Рэгтайм 3
Монгольфьер времени

Монгольфьер времени

— А на какой, примерно, высоте летают обычно ангелы? — спрашиваем мы с сынком Митей Муратовым, проплывая на воздушном шаре в районе Сергиева Посада.

С земли слышны лай собак и негромкие переговоры местных жителей по поводу того, что нам нечего, по-видимому, делать, вот мы и летаем.

Это правда, мы парим в тишине исключительно для радости.

Пилот монгольфьера Сергей Баженов, фыркнув горелкой, подпустил в баллон, напоминающий формой и цветом гигантское пасхальное яйцо, теплого воздуха, и шар, задумчиво преодолевая инерцию покоя, поднялся в легкие облака.

— Наверное, на такой вот и летают. Чтоб из рогатки не пальнули или, не дай бог, из дробовика.

В просвете показалась Троице-Сергиева лавра.

— Смотри! — закричали Муратов и Баженов. — Та́к ведь ее никто, кроме них, не видел.

Легкий ветер нес шар вместе с облаками на север. В плетеной ивовой гондоле, окруженной белым мраком, пространство не чувствовалось. И время нечем было померить — фляжка давно опустела. Внезапно небо очистилось, и мы увидели под собой широкую мелкую реку и деревню с деревянной церковью под весело раскрашенными куполами. На околице стояли нарядно одетые женщины и дети.

Опустились.

— Что за праздник у вас, — спрашиваем?

— Так вы прилетели, вот мы и обрядились в старинное, у кого сохранилось. Чтоб лучше быть, — говорит бабушка в фартуке.

— Куда уж лучше, — распахивает руки Митя. — Вы замечательные! Мы вас сразу любим.

— Я же говорила, они теперь бригадами летают, — улыбнулась женщина в роскошной меховой шапке. — А вы всё, где крылья, да где крылья?

— Какой нынче год? — спрашиваем.

— У нас-то? Шестьдесят четвертый вроде, а у вас?

— У-у-у!

Мама в коммуналке

Мама не любила эту фотографию. Она долго была красавицей, моя мама, и ей всегда говорили, что она выглядит значительно моложе своих лет.

— Зачем ты меня так изуродовал? — Она была строга со мной.

Конечно, я мог бы сделать карточку получше, щелкни не одним, а несколькими выключателями, но я знал, что в коридоре на страже висят восемь счетчиков, и детский страх перед соседями не позволил мне осветить маму ярче. К тому же хотелось сделать фотографию в лучах наших собственных «сорока свечей».

Мы получили две комнаты в огромной, разгороженной фанерными щитами коммуналке сразу после войны. Вход в квартиру был с первого этажа, и отцу, который вернулся на костылях с фронта, не надо было мучиться с лестницами. Наверное, там не очень удобно жилось, но не скучно. Общий счетчик давал простор для выяснения отношений при оплате за электричество, и однажды во имя мира каждый жилец установил собственный счетчик, развесил частные лампочки, и все объединились:

бухгалтер из лагеря для военнопленных немцев, которые шили курточки с кокетками — «бобочки»;

актриса с пожилым мужем, увидевшая на гастролях у провинциальной гостиницы опухшего от голода сироту и усыновившая его;

семья скрипачей из кинотеатра «Комсомолец Украины» на Прорезной, которые без конца репетировали «Ехал цыган...» в крохотном пенале, примыкавшем к гигантской кухне, где на двух вечно занятых кастрюлями и выварками плитах кипели борщи и белье;

чета Миланских с умным мальчиком, который по просьбе родителей мог моментально сказать гостям, какой писатель (на букву «Г») написал «Мертвые души»;

теща директора театра, который в свободное от искусства время скупал часы и зажигалки на толкучке у Байковского кладбища;

лифтерша Федора Романовна, занимавшая антресоль над коридором, куда она, бесстрашно проклиная новую (с семнадцатого года) власть, по вечерам поднималась по стремянке из кухни;

слесарь-механик, бравший работу на дом и тревоживший соседей металлическим скрежетом, когда выпиливал шестерни величиной с паровозное колесо, жена его (в прошлом коллаборационистка), проводившая целые дни, лежа на подоконнике;

наконец, мой любимый сосед дядя Вася Цыганков, который честно отвоевал войну на «полуторках», «ЗИС-5», «студебекерах» и поэтому часто по утрам перед выездом на линию будил квартиру мелодией из фильма «Первая перчатка», наигрывая ее на малиновом аккордеоне «Вельтмайстер», и напевал: «Если хочешь быть здоров — похмеляйся. Похмеляйся, как встал...»

Теперь соседей нет, нет больше мамы, и от квартиры осталось лишь то, что вход на первом, а окна на втором этаже и до Крещатика — два шага.