ные ими поражения, хотя сердце мое обливалось кровью больше, чем у них самих. Без сомнения, я – единственный, кто, живя среди народа, хорошо к нему относящегося и обожаемого им, почитает своим долгом делать вид, будто презирает его. Это увлечение оказалось у меня в конце концов таким бескорыстным, таким сильным, таким постоянным и непреодолимым, что даже после того как я оставил французское королевство, после того как правительство, чиновники и писатели соединились в общей злобе против меня, после того как стало признаком хорошего тона осыпать меня обидами и оскорблениями, – я не мог исцелиться от своего пристрастия