Мой Август приметен хорошей погодой,
Устойчив и светел над ним небосвод,
Мой Август, наследник какого ты рода,
Куда тебя память сегодня зовёт?
Быть может, твой предок
и римский патриций,
И греческий бог, оседлавший Олимп?
Для них я лишь смерд,
но успел породниться.
С тобою, мой Август, под кронами лип.
Мы оба с тобою славянского рода,
От русских полей, от лесов и от рек,
Поскольку души твоей чувственной сроду,
Не ведал ни римлянин гордый, ни грек.
Мой Август, душой просветлённой —
ты русский,
От всех деревней и от всех городов
Шагаешь торжественно с полной нагрузкой
Созревших соцветий и сочных плодов.
Твой облик божественной кистью Рублёва
Был писан под сенью святых куполов,
Мой внук о тебе отзывается: – «Клёво!»,
Не зная других восхитительных слов.
Ты царственно ярок на русских просторах,
Не скован никем ни в делах, ни в правах.
Зачем тебе, Август, замшелые горы,
Зачем тебе вечно пирующий Вакх?
Ты Спасом у нас рукотворным зовешься,
Благоволит к тебе русский народ.
Мой Август, ты в Риме каком остаёшься,
В каком ты продолжишь
свой царственный род?
Задумался Август полуденным часом,
На пьяного Вакха глазами скосил,
Взял яблоко, русским рождённое Спасом
И с хрустом по-русски его надкусил.
Август 1991 г.
Последний день лета настал,
Такая вот в жизни потеря.
В погожую осень не веря,
Поник у пруда краснотал.
Для ветров открылся простор,
Они без стесненья гуляют,
Леса и сады оголяют,
И гонят листву под забор.
Совсем обнаглели дрозды,
Летают вольготно и лихо,
И жмётся к окну облепиха
И прячет под крышу плоды.
Комбайны пошли на поля
Под лопасти стелют пшеницу.
По замыслу наша земля
Должна бы кормить заграницу.
Собрать урожай на пирог
Осталась всего лишь неделя,
А всё остальное не впрок
Сметут и дожди, и метели.
Редеют коровьи стада,
Гниют опустевшие фермы,
По лини злой изотермы
В стране утихает страда.
Приходит пора неудач
Под сход худосочного года,
Всё больше и больше народа
Съезжает по осени с дач.
И я отъезжаю в Москву
С моей остывающей дачи,
Я, с ней расставаясь, поплачу,
И в город с собой позову.
Октябрь 2001 г.
Чеканит солнце золотые слитки
Прибрежных галек,
Космической ракетой перед стартом
Замер кипарис,
Уверенно уносит левым галсом
От берега морские тайны бриз.
Плывёт по самой грани горизонта
Большой корабль
Желанный, будто вызванный на бис,
И миллиарды изумрудных капель
Раскатисто врываются на пирс.
Два белых паруса вписались в неба синь,
Прибрежною волной баркас качает,
Прибоя перекатные басы
Сливаются с фальцетом громким чаек.
Под парусом тугим несусь я по волне,
В решительном посыле скоротечности,
И счастлив я, что довелось и мне
Пожить разумною частицей
В этой вечности.
1980–2001 г.
Зачем разбужены сомненья
В раздумьях нудного житья,
Зачем мечты и откровенья
Не пощадил сегодня я?
Не потому ли, что постыло
Однообразие влачить,
Не потому ль, что лишь в затылок
Бьют восходящие лучи?
Что дум житейских хоровод?
Они лишь жалкие обрывки,
Они в твоих мозгах обвыкли,
Зависли от мирских забот.
Все одинаковы по сути,
Все без начала и конца,
Не движут мускулы лица
И жизнь съедают по минуте.
Но вот вдруг высветит одна,
Сверкнёт стремительной звездою,
Тебя раскроет и расстроит,
Лишит спокойствия и сна.
Из тысяч прожитых минут
Одна достойная минута —
Прыжок к мечте без парашюта,
Освобождение от пут!
Заставит, презирая смерть,
Душой и сердцем засветиться,
От напряжения сгореть
И светом по земле разлиться!
1987 г.
Такая светлая ты,
Такая чудная,
Ты – созвездье моей мечты,
Жизнь на ласки
Такая скудная,
Исключенье в ней
Лишь ты.
Я с тобою,
Как полдень вишенный,
Сердцем солнечным
Я стучу,
Я общительный,
Я возвышенный,
Я с тобою любить хочу!
Лишь боюсь одного
Неясного,
Неизбежного, судного дня,
Когда ты,
Со мной несогласная,
Вдруг возьмёшь
И покинешь меня.
Январь 2000 г.
Уходят ноябри и декабри
Безликие, тоскливые, слепые.
Покрепче чай, супруга, завари
И принеси бокалы расписные.
С тобой сидеть мы будем при свечах,
Пить крепкий чай, не утруждаясь словом.
Что толку в тех приевшихся речах,
В которых всё, и ничего о новом?
Январь 2000 г.
Шёл май. Сирень цветения заждалась,
И, наконец, как фейерверк, взорвалась
И белым цветом выстрелила ввысь,
И красотою, и благоуханьем,
Хотя с большим, как дама, опозданьем
Явилась в мою суетную жизнь.
Май 1999 г.
Тот миг, как казнь и как пытка,
Остался роковым навек,
Тот миг, когда его кибитка
Прервала к Петербургу бег
И развернулась по дороге.
Судить его побойтесь боги!
Что он оставил позади?
«Порывы юности мятежной…»
О, сколько круговерти снежной
В его растерзанной груди!
Бунтует сердце великана,
Соединяет даль и близь
Неугомонно, неустанно
В одну терзающую мысль:
Какой неотвратимый рок
Рукой решительной и братской
Его вернул, И он ведь мог
Быть там, на площади Сенатской,
И быть закован в железа?
Ужели тот пугливый заяц,
Что промелькнул в его глазах
И оборвал с Сенатской завязь?
Душа, рождённая к порывам,
Распята вёрстами земли,
И бьются огненные гривы
Над белой пропастью зимы.
О, вольнодумцы! О, друзья!
Души осиротелой братья!
Ужели всё, ужель нельзя
Вернуть историю обратно?
Вернуть?… Не в силах даже Бог!
Такое буйное смятенье!
Кнута раскованный хлопок
Души разбил оцепененье
И бросил в белизну снегов
Его простреленное сердце,
И высек контуры гробов,
И грозный профиль самодержца.
Гони, недремлющий ямщик,
Пока душа клокочет в теле,
Твой быстрый хлыст,
Твой бодрый крик —
Одни властители метели!
А. Ну-ка, тройка удалая!
А, ну, родная, удалей!
Надежда душу обогрей,
Не одолей судьбина злая.
Не одолей, и сквозь невзгоды
Свободная воскресни жизнь,
Зажгись в ночи звездой свободы,
Неугасающей, зажгись!
Зима 1985 г.
Всё начинается с азов
На каждом Рубиконе,
От первых вымолвленных слов,
До слов в смертельном стоне.
Я слов достаточно познал,
Их силу и бессилье,
Теперь и сердце, как штурвал,
И руки, точно крылья.
Но не познал я только слов
Единственных на свете,
Что могут выше облаков
Меня поднять в бессмертье.
1990 г.
В отместку плановости строгой
И вопреки календарю,
Гроза рассерженного бога
Ударила по декабрю.
Сверкали молнии, и громы
С деревьев осыпали снег,
Был саркастически весомым
Всех демонов небесных смех.
Рвал ветер яростно афиши,
Гнал загулявшихся взашей,
Валил рекламы нуворишей
И мял палатки торгашей.
И обыватели столицы
Чесали праведные лбы:
Такому надобно ж случиться,
То божий перст, то перст судьбы!
Не верили, что так бывает —
Гроза бушует средь зимы!
Гроза заслуженно смывает
Тот срам, что сотворили мы.
Декабрь 2000 г.
На улице снежная каша,
Бесцветный, безликий февраль,
Как жизнь беспросветная наша,
Как наша пустая мораль.
И, как ветерок переменный,
Разброд и шатанье умов,
И острое чувство – я тленный,
Превыше всех бодреньких слов.
Боясь гробового затишья
И гнёта холодных могил,
Настырно цепляюсь за жизнь я
Из всех мне оставшихся сил.
Каким же себя одиноким
Я чувствую, жизнь так любя.
Я все ощущаю пороки
И всех их беру на себя.
Февраль 1999 г.
Всё, начинаю жить по-новому.
Довольно бестолковых дел!
Пусть по характеру и норову
Не шибко крут, не шибко смел.
Чего же я желаю страстно,
Чего же? Так и не пойму,
То ни душе, и ни уму,
Ни сердцу также не подвластно.
Покоя? Нет. Борьбы? Едва ли.
Труда до пота? Может быть.
Познать неведомые дали,
Иль состояние скопить?
Нет, всё не то, не вдохновляет,
Лихого старта не даёт,
Скорей стремленья обнуляет,
Перекрывает кислород.
А, может, жду того я часа,
Когда я, признанным, смогу
Помчатся вниз с высот Парнаса
И задохнуться на бегу?
2000 г.
Уходит август, меньше стало света,
И быстро, быстро угасает лето,
Весёлых птиц ослабли голоса,
И всё обильней по утрам роса,
И все кусты разросшейся малины
Окутали узоры паутины.
Уходит лето, наступает осень,
У времени мы продолженья просим,
Но время – Бог, оно неумолимо,
И уплывает точно кольца дыма
От выкуренных мною сигарет.
У времени альтернативы нет.
Всему и всем отмерено природой,
И как ты не бравадься, не ершись,
Мгновения, спрессованные в годы,
Наращиваясь, сокращают жизнь.
Всё меньше тех мгновений остаётся,
И всё труднее каждый шаг даётся,
И ты спешишь, и жертвуешь собою,
И ощущаешь сердца перебои,
Глотаешь сигарет полночных дым,
И сознаёшь, что слаб ты, и раним.
Уходит лето…
Август 2001 г.
Есть у людей причуды и пристрастья,
Есть авантюр прискорбная стезя,
И всё же все, при власти и без власти
Должны блюсти, что можно, что нельзя.
Нельзя убить и воровать нельзя
И подличать, и предавать, и гадить.
Но те табу нарушили князья
Всё ради власти и богатства ради.
Вослед за ними потянулся смерд:
Коль можно им, то почему я хуже?
И разгулялась повсеместно смерть
И затянула узел зла потуже.
Как это зло вовек искоренить?
Оно в крови и вскормлено кровями.
Зерно добра лишь стоит породить —
Мгновенно зарастает сорняками.
2001 г.
Деревня, ночь, и кваканье лягушек,
Ночной фонарь чуть освещает пруд,
Да отплеск фар от редких легковушек
Выбеливает листьев изумруд.
Гляжу в окно: журавль у колодца,
На сером небе ни одной звезды,
На взгорье мерин в темноте пасётся,
Освободившись от дневной узды.
Под сенью лип припрятались избушки,
В них света нет, деревня спит давно.
Висячий рельс тревожной колотушки
Напоминает старое кино.
И первобытность деревенской ночи
Зажала душу обручем тоски.
Как гулко сердце в немоте клокочет,
Как бьётся кровь горячая в виски.
Август 2000 г.
Дождь прошёл, и радуга повисла,
Засверкали глянцем тополя.
Жизнь моя, напрасно ты прокисла,
И напрасно потерялся я.
Горизонт от туч освободился,
Заиграл весельем неба шёлк.
Что ж ты отчужденьем оградился
И в себя безвременно ушёл?
Встрепенулись ветки краснотала,
Заплясали в зеркале реки.
Вытряси с души своей усталость
И себя на дело обреки.
Ветерок замолк на перепутье,
Он уже шарахаться устал.
Всё нормально, и по самой сути,
Ты ещё ни в чём не опоздал.
2001 г.
Российская святая глухомань,
Мир чистоты и мир уединенья,
Там мятный дух от деревенских бань
Твоей душе даёт успокоенье.
Там в буйстве красок полевых цветов
Гудят шмели и мельтешат стрекозы,
Преобладанье северных ветров
И по зиме трескучие морозы.
Давно к селу дорога заросла
И покосились древние избушки,
Одна лишь треть осталась от села
И в этой третьи лишь одни старушки.
Деревня запустения молчит,
Никто молчанье то не нарушает,
Лишь иногда, сердит и нарочит,
Собачий лай округу оглашает.
У деревень судьба предрешена,
Их время за ненадобностью рушит.
Настоянная зноем тишина
Закладывает, как в полёте, уши.
Который год, и всё в последний раз,
Я вижу их, они подобны раю,
Века ушли, и вот уже при нас
Они с покорством тихо умирают.
Июль 1996 г.
О проекте
О подписке