иногда даже доходящего до травматизма. В других случаях достижение спокойствия ожидается от истощения тела посредством механического, автоматического поведения с бесконечным повторением однообразных действий. Люди, использующие подобные приемы, достигают временного спокойствия, но не удовлетворения. Они замыкаются в системе навязчивого повторения, которая никогда не приносит удовлетворения.

Галера

Для начала следует обратить внимание на слова, сказанные Жераром Д’Абовиллем сразу после того, как он, наконец, причалил к берегу, завершив свой переход через Тихий океан на веслах: «Я прибыл из другого мира <…>, сейчас я нахожусь перед страшной пустотой. Я даже не смею закрыть глаза и вспомнить то, что я пережил. Это был настоящий ад»^[2].

В газетных публикациях, посвященных его подвигу, часто звучит один и тот же вопрос. Он касается причин, которые могут подтолкнуть человека к тому, чтобы стать добровольным галерщиком.

Существует много разных добровольных галерщиков, поведение которых вызывает жгучий интерес: марафонцы, танцоры или спортсмены, практикующие интенсивные тренировки. Цель совершить подвиг часто маскирует иные, более скрытые цели, которые достигаются посредством повторяющегося напряжения тела и чувств, и через это напряжение они возвращаются к спокойствию, как и в других случаях применения самоуспокоительных приемов.

Я хочу проиллюстрировать свои слова примером одиночных гребцов-мореплавателей, а также случаем одного подростка, Рокки, который выбрал для себя другой вид галеры. Он не гребет, а в любую свободную минуту играет на ударных инструментах. Он уже два года проходит у меня психотерапию, и в течение этого срока я наблюдал за проявлениями его самоуспокоительного приема. Через два года я зафиксировал его эволюцию к другим сублиматорным функциям, что означает, что его самоуспокоительный прием как таковой сошел на нет.

Итак, я расскажу историю этого странного приема самоуспокоения и смогу обсудить его экономическую роль и динамику, определив его место между теми функциональными модальностями, которые предшествовали ему, и теми, которые за ним последовали.

Тяжелое травматическое состояние

Рокки привели ко мне в возрасте четырнадцати лет. В школе он испытывал серьезные проблемы. После того как он несколько раз оставался на второй год, его исключили из обычного школьного цикла и он стал ходить в школу для детей с нарушениями в развитии.

В соматическом плане он на протяжении нескольких лет страдал сильными мигренями и болями в животе, в восьмилетнем возрасте перенес инфекционный мононуклеоз, и в том же году ему была сделана операция по удалению аппендицита. У него наблюдались довольно частые и продолжительные лор-заболевания, ангины, он часто болел гриппом.

На первом плане его симптоматологии находилось функционирование, близкое к травматическому неврозу, который мог возникнуть вследствие автомобильной аварии, в которой в возрасте пяти с половиной лет погибла его старшая сестра.

Ему тогда было всего три года, тем не менее он говорит, что запомнил многие детали этой аварии. Его навязчиво преследует картина, когда в состоянии шока от сильного удара его выбрасывает через дверцу автомобиля, в то время как сама машина опрокидывается на бок. Эта сцена является настоящим дневным, а также, возможно, ночным кошмаром, потому что он очень часто просыпается посреди ночи в состоянии отчаяния, причину которого не понимает. Он рассказывает об аварии, приводя и другие многочисленные детали, часть которых, безусловно, запечатлелась в его памяти. Он четко видит машину, которая выскочила перед ними на повороте. За рулем сидела его мать. Она получила многочисленные раны лица. Трое детей, среди которых был и он, сидели на заднем сиденье. Рокки находился слева.

Он получил раны волосистой части головы, которые требовали наложения швов. Его двухлетний брат сидел посредине. Он остался невредимым. Его сестра, находившаяся справа, умерла вскоре после аварии. Рокки выбросило через дверцу автомобиля, которая открылась с его стороны. Именно это мгновение он и видит снова и снова. Минуты, которые последовали за этим, более расплывчаты и размыты в его воспоминаниях. Но затем он вновь четко видит себя лежащим наверху какого-то откоса. Он также помнит, как ехал в карете «скорой помощи» вместе с матерью, склонившейся над его сестрой.

В его рассказе некоторые воспоминания, безусловно, искажены в попытке уменьшить их травматическое влияние. Например, когда он описывал созерцание самого себя как бы глазами своей матери в застывшей, остановленной сцене, возникало ощущение некоторого искажения. Это относится к таким моментам его воспоминаниями, когда он лежит после аварии на откосе или едет в машине «скорой помощи». Этими картинами он восполняет ту пустоту, которую оставили в его памяти вытесненные репрезентации.

Другие воспоминания, наоборот, исходят из непосредственного восприятия травмы, полученной в возрасте трех лет, которая, похоже, продолжает оставаться такой же активной и в четырнадцать лет. Пережитый травматический опыт, вероятно, прошел через период латентности, но так и не стал объектом успешного вытеснения. Прежде всего, это воспоминание момента выброса через дверцу машины, которое повторяется снова и снова.

Травматическое состояние проявляется также в психическом истощении и в своеобразном навязчивом поведении. Рокки, как выяснилось, все свое детство играл в игру, которая состояла в том, чтобы бесконечно провоцировать аварию, сталкивая две маленькие машинки. Этой игре так и не удалось связать травматизм, было достигнуто лишь незначительное смещение, при том что она мало способствовала символизации, поскольку повторяла аварию почти без изменений в том виде, в каком та запечатлелась. Эта игра выступала скорее как симптом травматического невроза, как повторение аварии, а не просто как детская игра.

Часть событий, произошедших во время аварии, похоже, выпала из поля непосредственного запоминания и психической обработки, или, проще говоря, была лишена возможности генерации новых репрезентаций, способных устанавливать связи с другими репрезентациями, уже созданными или будущими. Вместо этого образовался психический сектор с несвязанными репрезентациями, функционирующий, скорее, в регистре непреодолимого влечения к повторению в соответствии с модальностями травматического невроза. Воспоминание о выбросе через дверцу машины стало повторением травматического невроза аварии, и это повторение заменяет вытеснение в бессознательное и продукцию латентных мыслей.

Отсутствие интеграции этого травматического сектора и прерывание цепочек репрезентаций характеризует наши с Рокки отношения в начале психотерапии, очень скудные и очень банальные.

Редкие сны, о которых Рокки мне рассказывал в начале лечения, несли на себе отпечаток недостаточности работы сновидения. Они содержали реально пережитые сцены, копировали дневные события.

Чтобы дополнить описание психического функционирования Рокки в этот период, необходимо сказать несколько слов о трудностях обучения. Он не мог освоить правила согласования в английском и французском языках. Данный симптом, возможно, связан с периодом разногласий, отсутствием согласованного мнения родителей касательно их ответственности за тот несчастный случай. Ссоры между родителями проходили на повышенных тонах и продолжались вплоть до рождения замещающей дочки, когда Рокки было восемь лет. Эти ссоры, безусловно, продлили для него первоначальное травмирующее влияние аварии и способствовали сохранению ее травматического груза.

Оказалось, что сложности Рокки в следовании правилам согласования касались не только слов. Они проявлялись во всем и выражались в невозможности установления связей. Так, слово «переменчивый», используемое в географии для обозначения климата, кажется ему непонятным и приводит к резкому истощению мышления. У него возникают сложности со всем, что касается прошлого, например, с историей, а также и с французским языком при согласовании глаголов и причастий прошедшего времени. Ему нравится лишь настоящее время и то, что является неизменным. Тем самым он демонстрирует картину выраженного интеллектуального торможения.

В начале своего курса психотерапии он говорил мало. Он говорил лишь тогда, когда отвечал на вопросы, и это подталкивает меня к применению техники, в которой я предлагаю ему говорить на свободные темы, и я записываю его слова под диктовку. Тогда он начинает рассказывать о том, что только что сделал, но в сильно упрощенной форме. Я был там-то, я делал то-то и то-то. Его слова начисто лишены какой-либо аффективности. Он делает небольшие устные комментарии, которые касаются только фактов, без малейшего фантазирования. Например: «Мы с тем-то приятелем сделали шалаш. Затем мы вернулись домой. Ну, вот и все». Ничего не говорится ни о приятеле, ни о шалаше. Если я настаиваю, он может привести несколько дополнительных деталей. Даже речи нет о том, чтобы позволить себе хоть что-то представить или вообразить.

Воображаемое – это ничто!

Итак, сеансы проходят мучительно. Несмотря ни на что, мы в конце концов находим тему, которая несколько оживляет Рокки. Выясняется, что у него есть сосед, который играет на ударных инструментах, и он часами слушает, как тот репетирует, однако я не знаю, какие мысли посещают его в этот момент. Долгое время он ничего об этом сказать не может. Он начинает играть сам, и родители записывают его на курсы обучения игре на ударных инструментах.

Я прошу его сочинить текст на тему «История одного ударника». Он рассказывает мне следующее:

«В субботу после обеда, после урока игры на ударных, я иду к своему приятелю Джонни. Без двадцати пяти минут четыре мы идем в студию. После часа репетиции он делает перерыв. Он репетирует. Он опять репетирует. Он делает перерыв. Потом мы уходим».

Для него рассказывать – это сообщить мне «где» и «когда», обрамляя свои слова реальным временем и пространством.

Рассказать мне больше о своем приятеле он не может. Для него говорить – значит описывать, а он не может описывать, не видя, не имея поддержки в виде перцептивной реальности. И когда я стараюсь побудить его выразить свои скрытые фантазмы, он говорит мне: «Воображаемое – это нуль!». Эта фраза резюмирует все. Он не любит представлять или придумывать, ассоциировать, сближать что-то с чем-то. Он просто прилипает к реальности – вот и все.

Длинное оператуарное соло на ударных инструментах

Упражнения на ударных инструментах приобретут позже непомерно большое значение в его жизни. Они на самом деле замещают собой игру в аварии, которой он увлекался ранее, используя для этого свои маленькие машинки. Рокки упражняется на барабанах часами. Он живет в этом непрерывном шуме. Он отбивает на ударниках ритмы тяжелого рока всякий раз, как только появляется такая возможность, яростно и без нюансов, производя сильнейший грохот бесконечно повторяемыми движениями. Его тренировка (он называет это репетицией) – это как длинное соло на ударниках, занимающее все его свободное время.

Не похоже, чтобы он мечтал об известности или о концерте перед публикой. Он просто играет на ударных инструментах, и это все. Он мало интересуется музыкой и больше похож на одиночного гребца, чем на музыканта. Он производит впечатление человека, отдающегося повторяющейся деятельности в состоянии пустоты оператуарного типа.

На тот момент я охарактеризовал бы его деятельность тремя основными критериями:

– повторяющаяся автоматическая активность, которая занимает все время;

– моторная активность;

– звуковая активность, которая задействует слуховое восприятие сильных, яростных, насильственных звуков.

Рокки играет нечто вроде тяжелого рока под названием «The Dead». Это самая резкая, самая оглушающая и самая повторяющаяся форма тяжелого рока. Сама музыка сведена к минимуму в пользу скорости и повторения. Рокки превращает свои руки в ритмичную машину, в запрограммированную и автоматизированную двигательную машину.