Знойно. Солнце так нагрело небо, что выжгло его волшебную синеву, и оно стало молочно-пепельным. Даже у самого светила поблекла яркость, до такой степени оно накалилось, а резко выделявшийся диск незаметно слился с окружающей пеленой. Кругом тишина. Поникли травы, свернулись листочки деревьев, не слышно извечного певца русских лугов и полей жаворонка. Не точит свою саблю кузнечик. Все живое попряталось в спасительную тень. И только берег реки наполнен звонкими, счастливыми голосами детворы, которые спасаются от жары в прохладных водах Ирпени.

И вдруг эту радостную благодать резанул чей-то крик:

– Боярышня тонет!

Почти все ребятишки, как стайка испуганных воробьев, вспорхнув, бросились в село, громко крича о случившемся.

В это мгновение с высокого берега в воду метнулось мальчишечье худенькое, загорелое тело. Он увидел на глубине девчонку, делавшую слабые движения, пытаясь подняться на поверхность воды. Ее длинные волосы, словно водоросли, вытянулись по течению. Он схватил их, намотав на кулак, и быстро заработал руками и ногами. Когда они вынырнули, девочка, сделав несколько быстрых судорожных вдохов, обвила шею спасителя тонкими ручонками и сжала их с такой силой, что ему стало трудно дышать. Постоянно отводя их для своего вдоха, он уже подумал, что не доплывет до берега, как больно ударился коленкой о что-то твердое. Это была земля. Ура! Они спасены! На берегу она все еще продолжала сжимать его шею.

– Да отпусти ты! – воскликнул он, с силой отрывая ее руки.

Оставшись без поддержки, девушка медленно начала оседать, и спаситель еле успел ее подхватить.

Девочка вдруг стала дрожать, точно от холода. Они присели на землю. Мальчик, обняв ее за плечи, прижал к себе.

– Ничего, – успокаивал он ее, – это бывает, сейчас пройдет!

И тут вдруг на него кто-то налетел. Схватив за плечи, рванул вверх.

– Это ты чуть не утопил мою дочь! – завопил бородатый мужик.

Он так встряхнул мальчика, что у того чуть не оторвалась голова.

– Ты что, отец, – придя в себя, крикнула боярышня, – он спас меня!

– Да, да! – заорала детвора. – Андрюшка спас ее!

– Спас? – мужик с недоверием посмотрел на него.

– Спас, спас! – вновь хором заорали ребята.

– Ну, коли так, молодец! – Он погладил его по голове.

Тут подбежала и ее мать.

– Жива! Слава те, Господи! – она, перекрестясь, подхватила дочку на руки.

– Жива наша малышка, наше солнышко, – нежно произнес отец.

Это был сам Годион Вышата, знатный боярин, воевода, темно-русый, плечистый бородач с суровым и властным лицом. Однако эта суровость растаяла, когда дело коснулось спасенной жизни его любимой и единственной дочери.

Род Вышат стал знаменит еще с того времени, когда Владимир Ярославич пошел походом на греков. Испугались те, и давай просить богов избавить их от непрошеных гостей. И мольбы дошли до неба. Страшная буря разметала русские корабли. Многие вои были выброшены на берег. Но дружина без предводителя – толпа. А в толпе сколько голов, столько и мнений. Покажись враги, кто закричит: «Вперед!», а кто: «Спасайся, братцы!» Гибель ждет этих людей. Спасшиеся в своих ладьях бояре не хотели идти на сушу. Знали, что их там ожидало много опасностей. Один Вышата сказал:

– Если останусь жив, то уйду с ними. Если погибну, то с дружиной.

Когда жизнь сменила князя Владимира на Святослава, который пошел вопреки общему мнению воевать немцев, опять это Вышата с Пороем не оставили молодого князя. Бит был Карломан, сын и наследник Людовика немецкого. Помог мудрый отец. Он вступил в тайную связь с племянником Святослава, Святополком. Подкупил его, и тот выдал Святослава. Правда, он оговорил, чтобы знаменитого воеводу не трогали. Но не таким оказался Вышата. Он разделил участь своего князя, не бросил его в беде. Не спасал свою шкуру. Таким же был и брат его Ян, который верой и правдой служил Руси.

За это были даны им земли, где возникла боярская вотчина. Знатные хоромы возвели они на высоком холме. Крепкую ограду поставили. И потянулись смерды под защиту этих стен и славу этого боярского рода. Постепенно образовалось огромное село. Помимо честности и доблести этот род отличался и хозяйственной сметливостью. Они разрешали селиться тем, кто дружен был с сохой, находчив в охоте и смел в бою.

Осел здесь и Пантелеймон Бунков после Батыева нашествия на Киев. Бежал он с жинкой далеко на запад. Да не прижился. Домой потянуло. А село их дочиста сожгли. Воробьи и те не селились. Вот и остановился он здесь с жинкой и сыном-найденышем. Долго думали, как назвать найденыша. На слуху у всех был Андрей Сеча, знаменитый козельский воевода. И сколько сынов стали носить это имя! Не устоял перед ним и Пантелеймон. В чести у него были такие люди, которые за землю русскую да за народ стояли насмерть. Еще тогда, когда распеленал младенца, увидел, что могуч телом найденыш. Таким он и рос. Был на голову выше сверстников. Уже тогда обладал силенкой, хоть и жилист был. Заметно было в нем чувство справедливости. Любой пацан в его лице мог видеть своего защитника. Постоять за себя, подраться, он тоже мог. Стали побаиваться его и старшие ребята. Чего греха таить, приходил и он с синяками. Но с жалобами – никогда.

Андрюха к обеду вернулся как обычно. Изба их была рублена на западный манер вежой, не в землю зарыта, а вся – над ней. Толстые бревна хранили и тепло, и спасали от жары. Жили небогато. Все в избе было творением рук хозяина: дубовый стол с резными ножками, кровати, сундуки. В хозяйстве имелись коровенка, лошаденка, овцы да куры. Хотя могли жить и лучше. Богатство им, с находкой сына, досталось немалое. Да берегли – вдруг родня объявится. Утолив аппетит, отец, тщательно выскребывая из чашки остатки каши, молвил:

– Что это за шум идет по селу? Вроде дочка боярская чуть не утопла.

– Слышала и я, – подхватила мать.

– Говорят, – вновь заговорил отец, – какой-то пацаненок спас.

– Да, наградит его боярин, ой наградит. Дочка-то у него одна, – мать завистливо вздохнула.

– Прижимист наш боярин, деньгой не кидается. Ну, слава те, – он привстал, – Бог дал обед, Бог даст и ужин, – он перекрестился на образа и полез из-за стола, шумно отодвигая тяжелую скамью. Андрей промолчал, ничего не стал говорить родителям: «Еще отругают, мог с ней и утонуть. Мало ли случаев…»

А под вечер у них случилось целое событие. К ним пожаловал сам боярин на вороном коне. Не лошадь, а загляденье. Ноги тонкие, шерсть так и горит, шея дугой, гривой играет. На месте стоять не может, грызет удила. Узда не простая, а с яркими блестящими каменьями. Сам боярин одет в легкую белоснежную рубаху, в шароварах. Сапоги зеленые с загнутыми носами. Двое слуг открыли ворота, и боярин въехал во двор.

Для пса что боярин, что бродячий цыган – все одно: чужие. Злобно бросился пес на нежданного гостя. Слуги чем больше старались его отогнать, тем яростнее он нападал. На крыльцо выскочил хозяин и замер:

– Господи, да что это такое! Глазам не верю. Мать, – орет, – мать! Иди сюды.

Та вскочила и… бах на колени.

– Помилуй, господин, в чем мы перед тобой виноваты?

– Пса убери, – молвил боярин, поднимаясь в стременах.

– А… да, – хозяин бросился на собаку.

Та, поджав хвост, убежала в конуру.

– Ну, – подбоченясь, боярин свысока посмотрел на хозяина, в глазах так и плясала радость, – скажи, как тя по имени зовут?

– Меня? – удивился тот вопросу боярина, косясь по сторонам: может, кто рядом стоит.

– Тебя.

Хорошее у боярина настроение.

– Пантелей… моном, – добавил он, поразмыслив.

– Встречай, Пантелеймон, гостей, – весело сказал боярин, вытаскивая ногу из стремени.

– Милости просим, – враз воскликнули они, кланяясь и открывая перед ним двери.

Рослый боярин. В дверях надо голову склонить. Вошел. Оглянулся. Чисто. Убрано. Подошел к столу. Поднял скамью. Тяжеловата, но стругано чисто. Сбита хорошо. На века. Домовито.

– Сам мастерил иль кто? – обратился он к хозяину.

– Сам, боярин, сам.

– Молодец, люблю мастеровых людей, – поставил скамью и сел.

В это время за окном опять лай: подъехала на дрогах боярыня.

– Не утерпела. Ха! Ха! – засмеялся боярин.

Хозяйка пошла ее встречать.

– Где твой Андрейка? – между тем спросил Вышата.

– Да где пацану быть. Где-то на улице.

– Хороший у тебя сын, – боярин погладил бороду, – смелый. Хороший воин будет. Люблю таких.

Вошла боярыня. Не видел Пантелеймон до этого боярыню. Да и в красоте женской не очень-то разбирался. Что баба? Все одинаковые. А тут глянул и… обомлел мужик. Одни глазищи чего стоят! А губы! До сих пор не потеряли ни яркости, ни выразительности. А одета! Точно княгиня. На голове колпак, отороченный горностаем. Белоснежное покрывало с золотыми цветами. Башмаки золотые. А походка! Точно плывет. Растерялся Пантелюша, да жена под бок толкнула, на гостей глазами показала.

– А, – спохватился тот.

Поставил боярыне скамью рядом с мужем.

– Прости, владычица, – сказал он и спросил: – Не отведаешь ли квасу иль медку?

– А, – боярин игриво повернулся к боярыне и сказал: – давай медку.

Медок был прохладен, но заборист. Глаза у Вышаты заблестели.

– Хорошее питье, – похвалил боярин, подставляя кубок. – Кстати, – сказал он и поочередно посмотрел то на хозяина, то на хозяйку, – люди вы немолодые, возраст почтенный, а как… дитя сумели…? Ха! Ха!

– Да мы, – хозяйка глянула на мужа.

Тот ей кивнул, мол, не возражаю, если расскажешь.

– Нет, уж лучше ты.

Тот вздохнул.

– Боярин, скажу тебе правду. Не наше это дите…

И он все рассказал. И даже показал дорогие пеленки, в которых его нашли. Боярин с супругой долго их рассматривали, но так ничего и не сказали.

В это время опять шум за окном. Хозяйка выглянула и обомлела.

– Господи! Что это? – воскликнула она.

Посмотрел и хозяин. А во дворе и конь, и корова, и овцы, и козы. Поросята визжат, гуси гогочут. Из мешков холопы кур вытрясают.

– Что это, боярин? – поворачиваются к нему хозяева.

– Это еще не все, – он, поднимаясь, бросил на стол кисет с деньгой, – это моя благодарность за мою Настеньку. Нет ничего дороже у меня на свете.

По дороге домой боярин вспомнил о событии, о котором услышал еще в Киеве, и рассказал жене удивительную историю сына козельского воеводы, женившегося на княжне, а потом таинственно исчезнувшего с только что родившимся сыном.

– Я знаю, что его искали князь Михаил Всеволодович да князь Даниил Романович. Последний сделал его даже своим воеводой… кажется, в… Холмске. Он странно пропал, возвращаясь от чешского воеводы, где они разбили Батыя. А жена исчезла, по-моему, она жила… а, да, у магистра.

– У магистра?

– Да…

– Странно.

– Да, все странно.

– Так ты думаешь…? – она не договорила.

Но он понял, что она хотела сказать.

– Все может быть!

Проводив гостей, хозяева до глубокой ночи занимались размещением животных и птиц. Но вначале по-хозяйски все осмотрели.

– Судя по рогам, корова молода, двумя телятами. А конь, – заглянул ему в пасть, – по зубам – тоже молод. Хомутовый, сказал мне холоп, – объяснил Пантелеймон жене.

Андрей незаметно, чтобы избежать расспросов, проскользнул в избу. Попив молока, улегся на своем одре и моментально заснул. Родители, вернувшись после размещения подаренной скотины, будить его не стали.

На следующий день боярин с семьей срочно отбыл в Киев. Чего испугался, шут его знает. Может быть, боялись, что своенравная Настенька в такую жару опять захочет на речку или чего другого, но они уехали. Боярин появился только поздно осенью. Приехал, видать, на полюдье.

Утром Андрей, встретившись с родителями за столом, просто не узнал их. Лица светились у них таким нескрываемым счастьем, что он не знал, как себя вести. Выручил тятька.

– Ну, сынок, придал ты нам вчера работенки! Че ты не сказал, што дочку боярскую спас?

Сын безразличным голосом ответил:

– Да кто ее знал, что она боярская. Нырнул да за волоса и на берег. Подумаешь…

Родители рассмеялись.

– Каши еще хочешь? – спросила мать, беря черпак.

Он только кивнул.

– Давай, давай и мне, – весело сказал отец, подвигая свою миску. – Щас пойду к старосте, пусть сенокосу дает. Косить будем, поэтому силенка нужна.

– А это зачем, мы уж откосились, – спросил Андрей, стараясь ложкой пополней зацепить каши.

– Ты че, не знаешь? – спросил отец. – Боярин нам пригнал целый двор скотины.

– Да ну! – искренне удивился сынок, поглядывая на дверь.

На улице его уже ждали сверстники, и ему было не до боярской скотины.

От старосты Пантелеймон вернулся весь сияющий.

– Ну, жинка, – вытирая пот со лба, сказал он, усаживаясь за стол. – Староста-то… как поменялся. В избу завел. Дочка, хорошая девчурка… между прочим, одних годков с Андреем…

– Брось, дуралей старый, – жена махнула рукой, – старосте боярского сынка подавай, мошна-то у него не твоя.

– А что, у нас, думаешь, мало?

– Дык это Андрюше сберечь надобно. Ладноть, сказывай: дал травы?

Пантелеймон заерзал на лавке, а сам весь цветет. Видя, что лицо жены начинает краснеть, выпалил:

– Дал, дал. И знаешь где?

Жена пожимает плечами.

– В княжеском логу! – торжественно произнес он.

Лог находился близко от села; травы там всегда вырастали по пояс. На следующее утро с первыми петухами отправились на покос. Андрей шел, спотыкаясь на каждом шагу. Глаза так и слипались. Еще бы! Домой пришел за полночь. Дед Шестак, подпив медку, рассказывал о своих боевых походах в княжеской дружине. И вот они с косами в руках стоят на делянке. Пантюша выбирает место, откуда удобнее начать косить. Сделав несколько шагов, он останавливается:

– Ну, с богом! – он перекрестился и сделал первый прокос.

И засвистели косы, куда только делся сон.

Косил Пантелеймон неторопливо, со стороны казалось, легко. Он чуть приседал, когда пускал косу на резку травы. Медленно переступал ногами. Но шел и шел… Отдыхал, когда начинался новый заход.

А земля пробуждалась к новому дню. С реки потянуло туманом. Воздух наполнялся птичьим пением. Скошенная трава, как бы укоряя косарей, издавала живительный запах. Перепела, испуганно трепеща, все чаще выскакивали из-под кос, оставляя обнаженными свои гнезда. Но смотреть их было некогда. Поднимется солнце, высохнет трава, косить станет трудно. Вот и торопился Пантелюша сделать дел поболее. И когда вместо легкого «жих, жих» появился железный звон «дзых, дзых», Пантелеймон, докосив прогон до конца, выдохнул:

– Все! Жинка, стол накрывай, – сказал, сам пошел к реке.

За ним увязался и Андрей.

– Не устал? – хитровато посматривая на него, спросил отец, скидывая портки.

– Неа, – ответил Андрей, первым бросаясь в холодные, освежающие струи реки.

С реки они шли бодрые, усталость словно смыло. Подойдя к лужайке, где жена разложилась с обедом, Пантелеймон, глядя на обилие еды – куски жареного мяса, пареную репу, сыр, старое желтое сало, кисель в бадейке, – потер руки:

– А-а? – и вопросительно посмотрел на жену.

– Нету, – ответила она, пряча глаза.

– Нуу! – недовольно протянул он, усаживаясь в стороне от супруги.

– Да так уж и быть, – успокоила она его и пошла в кусты, откуда принесла кувшин.

Пантюша ожил.

– Где у тебя…

Она поняла, что он спрашивает кубок.

– Да перед тобой! Что… не видишь?

Пантелеймон взял его и налил медку.

– Ну… – он перекрестился, – с началом!

Выпив, вытер ладонью усы.

– А теперь, – налил в кубок немного медку, – выпей, Андрюша, за твое начало. Молодец, добрым косарем будешь!

Андрюша выпил.

– Держи! – отец подал ему на закуску хороший кусок мяса.

Полюдье полюдьем, но была у боярина Вышаты одна страсть. Любил он смотреть кулачные бои. Но чтобы были они ярче, зажигательней, свирепее, всегда устанавливал награду победителю. Как правило, это был конь с полным комплектом сбруи: седло с потником и чепраком, с подпругами, троком, стременами и уздечкой, нагрудник с пахвой. Да золотые гривни в придачу.

Поглядеть или поучаствовать народ прибывал со всей округи. Не чурались зрелища и бояре. Многие даже принимали участие. Им важна была слава. Сила была в цене. Бой начинался двумя группами. С одной стороны – бояре да дружинники, с другой – простой люд: смерды да рабы. Если выигрывал раб, получал свободу. Было за что драться. Бои проходили на площади перед боярскими хоромами. Боярин заставил ее выровнить, засыпать все бугорки. Местный еврей Хелал, державший корчму, в этот день зарабатывал столько, что ему можно было полгода не работать вообще. Хелалова бражка давала себя знать. Народ подогревался, ярость удваивалась. Для боярина и его гостей сооружали высокий помост. Видимость была отличная.

До убиения не доходило, но крови проливалось много. Количество участников с обеих сторон должно было быть равным. Мужики бились крепко. Но более тренированные дружинники да бояре чаще одерживали победу. А победителем считался тот, кто заставлял соперников бежать с поля боя. В честь победителя выкатывалась бочка браги и выставлялся на вертеле зажаренный бык.

Но самым интересным, самым захватывающим зрелищем была битва двух богатырей. Их выделяли с каждой стороны. Победитель обязан был обратиться к толпе и узнать: не хочет ли кто-нибудь оспорить его победу? Если находился смельчак, бой продолжался до победы. Потом целый год только и говорили о победителе. До очередного боя. Как бы дразня бойцов, двое слуг держали на виду под уздцы горячего сидельного коня. У многих горел глаз на такой дар. Да что делать, если колени дрожали.

Андрея, по мере его роста, все сильнее захватывали такие бои. После взрослых, когда пустела площадь, появлялись ватаги ребят, которые устраивали свои побоища. Как правило, побеждал тот, у кого был крепкий вожак. Постепенно образовались две группы: нижняя – в основном дети смердов, и верхняя, чьи родители были в услужении боярина.

Победа, как правило, доставалась верхней группе, пока не появился Андрей. И как-то незаметно он стал вожаком нижней группы. Однажды, когда нижние побежали, он остался один… Домой еле приплелся. Мать была в ужасе. Все лицо превратилось в сплошной синяк. Но и ругать было жалко. Она не знала мальчишек, которые бы не участвовали в таких драках. Вернувшийся с поля отец, увидев разукрашенного сына, только сказал:

– Ничего, до свадьбы заживет. А вот даже этому делу поучиться надобно. Слышал я, в Подлипке живет один аланец, большой мастак. Выздоравливай, сынок, бери барана и к нему.