© Женя Борисовна Снежкина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

С героиней этой книги, Верой, мы несколько лет приятельствовали. Долгое время я приводила ее в пример моим друзьям: веселая, боевая, не склонная к депрессиям, занимается наукой, крепкий брак, счастливое материнство. Наверное, я никогда не узнала бы историю Веры, если бы не писала одно время колонки для сайта института Като, посвященные в основном правам детей и правовым аспектам охраны частной жизни. Вера иногда комментировала эту мою писанину, а через некоторое время я заметила, что она относится к обсуждаемым мной вопросам несколько иначе, чем остальные мои друзья и читатели, – слишком лично, что ли.

Зимой 2009 года я приехала в Москву, и мы с Верой договорились встретиться, попить кофе. Вечер, «Кофе Хауз», чуть более громкая, чем мне бы этого хотелось, музыка, кофе с коньяком. Мы с Верой немножко посплетничали, поболтали о моих колонках, а потом она начала рассказывать. От того, что я услышала, мне стало, мягко говоря, нехорошо. Вера рассказала, что в детстве в течение восьми лет подвергалась домашнему насилию, а последние четыре года жизни дома – и сексуальному насилию со стороны отчима. Та же судьба оказалась и у двух ее сестер, причем младшая из них приходилась насильнику родной дочерью. Слушая рассказ Веры, я все время задавала и ей, и себе только два вопроса: «Как так могло случиться?» и «Как ты из всего этого выбралась?»

Проговорив до глубокой ночи, мы с Верой решили, что напишем эту книжку. И для меня, и для нее было важно разобраться в произошедшем для того, чтобы если не предотвратить такие истории, то хотя бы сделать так, чтобы в России возникла система помощи жертвам домашнего насилия. Жертвы насилия в нашей стране – немтыри, они не говорят о своих историях, а если и отваживаются сказать, то только на условиях полной анонимности и узким специалистам – психологам, психиатрам, прокурорам. С одной стороны, это очень понятно – кому хочется еще раз вспомнить и пережить ужас, который с ним случился. Но с другой стороны, отсутствие этой темы в публичном пространстве приводит к тому, что, например, в правоохранительных органах фактически нет специалистов, которые умеют работать с детьми – жертвами сексуального насилия, что приводит, в свою очередь, к параличу системы правоохраны в этой области.

Я без малого месяц прожила у Веры в доме: разговаривала с ней о ее детстве, о том, как и когда ее и сестер начали истязать и насиловать, как ей удалось сбежать из дома и устроить свою жизнь после того, что с ней произошло. Временами это было мучительно, но мы записали интервью. Уже потом я начала искать специалистов, которые могли бы мне помочь ответить на вопрос «как такое могло произойти в наши дни в России?». Еще несколько следующих месяцев я опрашивала специалистов: психологов, психиатров, бывших сотрудников милиции, психотерапевтов, юристов, сотрудников социальных служб, социологов, криминологов, ученых, изучающих проблемы феминизма в России. В общей сложности я сделала порядка пятидесяти интервью. Однако в тот момент, когда я закончила работу, я совершенно точно поняла, что их комментарии к этому монологу будут лишними. Мне представляется, что эта книжка не должна стать ответом на вопросы, которые появятся после ее прочтения, но стать поводом эти вопросы задать, стать поводом для дискуссии о проблемах домашнего и сексуального насилия.

В тексте по понятным причинам изменены имена, географические названия, названия учебных заведений, но эти изменения, с моей точки зрения, не влияют на подлинность описания.

Первая глава

 
1
 

Стоянка, где мама оставляла машину, находилась далеко от дома – несколько остановок на трамвае. Мы всегда ходили оттуда пешком. Рядом со стоянкой была палатка с мороженым, не обычным, а таким, которое выдавливали из специального автомата в вафельный фунтик, и стоило оно в два раза дороже обычного. Мама ставила машину, потом покупала мне этот фунтик, и мы долго-долго шли домой вдоль забора завода «Серп и молот». В одной руке я держала холодный рожок, в другой – теплую мамину руку, а во рту у меня таяло шоколадное мороженое.

Если у мамы было хорошее настроение, мы еще останавливались в продуктовом магазине и покупали молочный коктейль. Это тоже было чудесно – в теплом, из мойки, стакане холодный коктейль. Я могла его пить бесконечно, выпивала за один раз стакана четыре.

Помню нашу квартиру. Это была «сталинка», трешка. Там жили мамины родители и мы с мамой. Как таковой гостиной не было, ею считалась комната бабушки и дедушки. Помню сиренево-серые обои с вязью, высокие потолки, лепнину около люстры. В этой комнате стоял сервант, в серванте – шоколадные конфеты. Кресло, торшер. Бабушкина кровать стояла справа, дедушкина – слева. На окне цветы, алоэ.

Другие цветы стояли у нас и у мамы. Я не любила алоэ, потому что из них было тяжело пыль выковыривать. Это была моя домашняя обязанность, единственная – поливать и протирать цветы. Наша комната была бежево-желтой, обои с цветочками, что ли… На окнах тюлевые занавески с лебедями. Эти занавески мне очень нравились, я их сама выбрала. После ремонта мы с мамой ходили покупать занавески. Я выбрала тюль с лебедями. Засыпая, смотрела на этих птиц.

Напротив моего дивана была ниша, в которой помещалась кроватка сестры. У огромного окна стоял мой письменный стол, маленький столик сестры (помнишь, были такие наборы – стульчики и столики, расписанные «под хохлому»? ) и корзина с игрушками. Около дивана пианино. Если я и убиралась в нашей комнате, то только по собственной инициативе, но мне это не нравилось. У меня было много других интересных дел. Например, однажды я решила помочь бабушке отмыть плиту. Мне никто не мешал. Я долго с ней возилась, с этой плитой, изгваздалась в саже. Зато потом я даже удивилась, что плита на самом деле белая. Это было так интересно!

 
2
 

Мама со мной занималась. Она откуда-то притащила специальные учебники, прописи, мы делали упражнения. Помню, как мама мне объясняла, что такое время, отрезки, как построить геометрическую фигуру по точкам – это все были открытия для меня. Я не очень любила заниматься, мне больше нравилось играть, но и не сильно протестовала.

А еще мы много читали. Что читали? Носова, «Маугли», огромное количество сказок. Но книги мне начали нравиться гораздо позже. Больше всего мне нравились сказки, придуманные бабушкой. Она сама придумывала сказки.

Бедная бабушка. Помню, как однажды я посмотрела кино «Неуловимые мстители», после этого схватила такую пластмассовую сабельку и начала носиться по квартире, крушить все вокруг. Бабушка за мной. В результате бабушка стала главным врагом, и я начала нападать на нее, бить этой самой саблей, причем довольно больно, как теперь понимаю. В результате бабушка подняла с полу прыгалки и отлупила меня. Такой опухший след на коленке остался от удара прыгалками.

Вечером пришла мама. Я говорю: «Смотри, меня бабушка ударила прыгалками, видишь, какой у меня след на коленке». Мама к бабушке, а та пьет валерьянку, успокаивается от осознания того, что она ребенка чем-то стукнула. Мама тогда сказала: «Мало ударила». Но потом мы все это со смехом вспоминали.

Мама и бабушка… Мама, например, умела шить. Она «доставала» ткани и сама себе шила платья, у нее было какое-то невероятное количество платьев, нам она тоже шила платья, поэтому у нас с сестрой никогда не было китайских платьев с воланчиками и рюшечками. Мы носили ее платья.

Помню, как она подарила на день рождения бабушке четыре или пять отрезов ситцевой ткани. Я была очень разочарована – разве это подарок? А бабушка болела сахарным диабетом, и у нее был очень большой живот, а все остальное – маленькое, она, как беременная, выглядела. Найти одежду на такую фигуру было невозможно, и бабушка всегда очень страдала от этого. Я говорю: «Боже мой, мама, ты подарила бабушке ткань на день рождения. Какой ужас!» А потом мама сшила бабуле из этих тканей два платья: одно – красное с синим, другое – зеленое с синим. Это зелено-синее платье долго жило, в нем потом бабушку хоронили.

 
3
 

А еще мы с мамой ходили гулять в сквер, который уходил в Измайловский парк. Там, в парке, множество прудов и горок, зимой мы катались с этих горок на лыжах и санках. Зимние забавы я очень любила, очень любила ходить в парк.

Помню, как однажды осенью мы пошли туда с мамой и встретили какого-то ее знакомого, который гулял со здоровенной собакой – московской сторожевой. Я тогда была не сильно выше той собаки. Хозяин сказал собаке: «Ну, поздоровайся с Верочкой». Тогда собака начала меня облизывать. Я просто опешила: стою мокрая, вся в слюнях какого-то чудища. Для меня тогда собаки были звери не больше болонки, а тут этот, здоровый такой… Помню ощущение то ли испуга, то ли радости, потому что собака была очень дружелюбная и не хотела меня обидеть.

Вот про собаку еще вспомнила. У нас были животные – черепаха Маргоша и болонка Джулька. С собакой нужно было гулять, и я иногда брала ее с собой на вечерние прогулки. Помню запах Джульки. У нее была такая привычка – к приходу дедушки писала на пол в ванной. Бабушка старалась с Джульеттой погулять непосредственно перед дедушкиным приходом, но Джулька выдавливала из себя хотя бы каплю. Придя домой, дед шел мыть руки в ванную, Джулька за ним и демонстративно и писала на пол. Такие у нее с дедом были отношения, не знаю отчего. Может быть, таким образом она показывала ему свою привязанность.

Она прожила с нами до последнего. Я помню, как мы с бабушкой ходили ее усыплять. К этому моменту она была уже очень старой, у нее начались неисправимые проблемы с сердцем, она все время задыхалась и сильно страдала от этого.

Бабушка посадила Джульетту в сумку, взяла с собой меня, и мы поехали куда-то далеко на трамвае, потом долго несли ее до ветеринарной клиники.

Бабушка несла ее. А возвращались без собаки.

Бабушка мне объяснила, что Джульке сделали укол, и все – ее больше с нами нет. Тогда я сказала, что, наверное, это хорошо, что ее больше нет, потому что она долго мучилась. «Нет, не хорошо это», – сказала бабушка и заплакала. И я себя почувствовала так… как будто меня побили. Бабушке и так было плохо, а тут еще я со своими высказываниями…

 
4
 

Каждое лето, пока у нас не было дачи, мы на машине ездили с мамой, бабушкой и дедушкой в лес за грибами. Собирались основательно, мама в термос заливала тушеную картошку с мясом, в другой термос – чай, еще брали сладости для меня. Еще в багажник складывали дедушкино раскладное зеленое в коричневую полоску кресло с подлокотниками, бабушкино синее в серую полоску кресло с подлокотниками, мамино и мое кресла без подлокотников, пестрые, как матрас, и табуретку для сестры. Помню, что грибы мы собирали ведрами. Потом, уставшие, рассаживались в креслах, мама доставала газовую горелку, разогревала еду, и мы обедали.

Потом эти грибы бабушка солила. Без них ни один Новый год не проходил.

Новый год мы всегда встречали только с семьей. Кроме всех нас иногда приходили наши дядья – мамины братья. Дядя Витя жил один отдельно от нас и часто болел. Он работал каким-то инженером, вечно был занят, что-то чертил. Маленький и толстенький такой мужичок. Я его нежно любила. Был еще дядя Гоша, такой поэт-наркоман, который мотался где-то, так что редко появлялся в доме.

Так вот. 31-го числа я просыпалась от того, что на кухне творится какой-то бедлам: кастрюли гремят и мама с бабушкой ругаются. Точнее, я слышала в основном мамин голос, бабушка очень тихая всегда была. Мама говорила: «Мешаешь… отойди… не можешь резать где-нибудь в другом месте…» Я вставала и чапала на кухню. Там мама сначала отсылала меня в ванную умыться, а потом давала бутерброд и чашку чая. Я сидела на кухне, пила чай и нежилась в пару.

Из всех кастрюль, стоящих на плите, в этот день валил пар, окна запотевали, мама открывала фрамугу, но и это не помогало. Однажды 31-го к нам даже пришел участковый. Оказалось, что он пришел проверить, не гоним ли мы самогон – так у нас пар из окна валил. Мы, говорим, не гоним, мы готовим.

После завтрака мама отсылала нас к себе – идите, играйте, не мешайте. Ответственным за нас в этот день назначался дедушка. Он включал телевизор, но никогда не сказки, а какие-нибудь старые фильмы. Сказки он нам почему-то не ставил никогда. Потом он собирал нас, и мы шли куда-нибудь на елку. А после елки к нам домой обязательно приходили Дед Мороз со Снегурочкой. И с подарками, это же главное.

Домашняя елка, где нас поздравляли, естественно, стояла у нас в комнате – огромная, всегда живая, украшенная старыми-старыми игрушками. Некоторые эти игрушки сохранились до сих пор.

Затем нас кормили чем-то на кухне на скорую руку и отправляли на принудительный «тихий час», причем спать мы должны были дольше, чем положено. Мне, конечно, не спалось, и валяться просто так в кровати было тоскливо. Это самое нелюбимое время 31 числа.

Потом наступало главное действо. Мама накрывала на стол. Она всегда делала это только сама. Сначала она перемывала весь праздничный фарфор и хрусталь. Пока посуда сохла, мама раскладывала стол, потом залезала в нижний ящик серванта, доставала оттуда белую праздничную скатерть и салфетки. Потом вытирала и расставляла сначала приборы, затем ставила салаты.

На новогоднем столе обязательными были несколько салатов, главными – оливье и винегрет, их на стол подавали в двух хрустальных салатницах – для оливье побольше, для винегрета поменьше. Винегрет я ненавидела, потому что его заправляли постным маслом, которое пахло семечками. Еще был салат из печени трески с яйцом, его ставили на стол в длинной хрустальной ладье.

Потом на стол выставлялись две хрустальные кадушки с икрой – красной и черной. Обязательно шпроты, шпроты подавались в жестяной банке на блюдце, а кроме них еще рыба – красная и белая. Еще обязательно сервелат и бабушкины грибы.

Потом на стол мама ставила бокалы, стаканы под компот и морс, рюмки для водки, все это было из хрусталя.

В этом моменте, в предвкушении, был самый кайф Нового года – мама уже сервирует стол, значит, время пришло. И мы садились провожать Старый год. Взрослые пили шампанское, мы морс, и наслаждались закусками.