Что касается меня, то, как только я научился управлять собачьей упряжкой, так отказался от всех других видов транспорта. Я брал кого-нибудь в попутчики и иногда просто катался, а иногда отправлялся на охоту. На снегу было столько следов зайцев и куропаток, что он казался дырявым, как решето^[56]. Снег в лесу часто был так глубок, что невозможно было сделать и шага, чтобы не провалиться; в этом случае нам оставалось только оставить сани, которые уже не могли служить нам, и перевернуть их на бок. Приняв эту меру предосторожности, достаточную для того, чтобы удержать наших собак, которые тотчас же ложились на снег и терпеливо ждали нашего возвращения, мы привязывали к ногам так называемые «лыжи», сделанные из тонких дощечек шириной в шесть-восемь дюймов и длиной в четыре фута, передняя часть которых была загнута вверх, как коньки, а нижняя сторона покрыта шкурой тюленя или северного оленя^[57]. В такой «обуви» мы продолжали нашу охоту. Сначала мне было трудно привыкнуть к ней, и я несколько раз падал то на спину, то лицом вперёд; но удовольствие от хорошей охоты заставляло меня скоро забыть об этих неудобствах. Хотя трудно было различить белых зайцев и куропаток на фоне снега, я не преминул после небольшой практики и некоторых советов моих товарищей привозить домой приличное число зайцев и куропаток.

Это было одно из самых приятных моих развлечений в Большерецке, всё остальное время я был занят выражением своего нетерпения и беспокойства, что мне приходится оставаться там так долго. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я воспользовался несколькими чудесными днями, чтобы посетить окрестности города, которые я снова увидел после отъезда и о которых я упомяну, когда продолжу свое путешествие. Постройка моих дорожных саней^[58] также занимала моё внимание, но главным моим утешением было общество г-на Козлова и его офицеров. Встречи с ними и мои непрестанные расспросы давали мне возможность почти каждый день делать заметки, часть которых я уже изложил, а теперь перейду к остальным.

Болезни, которые преобладают на Камчатке – одно из первых, что мы видим. Как бы ни были неприятны их подробности, я полагаю, что не должен их скрывать; они составляют часть моих наблюдений и должны присутствовать в моих записях.

Оспа, о разрушительных последствиях которой я уже упоминал, по-видимому, не свойственна для этого края и не очень распространена. Со времени вторжения русских и последовавших за ним частых контактов эта эпидемическая болезнь появлялась только в 1767 и 1768 годах. Затем она попала сюда с русским судном, направлявшимся к восточным островам для охоты на выдр, лисиц и других животных. Человек, в крови которого был роковой микроб, был моряком из Охотска, где перед отплытием он принимал лекарства от этого недуга, но следы болезни были ещё видны. Едва он ступил на берег Камчатки, как заразил этой жестокой болезнью бедных камчадалов. Тогда заболели три четверти из них. Поскольку с тех пор она не появлялась, предполагается, что эти люди ей уже не подвержены. В 1720 году она вспыхнула в северной части Камчатки, но не распространилась до самого полуострова. Она началась в Анадырске^[59], и неизвестно, как она туда попала, хотя скорее всего виноваты тоже русские.

Есть основания подозревать, что камчадалы точно так же обязаны им своим знакомством с венерической болезнью, которая, к счастью, не является распространённой. Эта болезнь кажется экзотической, и излечение от неё столь же трудно, сколь и редко. Они прибегают к различным корням и к сулеме, применение которой сопровождается обычно тяжкими побочными эффектами, тем более, когда неосмотрительно применяется.

У камчадалов нет врождённых дефектов. Калеки, которые живут среди них, стали таковыми вследствие серьёзных падений, хотя это не очень обычное явление, так как они привыкли падать со своих балаганов. Они мало подвержены цинге, их предохраняет от неё употребление дикого чеснока и различных ягод. Русские и другие поселенцы чаще страдают от этой болезни.

Чахотка встречается довольно часто, а фурункулы, опухоли, абсцессы и жировики – очень часто. У них нет способа лечить их, кроме как удаления путём надреза, они используют для этого нож или даже просто острый камень, который заменяет скальпель. Такие инструменты, конечно, весьма впечатляют, хотя очевидно, что искусство хирургии, доведённое у нас до такого совершенства, на Камчатке находится в самом варварском состоянии.

Терапевтическая медицина достигла не бо́льшего прогресса, хотя следует признать, что эти люди кое-чего добились, научившись не доверять своим нелепым лекарям-шарлатанам. Раньше самозваные маги, называемые шаманами, пользуясь доверчивостью камчадалов, выступали в роли докторов, чтобы их почитали и доверяли им ещё больше^[60]. Этому способствовала их причудливая одежда, она прекрасно подходила к их экстравагантным лицедействам. Я бы никогда не поверил тому, что мне про них рассказывали, если бы у нас не было своих примеров – цыган и прочих колдунов такого рода. Невозможно облечь во что-либо вразумительное клоунаду этих якобы обладающих особым даром целителей, и беззастенчивость, с которой они выдают свои рецепты или мнимые озарения, которые на них нисходят. Вполне вероятно, что их лечение часто сопровождалось фатальными последствиями, а число жертв равнялось числу их пациентов. Устав, наконец, от того, что их обманывают ценой их собственной жизни, камчадалы стали испытывать недовольство всеми этими самозванцами, которые постепенно теряли доверие и погружались в забвение. Такова была судьба и шаманов. Даже того скудного просвещения, которого принесла русская торговля, оказалось достаточно, чтобы открыть жителям глаза. Они сразу же поняли всю нелепость магического искусства своих врачей. Поскольку его перестали уважать, оно перестал быть прибыльным, и число знахарей, конечно, уменьшилось. Чувствуя отвращение к этому ремеслу, мужчины стали отказываться от него, и с тех пор этим занимаются только некоторые старухи, которые, обладая меньшими талантами, имеют, несомненно, меньше клиентов^[61].

У женщин этой страны редко бывает больше десяти детей, по общим оценкам – четыре или пять, после сорока лет они не рожают ни одного. Они помогают друг другу в родах, которые проходят с большой лёгкостью, между тем на Камчатке есть акушерки, но их число очень мало. Несчастные случаи при рождении детей на открытом воздухе, в пути или там, где они работают, которые оказываются смертельными для стольких матерей, происходят с этими женщинами гораздо реже. В таких случаях, как мне говорили, они используют свои волосы, чтобы связать пуповину, сами относят ребёнка домой и немедленно дают ему грудь. Они долго не прекращают кормление грудью, я видел случаи, когда это продолжалось в течение четырёх-пяти лет. Мы можем судить по этому обстоятельству о хорошем здоровье этих женщин. Замечено, однако, что камчадалы обоего пола живут не дольше русских.

Я забыл упомянуть одно средство, к которому жители полуострова прибегают почти при каждой болезни: это так называемый медвежий корень^[62], который они настаивают на водке. Его название указывает на то, кому жители обязаны своим знанием. Заметив, что медведь любит есть эту траву и катается по ней, когда ранен, они догадались, что она обладает каким-то целебным свойством, и это побудило их использовать её. Так это животное дало им урок ботаники и фармакологии. Говорят, что медведь лечит этим корнем все свои раны. У меня, однако, никогда не было случая попробовать корень в деле, так что я говорю только то, что слышал об этом.

Христианская религия была принесена сюда русскими; но жители, по-видимому, знают о ней не намного больше, чем обряд крещения. Они не знают даже основных догм христианства. Рабы своих желаний, они следуют лишь своим побуждениям, хорошим или плохим. Если они и думают о религии, то только из соображений удобства или интереса, или когда особые обстоятельства вынуждают их к этому. Это показывает, насколько неполноценно их просвещение, и виновато в этом, по-моему, духовенство, чьё дело – наставлять их. Но достаточно ли просвещены сами эти духовные миссионеры? У них нет возможности получить хорошее образование, и, вероятно, это от них и не требуется, так что достаточно часто можно видеть в сане священнослужителей и камчадалов.

Все эти попы находятся под руководством протопопа, проживающего в Нижнекамчатске, он подчиняется архиепископу Иркутскому. Только он может рукополагать в сан и назначать священнослужителей к их приходам, так что все они вынуждены ездить в этот город. Продолжительность и опасности такого путешествия рассматриваются, возможно, как уже своего рода посвящение, так что они, вероятно, получают рукоположение без каких-либо дополнительных экзаменов и возвращаются ни мудрее, ни благочестивее. Затем они отправляются в места своего назначения; время их служения в одном приходе не ограничено, а зависит только от воли их начальников.

На Камчатке есть восемь главных церквей: в Паратунке, Большерецке, Ичинске^[63], Тигиле^[64], Верхнекамчатске^[65], Ключах^[66] и две в Ниженекамчатске^[67]; к ним можно добавить церковь в Гижиге^[68] в стране коряков.

Уезд или приход Паратунка включает в себя семь острогов и Курильские острова; а именно: одноимённый острог, Петропавловская гавань, Коряки, Начики, Апача, Малки и Большерецк. Число прихожан, содержащихся в этих острогах, не превышает четырёхсот, а включая Курильские острова, общее число христиан составляет не более шестисот двадцати. Настоятелю Паратунки казна даёт жалованье в восемьдесят рублей и двадцать пудов ржаной муки в год. Его прихожане, соответственно, не платят церковной десятины, но он получает пожертвования и другие вознаграждения, связанные с его службой. За заключение брака, крещение или отпевание священники могут требовать сколько им заблагорассудится. В этом отношении нет никакого регулирования, что вызывает значительные поборы и злоупотребления. В целом, однако, они стараются соразмерить свои запросы с возможностями прихожан, что вполне благоразумно и заслуживает похвалы.

Камчадалы свободны. Они только платят ежегодный налог России, который состоит, как я уже сказал, из мехов различных видов; так что их охотничья добыча почти полностью оказывается в казне. Каждый глава семьи обязан обеспечить для себя и для каждого из своих детей, даже самых маленьких, определённое количество шкур, эквивалентное его доле налога: это может составлять около семи рублей, и шкуры, как мне сказали, обычно оцениваются по самой низкой цене. Этот способ уплаты налога должен приносить короне значительный доход, если судить только по количеству соболей, ежегодно поставляемых провинцией, которое составляет около четырёх тысяч. Каждый тойон собирает подати со своего острога и передаёт их казначею; человеку предварительно выдаётся расписка о размере его налога, и каждый камчадал должен позаботится о том, чтобы отметить своей печатью или каким-нибудь другим знаком все меха, которыми он платит подать.

Монеты, находящиеся в обращении – это золотой империал десяти рублей, рубль и половина рубля. Серебряных монет ниже этого номинала очень мало; поскольку ни один товар не может стоить меньше половины рубля. Медь и бумажные деньги ещё не в ходу на полуострове. Зато предостаточно старинных серебряных монет времён Петра I, Екатерины I и Елизаветы. На них можно сделать прекрасный бизнес, так как серебро их чище и дороже, чем в обычных монетах.

Жалованье солдатам или казакам – пятнадцать рублей в год. Офицеры, посланные в столь отдалённую провинцию, получают двойное жалованье.

Полуостров Камчатка, в то время когда в Большерецке предводительствовал майор Бем^[69], находился под юрисдикцией генерал-губернатора Иркутска. После отъезда этого командира, которого англичане впервые увидели в 1779 году^[70], на его должность был назначен капитан Шмалев, который в течение года пользовался властью и удовольствием делать добро жителям, которые питали к нему равное уважение и благодарность. Господин Рейнеке^[71] занял это место в 1780 году и был отозван в 1784 году по причинам, о которых я вынужден умолчать. В этот период Камчатское ведомство было объединено с Охотским. Коменданты и офицеры острогов с тех пор подчиняются приказам командира в Охотске и решениям его судов; сам командир подчиняется и подотчётен генерал-губернатору в Иркутске. Нынешний командир в Большерецке, который прежде был столицей Камчатки, теперь всего лишь сержант; когда я уезжал, это был Расторгуев, он был назначен на эту должность господином Козловым.

Коменданты в этих различных острогах не подотчётны друг другу за свою деятельность и даже не подчиняются начальству; власть каждого из них ограничивается жителями его собственного округа, что, несомненно, побудило правительство назначить капитана-исправника, который должен каждый год посещать все деревни Камчатки, принимать жалобы, рассматривать споры, судить и наказывать виновных, короче говоря, поддерживать мир и порядок. В его обязанности входит также поощрять торговлю, рыболовство и охоту, следить за регулярностью уплаты налогов, за запасом провизии каждого человека для его собственного и его семьи пропитания, за ремонтом мостов и дорог, которых, к сожалению, очень мало и которые содержатся в очень плохом состоянии. Одним словом, капитан-исправник должен считать своим долгом приучать людей к нравам и обычаям России. В 1784 году этот важный пост был доверен барону Штейнгелю^[72], который учредил свою резиденцию в Нижнекамчатске. Дела призвали его в другое место, и его сменил на этом посту г-н Шмалев, который, в сопровождении нас, делал объезд своих территорий.

Среди начальства есть не только военные; многие споры и дела разбираются судами. Они есть в Тигиле, Гижиге и Ниженекамчатске и подчиняются юрисдикции Охотского суда, подобно тому, как в России магистраты нижестоящих городов подчиняются столичным, на которых лежит окончательное решение. Кроме того, в Большерецке существует своего рода консульская юрисдикция, называемая в России Словесный суд. Судьи в нём купцы; они рассматривают все споры, связанные с торговлей, и их решения, направляются в порядке апелляции для утверждения в суд. Используется только Российский свод законов, который слишком хорошо известен, чтобы вдаваться в подробности.

Должен добавить, что собственность камчадалов переходит, конечно, после их смерти к наследнику или к тому, кому она завещана. Завещание уважается и соблюдается буквально, как это принято у тех народов Европы, которые наиболее щепетильны в вопросе о наследовании.

Разводы среди камчадалов не практикуются и не допускаются. Русские, стремятся сохранять свои браки, хотя это не даёт им особых привилегий. Их побуждения понятны. Ввиду родственных браков весьма вероятно, что уже к концу жизни этого поколения племя коренных жителей может полностью исчезнуть.

Смертная казнь, отменённая во всех владениях императрицы, никогда не применялась на Камчатке. В самых ранних своих переселениях русские, обвинённые в преследовании туземцев, приговаривались к битью кнутом; камчадалы также, за различные проступки, подвергались этому жестокому наказанию, но оно больше не практикуется. Когда туземцы виновны в каких-либо преступлениях, наказанием является порка розгами. Не ясно, впрочем, выиграли ли они от этого изменения. Нынешний способ наказания является более простым и быстрым, к нему прибегают с меньшей щепетильностью и часто им злоупотребляют.

Язык камчадалов показался мне грубым, гортанным и труднопроизносимым; слова прерывистые, а звуки неприятны. Существует столько же различных диалектов и акцентов, сколько и острогов. Например, покинув Петропавловскую гавань, мы с удивлением услышали другой говор в Паратунке, так обстоят дела даже в ближайших деревнях. Несмотря на эти вариации языка, я счёл своим долгом составить словарь, который приведён в конце моего дневника. Я добавлю к этому корякский, чукотский и ламутский^[73] языки. Моё внимание к этому предмету не ослабевало, и я получил в этом значительную помощь. Я закончу статью о моей пребывании в Большерецке некоторыми замечаниями, которые будут скорее оправданиями моей задержки в этом городке.

К концу ноября внезапно так похолодало, что за несколько дней замёрзли все реки, даже Большая, что редко случается из-за чрезвычайной быстроты её течения. На следующий день она избавилась ото льда, и с тех пор я не видел больше ледостава ниже дома коменданта. Река замёрзла не во всех местах, тут и там на ней полыньи, где вода течёт, как обычно.

На каждом берегу полуострова есть ощутимая разница в погоде. Во время хорошей погоды в Петропавловской гавани царила засуха, тогда как в Большерецке жаловались на частые дожди; между тем осень в этом году оказалась не более дождливой, чем обычно. Обильные дожди губительны в здешних местах, так как вызывают сильные наводнения, которые выносят рыбу из рек; в результате чего приходит голод, особенно мучительный для бедных камчадалов. Такое случилось в прошлом году во всех деревнях на западном побережье полуострова. Это ужасное бедствие происходит так часто в последние месяцы, что жители вынуждены покидать свои жилища и отправляться с семьями на берега Камчатки, надеясь, что в этой реке больше рыбы. Г-н Козлов намеревался идти вдоль западного побережья после поездки на восток, но известие о голоде заставило его вернуться, чтобы не быть вынужденным остановиться на полпути из-за трудностей с кормом для собак и провизией для людей.

Во время моего пребывания в Большерецке ветер менялся значительно; чаще всего он был западный, северо-западный или северо-восточный; иногда он дул с юга, но редко с востока. Южный и западный ветры почти всегда сопровождаются снегом. Не проходило и недели, вплоть до января, чтобы не случалось двух-трех сильных бурь; обычно они приходили с северо-запада. Эти сильные ветра длились обычно день или два, но иногда семь-восемь дней. Очень небезопасно выходить на улицу в такое время. Небо совершенно тёмное, а в вихрях снега ничего не видно на расстоянии шести ярдов. Горе тем путешественникам, которых застала в дороге такая ужасная погода! Им приходится останавливаться, иначе они рискуют заблудиться или упасть в какую-нибудь пропасть. В порывах ветра и вихрях снега двигаться приходится буквально на ощупь! Если с такими трудностями сталкиваются люди, то что же должны испытывать бедные собаки?! Случалось, что нас настигали такие сильные ураганы, что наши упряжки оказывались отделёнными друг от друга на расстоянии нескольких вёрст и двигались в противоположном направлении^[74].

Регулярность этих бурь и прискорбные происшествия, которые они вызывают, убедили нас в необходимости отложить наш отъезд. Господину Козлову так же не терпелось добраться до места своего назначения, как и мне – продолжить мой путь, чтобы выполнить поручение с тем тщанием, которое диктовал мне мой долг. Но всякий, к кому мы обращались за советом, признавал наше рвение негодным и доказывал, в особенности мне, что, имея столь важное поручение, я поступлю опрометчиво, если двинусь в путь сейчас. Это размышление успокоило меня. Г-н Козлов предвосхитил моё желание, выдав мне справку о моем долгом пребывании в Большерецке, в соответствии с обстоятельствами, которые его вызвали. К середине января ветра́, наконец, утихли, и мы с нетерпением принялись готовиться к отъезду, который был назначен на 27 января.

Мы старательно запаслись водкой, говядиной, ржаным хлебом, мукой и крупами. Для нас было испечено большое количество хлебов, часть из которых мы приберегли для первых дней путешествия, а остальные были нарезаны тонкими ломтиками и высушены в печи; оставшаяся мука была уложена в мешки про запас на случай нужды.

Господин Козлов приказал собрать как можно больше собак. Вскоре со всех соседних острогов было привезено их множество; у нас также было достаточно провизии для них, трудность была только в том, как нам её везти. Мы решили отправиться в путь рано утром 27-го; но когда мы пришли, чтобы усесться в свои сани, мы обнаружили что у нас столько багажа, что, несмотря на количество занятых рабочих, он всё ещё не был уложен. Мы были не в духе; ни один день в моей жизни не казался мне ещё таким скучным. Мы досадовали на задержку и не хотели откладывать отъезд до следующего дня, и как только вечером нам сообщили, что всё готово, мы побежали к своим саням и в одно мгновение покинули Большерецк.