1

Люди созданы, чтобы обрести истинную пару. И только глупый этого не чувствует. Моя душа изнывает от гудящей пустоты, которую ничем невозможно заполнить, заглушить. Я сгораю вдали от того, кто мне предназначен.

Где же ты, тот, кого я так жду?

Был ли ты когда-нибудь?..

От мыслей о забытом прошлом глаза увлажнились, я промокнула их грубым льном рукава и продолжила обдирать листики с высушенных стеблей целебной моросянки. Не время лить слёзы. Не время. Для этого есть ночь, когда никто не видит.

Когда не спится от тоски, сжимающей сердце…

А сейчас надо сделать работу и отнести на рынок траву, а то не на что купить молока нашим сироткам-подкидышам. Вообще, время нынче тяжёлое. В лесах завелись болотожёры, на дорогах бродят магические волки, а в холмах, говорят, видели дракона. Он-то и пожрал всех коз, ещё до того, как выпал снег. И наших тоже…

– Триса, господин Фалькон идёт! – кликнула со двора Идда, старая травница, которая приютила меня в своём доме, в стенах святилища Пресветлой Девы.

Триса…

Я привыкла к этому имени и сроднилась с ним, оно мне даже нравилось, хотя это не моё имя. Так назвала меня Идда, когда нашла в лесу. Но кто я и откуда – никто не знает.

Вернее, откуда – догадываются, предполагают… Из лап тёмного колдуна, который высосал мою жизненную силу до дна, изуродовал тело, оставил на спине, под шеей, метку от костяного серпа, которым сцеживал кровь. Лишил лица… Да, искусанное болотными тварями и опухшее от воспаления крови, оно представляло страшную картину. Монахиням, хвала Пресветлой, удалось вернуть мне человеческий облик. Но вряд ли это был мой прежний облик. Что ещё со мной делал колдун – страшно подумать. Никто не знает. А я… я боюсь вспоминать.

– Снова сказать, что ты на рынок пошла, а, Трис? Да ведь дожидаться будет…

Я спешно отёрла с лица остатки слёз и приняла бесстрастный вид.

– Не надо, – вздохнула я. – Давно бегаю, ты права, пора поговорить.

Я отложила моросянку, накинула скатавшийся катышками шерстяной плащ и шагнула на крыльцо, навстречу холодному зимнему ветру.

Эх, был ли ты когда-нибудь, тот, по кому я так тоскую? Пришёл бы, защитил бы меня сейчас? Нет? Не придёшь? Знаешь, а жаль!

Очень жаль! Значит, нет тебя уже на земле, а то бы ты обязательно пришёл…

Я думаю, ты мёртв, иначе как ты мог не спасти меня от колдуна и обречь на расправу.

А если жив? А если жив и забыл меня?…

Вместо слёз явилась злость. Я вышла во двор и встретилась взглядом с подошедшим Фальконом – начальником стражи Вейгарда.

– Наконец-то, Трис, милочка, – растянул он в кривой усмешке рот. – Что-то ты с-совсем меня позабыла. Я же приглашал тебя заглянуть ко мне.

Пухлые губы, жирные после сытного обеда, строго вытянулись. Маленькие глаза пожирали меня, и без того тощую – за три года ещё до конца не оправившуюся от почти смертельного истощения.

– Извините, много работы, – сказала я безразлично. – Мне надо траву готовить. Не приходите больше, господин Фалькон, я не пойду с вами.

Я плотно сжала губы и развернулась, чтобы скрыться в доме, но Фалькон схватил за локоть и дёрнул на себя.

Ай, как же больно! Но я не подам вида, я умею быть сильной. Может, отстанет.

Волосы выбились из-под платка послушницы, рассыпались по плечам. Мои огненно-рыжие волосы – такая редкость на севере Ниртании – почти ни у кого не встречаются.

Взгляд Фалькона хищно разгорелся. Вожделение, желание обладать – он так привык обладать каждой, кого поманит пальцем.

– Ну, что ты ломаешься, Трис-с, – прошипел он. – Ты ведь не девочка, тебя принесли сюда с болот, жрицы все твои дырки изучили – у тебя их больше, чем следует, и тебе не стать служительницей Пресветлой!

Он знал, зараза, куда давить. Девушке, потерявшей невинность, особенно с таким сомнительным прошлом, как у меня, монахиней стать было невозможно.

– Ты должна в рот глядеть защитникам, оберегающим тебя от чудовищ, живущих за этими стенами, – приблизил лицо Фалькон и жадно вдохнул мой запах.

Чем я таким пахла, что он так меня хотел? Моросянкой?

– Вкус-сная… Ты же сдохнешь с голоду, если не пойдёшь со мной. Есть вам нечего… хоть молока детям принесё-ш-шь…

2

Да, святилищу Пресветлой на севере, где многие ещё поклонялись древним, приходилось тяжело. В святилище жили одни монахини и сироты, местные мужчины не молились Деве, не приходили и не приносили пожертвований. Мы жили на королевские взносы, проходившие через наместника. Он брал с них свой налог, и в итоге нам оставалось разве что… как бы сказать помягче… на оплату пользования городским колодцем и сливной канавой.

– Ну, идём? – прошептал Фалькон непозволительно близко к моей коже.

Его скрипучий голос резал уши. Запах копчёного окорока, который он только что съел, сводил с ума…

Предательская дрожь выдала мой страх.

– Пустите, пожалуйста, господин, – одёрнула я руку.

– Отпусти девочку, Фалькон! – заступилась настоятельница Альба, заведя меня себе за спину.

Горячая волна облегчения прокатилась по телу. Я одарила благодарным взглядом седовласую монахиню, прижалась к её худому телу и принялась спешно поправлять сползшую повязку.

Фалькон послушно отступил от крыльца на два шага. Не больше.

– И не смей больше домогаться к послушницам на земле святилища! – потребовала Альба. – Есть места, где тебе охотно дадут всё, что ты просишь!

– А мне нравится, когда дают неохотно, так интереснее! – прыснул Фалькон. – В общем, Трис, когда захочешь кушать, приходи, накормлю.

Да подавись ты! Ой, прости Пресветлая, не хорошо на светлой земле ругаться…

За стенами святилища раздались восторженные визги и звонкие детские голоса. Донёсся приближающийся стук копыт и показалась снежная пыль над стеной.

Фалькон посерьёзнел и вытянулся по-военному, устремив взор к воротам. Светлая Альба тревожно двинулась на середину двора, а мы с Иддой скрылись в доме и пристали к дверной щели.

Ворота медленно развели в стороны два воина, одетых в стальные шлемы и доспехи с королевскими эмблемами львов, выведенных на груди чёрной краской. Следом, ведя коня под уздцы, во двор святилища вошёл воин с красным, отделанным мехом, плащом. Шлем его сиял в солнечных лучах. На нагруднике доспеха тоже был лев, только золотой, который тоже искрился на зимнем солнце.

– Паладин… – с придыханием прошептала старая травница.

Я прилипла к двери и больше не могла отвести взгляд. Щель вдруг стала узкой для взора, а платье – тесным для дыхания.

Его выправка, ровный шаг, лёгкие взмахи рук – всё веяло спокойствием и чистотой. Он снял шлем и склонился на колено перед настоятельницей, поцеловав ей руку. У меня пробежали по коже мурашки от сокровенной нежности, с которой он это сделал.

– Паладины – защитники веры, воины Света, – восхищённо прошептала Идда. – Может, прогонят нечисть от города.

То, чего так не хватает этой земле… И мне… Воин Света, наверняка, спас бы меня от чудовища, испившего мою жизнь.

Паладин выпрямился. Ах, какой темноволосый, с небрежной многодневной щетиной. Устал, должно быть, в пути…

На кончиках пальцев ощутила покалывание, будто прикоснулась к его щеке.

Странное чувство. Приятное.

Он осмотрелся по сторонам и его взгляд скользнул по двери, которую мы с Иддой облепили. Глаза серые и холодные, как сталь меча. Интересно, сердце у него такое же закованное в сталь? В строгих чертах лица угадывалось что-то мимолётно знакомое, и в то же время совершенно чужое, далёкое.

Опасное.

Паладин развернулся к Фалькону. Начальник гвардии так смешно старался втянуть живот и приподнимался на мысках, но это ему совершенно не помогало сократить разницу в росте с воином Света.

Они о чём-то говорили. Лицо паладина сохраняло бесстрастное выражение, в то время как Фалькон мялся и морщил лоб, указывал руками то в сторону леса, то в сторону холмов.

– О драконе, наверное, говорят… – вырвалось у меня.

– А то ж, конечно, – прошептала Идда. – Он за тем и приехал – убить чудовище, чтобы помочь жителям. Стражники-то боятся.

Я вся обратилась в слух. Чудилось, что голос у паладина низкий и бархатный, мне страшно захотелось его услышать.

Фалькон, наконец, поклонился и стремительно зашагал в сторону ворот. Соратники паладина расступились и пропустили его. А сам господин светлый воин направился к алтарю Пресветлой девы в сопровождении Альбы, чтобы вознести молитвы. Все его воинственные спутники повернули следом.

– Ну, что, вон они разошлись, – прокряхтела Идда. – Беги теперь на рынок, Триса, пока не стемнело.

Я ссыпала моросянку в кулёк, подхватила корзинку с баночками лечебного масла и поспешила во двор. Нужно раздобыть денег на молоко детям.

Морозный ветер тут же пробрался под тонкий шерстяной плащ. Плечи свело судорогой от холода. Я поправила на голове капюшон, подбитый самым дешёвым, волчьим, мехом, но предательские хлопья снега успели залететь в щели одежды. Более тёплых вещей у нас, приживалок святилища, не было, и мне приходилось каждый раз лишь безмолвно скулить, выходя на улицу.

Подойдя к воротам, не удержалась и поглядела на рыцарей, стоявших толпой у алтаря. Паладина среди них уже не было.

Где же он?

Я огляделась. Красный плащ мелькнул по другую сторону поклонной площади возле маленькой мраморной статуи принцессы Беатрис.

Паладин положил к её ногам зелёную ветвь ели, символ вечной жизни, и склонился на колени под усилившимся снегопадом.

– Великая была женщина. Всем помогала, – вздохнула из-за плеча Идда. Я обернулась. – Я тебе шарфик свой хотела дать, холодно! На рынке-то долго стоять!

Травница закутала меня, заворожённо глядевшую на паладина.

– Он что, плачет? – прошептала я онемевшими от холода губами.

– Ему позволительно. Она была его женой. Не подсматривай. Такой любви на земле никогда больше не будет.

Я опустила взгляд. Отвернулась.

– Спасибо за шарф, Идда, – прошептала я и побрела по снегу в тонких кожаных башмаках.