* * *
Апрельские снега…
Апрельские метели
Опять леса накрыл тяжелый снегопад.
И это —
после птичьих трелей и капели,
Как будто времена попятились назад.
Но я везуч!
И здесь мне подфартило тоже.
И я возврат зимы
приветствовать готов:
Когда-нибудь скажу,
судьбу свою итожа,
Что весен было
больше, чем годов!
Ответ фронтовику
Не обожженные сороковыми,
Сердцами вросшие в тишину,
Конечно,
мы смотрим глазами
другими
На вашу большую войну.
Мы знаем по сбивчивым,
трудным рассказам
О горьком победном пути,
Поэтому должен хотя бы наш разум
Дорогой страданья пройти.
И мы разобраться
обязаны сами
В той боли,
что мир перенес…
Конечно,
мы смотрим другими глазами,
Такими же,
полными слез.
Мой переулок
Мой переулок! Ты уже не тот:
Иные зданья, запахи и звуки…
И только маргариновый завод
Дымит, как будто не было разлуки.
И достают ветвями провода
Деревья, что мы с другом посадили…
Ну вот и воротился я туда,
Куда вернуться я уже не в силе.
Ну вот и оглядел свой старый дом,
Где так легко дружилось и мечталось,
Ну вот и убедил себя,
что в нем
Уж ничего от детства не осталось…
Спасибо, жизнь, за то, что ты добра!
За новизну, за нужные утраты,
За то, что все вокруг не как вчера…
Так легче понимать,
что нет возврата!
Из дневника рядового
На Родине другие небеса!
Двадцатый век!
Ты этому виною,
Что можно за неполных три часа
Перенестись туда, где все иное!
И обменять российскую метель
На мелкий дождь,
что над землею виснет.
Привычную одежду – на шинель,
А женщину любимую – на письма.
И как-то сразу подобреть душой.
Душой понять
однажды утром сизым,
Что пишут слово «Родина» с большой
Не по орфографическим капризам!
Усталость
От любви остается
щемящая память о том,
Как по черному лесу
от шумного ливня бежали,
Как смешную зверушку
из снега лепили вдвоем
И любовь,
словно жизнь,
бесконечною воображали,
Как на всех одиноких поглядывали свысока,
Как в счастливое сердце
тихонько вползала
усталость…
А еще от любви
остается такая тоска,
Что уж лучше б совсем
от нее ничего
не осталось!
Старинные хроники
Черты родной забытой старины
Ищу в строках, написанных когда-то,
Но те черты туманит дым войны
И заслоняют гибельные даты.
Я словно вижу:
род встает на род,
Кичливые друзья куют измены,
Идут полки в бессмысленный поход,
И в прах ложатся вековые стены.
Да был ли ведом пращурам покой?
Да нисходила ль радость к ним на лица?
Конечно, да.
Но матерьял такой
Не вдохновлял усердье летописца.
За чаем
Старик налил коричневого чая
И, трогая на скатерти узор,
Мой довод слушал,
головой качая:
Добро и зло – у нас был разговор.
Старик был тертый,
много повидавший,
В добре и зле горбом узнавший толк.
Старик был злой,
бесчестье испытавший,
Но твердо говоривший слово «долг»…
А чай дымился облаком горячим,
Туманно оседая на стекле… —
Со злом, сынок, не раз еще поплачем:
Уж больно много добрых на земле!
Посвящается светлой памяти моего деда
Младшего лейтенанта Ильи Бурминова, погибшего летом 1941 года
Разговор с другом
Друг сказал однажды мне
Как-то сухо очень:
«Что ты пишешь о войне?
Ты ж неправомочен!
Ведь когда чернела высь,
Твердь когда алела,
Мы еще не родились —
Так судьба велела.
Как же можно – просто так —
О кровавой доле,
О неистовстве атак,
О смертельной боли?!
Что за странный перегиб?
Ты подумай здраво…»
– Правомочен, кто погиб —
Я пишу без права.
Мой фронтовик
До фронта не доехал он,
Дорогой не прошел победной.
Взлетел на воздух эшелон —
И стал воспоминаньем
дед мой.
Вот он стоит передо мной —
Русоволосый, сероглазый
Солдат,
шагнувший в мир иной,
Так и не выстрелив ни разу…
Война!
Ты очень далека.
Но вечно близок
День Победы!
И в этот день я пью за деда —
За моего фронтовика!
Бабушка
Включаю телевизор:
танки, грохот,
Врага под корень режет пулемет…
А бабушка моя тревожно вздрогнет,
Вязанье сложит,
в кухню перейдет,
На всю квартиру —
крики, рев орудий…
– Куда же ты?
– Да мочи, милый, нет.
– Так это ж – немцев!
– Тоже, внучек, люди…
В борьбе с фашистским зверем пал мой дед!
Ключи
На фронте не убили никого!
Война резка —
в словах не нужно резкости:
Все миллионы —
все до одного —
Пропали без вести.
Дед летом сорок первого пропал.
А может быть,
ошибся писарь где-то,
Ведь фронтовик безногий уверял:
Мол, в сорок пятом
в Праге
видел деда!
…Сосед приемник за полночь включит,
Сухая половица в доме скрипнет —
И бабушка моя
проснется,
вскрикнет
И успокоится: дед взял на фронт ключи…
Киногерой
На экране – круговерть,
Леденящие моменты,
Но ему не умереть:
Впереди еще пол-ленты!
Нужно милую обнять,
С крутизны фашиста скинуть,
Потому легко понять,
Что герой не может сгинуть.
Эта логика проста.
Но идет на пользу нервам.
В это верит даже та,
Чей герой пал
в сорок первом.
Каждый год
В городе Сланцы в братской могиле похоронен поэт Г. Суворов.
Каждый год издалека в его день рожденья на могилу приезжает женщина с цветами…
Говорят, что она каждый год приезжает сюда,
На могилу солдатскую, в городе этом неблизком,
И положит цветы, и стоит, вспоминая года,
Что лежат непробудно, как мертвые, под обелиском.
Говорят, что покоится тут молодой лейтенант,
Фронтовая любовь, ослепившая сердце когда-то.
Он был весел и смел. Он имел неуемный талант
И к стихам и к войне —
той, что не пощадила солдата.
Летней ночью в округе победно поют соловьи.
Зимней ночью метель дышит с болью, как наша эпоха.
Говорят, ничего нет на свете дороже любви,
А они ее отдали всю – до последнего вздоха.
Вдова
Она его не позабудет —
На эту память хватит сил.
Она до гроба помнить будет,
Как собирался,
уходил,
Как похоронку получила
И не поверила сперва,
Как сердце к боли приучила,
Нашла утешные слова,
Что, мол, у жизни —
тыща граней,
А нежность —
разве это грех?
Но был погибших всех желанней,
Но павших был достойней всех.
И на года,
что вместе были,
Она взирает снизу ввысь…
А уж ведь как недружно жили:
Война – не то бы разошлись.
У музейной витрины
Он погиб восемнадцати лет —
Затерялся в кровавых потемках.
Вот его комсомольский билет,
Изрешеченный, в бурых подтеках.
Парень шел, выбивался из сил,
Но о смерти не думал заране
И свои документы носил
Возле сердца, в нагрудном кармане.
Значит, в сердце ударил свинец…
Я стою, словно смерти отведав.
Боже! Сколько пробитых сердец!
Люди! Сколько пробитых билетов!
А ведь мог он вернуться живой,
Если б строчку в Устав дописали:
«Комсомольцам, идущим на бой,
Выдаются билеты из стали…»
Зависть
Неуемная зависть
мальчишечьи души томила:
Конармейцы галопом
врывались в тревожные сны,
А наутро ребята
судьбу укоряли уныло,
Что явились на свет
только после Гражданской войны.
Но недолго казалась война
романтической сказкой —
На июньской земле
засыпали бойцы под дождем,
И когда они видели
храбрые сны о Гражданской,
Говорили друзьям,
что приснилось им детство и дом…
Этим людям,
всей грудью
хлебнувшим и горя, и гари,
Всем живущим по крови,
по пролитой крови родным, —
Я внимаю с любовью,
за землю мою благодарен,
Но я даже во сне —
никогда —
не завидую им!
Газета
Комплект газеты «Правда»
За сорок первый год.
Почины и парады:
«Дадим!»,
«Возьмем!»,
«Вперед!».
Ударники, герои,
Гул строек по стране…
Июнь.
Двадцать второе.
Ни слова о войне.
Уже горит граница,
И кровь течет рекой.
Газетная страница
Еще хранит покой.
Уже легли утраты
На вечные весы.
Война достигнет завтра
Газетной полосы.
Мы выжили.
Мы это
Умели испокон.
Мне свежую газету
Приносит почтальон…
Баллада о профессоре
Жил в «европах» профессор.
Когда он встречал человека,
Убежденного в том,
что война разразиться должна,
То сердился, кричал:
«В середине двадцатого века —
Вы поймите – никак
не возможна большая война!
Вы подумайте здраво:
кругом крейсера, самолеты,
Танки, бомбы, снаряды,
тротил – черт возьми! – аммонал…
Ну, какая война?
Люди все-таки не идиоты!»
И об этом профессор
весомый трактат написал.
«Почему будет мир» —
золотятся слова на обложке.
Эта книга в одном
из музеев лежит на виду.
А для справки добавлено:
автор погиб под бомбежкой
В середине столетия —
в сорок четвертом году.
Игра
Мальчишки не играют в мир —
Они в войну играют.
Вот восьмилетний командир
Отряд свой собирает.
Ура! Стрекочет автомат,
Бабахают пистоны.
Сурово «пленные» молчат,
А «раненые» – стонут…
Воюют парни от души:
Вот «враг» уже сдается…
А игры тем и хороши,
Что жизнь в них познается!
* * *
Уходя из детства, оглянись!
Чистый воздух набери всей грудью.
Как бы дальше ни сложилась жизнь,
Лучше детства ничего не будет.
И не потому, что детворе
Не знакомы взрослые печали, —
Просто лучшей жизненной поре
Определено стоять в начале…
Двор
Давайте чаще думать о вчера —
Ведь мы вчера сегодняшними стали.
Из детского забытого двора
Ведут пути в немыслимые дали.
Двор маленький и нам уже в упор.
В таком от дружбы никуда не деться:
Обремененный шпагой «мушкетер»
Бросает вызов рыжему «индейцу».
Уже в игре возможно различить
И неучей, и будущих ученых:
Одна занозы пробует «лечить»,
Другой уже косится на девчонок.
Один всегда шатается без дел,
Второй чуть что – размазывает слезы,
А третий где-то что-то подглядел
И мелом на стене строчит доносы.
Уже есть правдолюбцы и лжецы,
Есть трусы, огражденные отцами,
Есть мальчик, сочиняющий концы
К историям с печальными концами…
И все с опаской смотрят за забор,
Где слышен гул автомобилей грозных,
Где строгий светофор глядит в упор
И где запрещено гулять без взрослых.
И невдомек смышленой детворе,
Что там все те же – радости, напасти
И что на роковой проезжей части
Законы те же, что и во дворе…
Детское впечатление
Христос ходил по водам, как по суше,
Хоть обладал такой же парой ног.
Мне десять лет – и я Христа не хуже,
Но по воде бы так пройти не смог.
Так значит, я – совсем не всемогущий?
И для меня есть слово «никогда»?!
Не может быть,
Наверное, погуще
Была вода в библейские года…
Фотография
Найдешь позабытое фото
Впервые за несколько лет,
А в мире прибавилось что-то,
Чего-то давно в мире нет…
На карточке: мамой ведомый,
Я чем-то обижен до слез —
На фоне старинного дома,
В котором родился и рос.
А рядом – чужому неведом,
Но виден и маме, и мне,
Отец мой с новехоньким «ФЭДом»
«Внимание!» крикнул извне…
С тех пор из былого маячит,
От глупой обиды поник,
Нахмуренный худенький мальчик —
Мой девятилетний двойник.
Друзья
Михаилу Петракову
Я давно не встречался
с друзьями мальчишеских лет.
Вечно занят делами,
ответственными и пустыми.
Но не в этом беда,
в том, что даже стремления нет,
Как бывало, смеяться,
тужить, разговаривать с ними.
Понимаешь, читатель,
все это гораздо грустней,
Чем простая хандра,
раздражение или усталость.
Видно, что-то плохое
в душе происходит моей,
Если к первым товарищам
в ней теплоты не осталось.
Учитель
Учитель мой, которого недавно
Я слушать был готов с раскрытым ртом.
Остался очень умным, очень славным,
Но говорить стал как-то не о том.
Его слова о прошлом, настоящем
Впивались в ум всего лишь год назад,
Теперь я замечаю, как все чаще
Они в прозрачном воздухе висят.
Учитель мой не видит за рассказом,
Как вьется к потолку словесный пух,
Как сквозняки рассеивают фразу,
Лишь он для новой переводит дух.
Учитель милый смотрит просветленно,
Как много дал он сердцу и уму,
Как просто с ним вскрывать судьбы законы,
Да жить по ним придется самому…
Про школу
И. А. Осокиной
Воспоминание первое: я – ученик
Учитель по доске стучит мелком,
Через плечо поглядывая строго,
А я смотрю – клокочет за окном
Внеклассный мир —
я жду конца урока.
Есть мир, что виден лишь из окон школ —
Огромный, многоцветный, многошумный.
Звенит звонок —
и все, что ты прошел,
С доски стирает в тишине дежурный…
Воспоминание второе: я – учитель
Я объясняю новый материал
(Контрольную на днях пришлет РОНО!),
Я говорил, а класс внимать устал.
А хмурый Кошкин смотрит за окно.
Я понимаю, знаю по себе, —
Что, может быть, вот именно сейчас
Он первый раз подумал о судьбе,
В душе перешагнув девятый класс,
И невзначай свою судьбу связал
С осенним ветром в городском лесу…
– Ну, Кошкин, повтори, что я сказал!
(Контрольная работа на носу!)
Старый друг
Я прохожего толкнул,
я извинился.
Присмотрелся повнимательней —
и вдруг…
Боже милостивый,
как он изменился,
Школьный мой товарищ,
старый друг!
Он стоит большой, черноволосый,
На себя тогдашнего похож,
Задает веселые вопросы
С присказкой своей:
«Ну ты даешь!»
А в плечах —
какая-то сутулость,
В голосе ребячливом —
надлом…
Друг мой, друг,
вот время и коснулось
Нас испепеляющим крылом.
Засвеченная пленка
Неполучившаяся пленка!
А где теперь они —
По неумелости влюбленных
Засвеченные дни?
Лес, обессилевший от охры,
Одними нами жил!
Развел руками друг-фотограф
И пленку отложил.
Тот лист, с шипением погасший,
В холодный пруд упав,
Теперь уже не настоящий.
Мой друг, конечно, прав!
Где выбиравший хвою ветер,
Как шпильки из травы?
Есть правота во всем на свете —
И мы с тобой правы.
Прав некто, засветивший пленку.
Никто не виноват.
На красных фотоснимках кленов
Запечатлен закат…
* * *
Мне кажется, я
вырастаю из нашей любви,
Как детской порой
вырастал из ребячьей одежды.
Все, впрочем, сложнее,
но как это ни назови,
Душе не подходят
былые мечты и надежды.
Так что же я медлю?
Так что же тяну эту боль?!
Конечно, привычка…
Но есть радикальные средства!
Да только потом
не вернешься в былую любовь,
Как в детство свое.
… А я так торопился из детства!
Первая любовь
Ее, наверно, можно миновать,
Влюбившись сразу
вдумчиво и зрело,
И навсегда утратить
благодать
К ней возвращаться —
к первой, неумелой,
Загадочной, застенчивой, слепой,
Чтоб, испытав,
как счастье убывает,
И вспомнив удалое:
«Есть любовь!»
По-взрослому поправиться: «Бывает».
Этот дом
Нынче дом этот не интересен,
Потому что живущая в нем
Героиня «младенческих песен»
Не живет больше в сердце моем.
Незнакомке вослед просветленно
Погляжу…
Мир волнующе нов!
Это – юность. Начало сезона.
А в Москве – мириады домов!
Тыщи тел, тыщи лиц незнакомых,
Увлеченных своею судьбой.
Ухожу… Знаю, делаю промах,
Что так просто прощаюсь с тобой.
Радость жизни пока еще телом
Ощущаю…
Сомненья – под спуд!
…Светят окна в дому опустелом —
Дом старинный: его не снесут!
Младшему брату
Люби, брат, как получится,
Не думая о том,
Что из любви получится
И где твой будет дом.
Коль сразу две понравятся,
Влюбляйся сразу в двух.
Пусть многим не понравится,
Такой свободный дух!
Живи, мой брат, по-своему,
Ведь все, как ни кружись,
Устроит жизнь по-своему —
На то она и жизнь…
В карауле
Холодный сумрак у истоков лета.
И ветер от усердия осип.
Скрипучий лес.
Мне кажется, планета
Скрипит, вертясь вокруг своей оси.
У горизонта будто бы светает…
А может, небосводу ночь мала.
Ужели звезды кто-нибудь считает?
Все небо, словно крошево стекла.
Стараюсь думать о тебе,
о счастье…
Но все выходит как-то о тепле.
Холодный ветер мысли рвет на части
И клочья злобно гонит по земле.
Как будто на меня погода взъелась!
Пытаюсь тщетно
к ветру стать спиной.
– Стой! Кто идет? —
Нет, показалось…
Зрелость
Приходит не замеченная мной.
В артполку
Близких залпов доносятся гулы.
Незнакомо строчит пулемет.
Рядом бой!
Но развод караула
В гарнизоне спокойно идет.
Я вернусь в «караулку»,
ладони
Подержу над огнем и засну.
…Очень любят у нас в гарнизоне
Кинофильмы крутить про войну!
Стихи о комвзводе
С армейским другом, пиво попивая,
Сидеть и разговаривать о том,
Что караулы, почта полевая,
Ученья, – все осталось за бортом.
Теперь в любую пору и погоду
В труде – отчасти, полностью – в гульбе
Подчинены с тобой мы не комвозводу,
Придирчивому,
а самим себе!
Конечно, мы, товарищ, не бесхозны.
На подчиненье выстроен весь мир,
Но ведь начальник, даже самый грозный,
Он все-таки еще не командир!
И если наш покой пребудет прочен,
И если не пойдет разрядка вспять,
Нас по тревоге не поднимут ночью,
Чтобы под полной выкладкой гонять.
Но, помня все солдатские невзгоды,
Грущу я не о грохоте сапог…
А вот бы на «гражданку» мне комвзвода —
Я всюду бы успел, я все бы смог!
Строевые песни
Я вспоминаю строевые песни:
Ты можешь быть усталый и больной,
Но если приказали, то хоть тресни,
Скрипи зубами, но шагай и пой
О том, что ты всегда стоишь на страже,
О том, что номер почты полевой
Во сне твоя девчонка помнит даже,
О том, что горд солдатскою судьбой!
И пусть давно уже хожу не в ногу,
И не ношу – почти – защитный цвет,
И даже начинаю понемногу
В поэзии торить свой скромный след,
И пусть меня журналы помещают,
А критики не рвутся запинать, —
Поэту никогда не помешает
Привычка – по команде запевать!
Письма
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой рукой!
А. Блок
Я как-то научился жить без писем,
Сам не пишу, да и не жду уже.
И от работы почты независим,
Живу с приятной легкостью в душе.
Но помню я себя совсем иного:
Пилотка, сапоги, ремень ПэШа…
В плену у почтальона полкового
Была моя солдатская душа.
О проекте
О подписке