Он работал по пять дней в неделю с четырехчасовым перерывом на сон. Утром араб умывался. Щетина у него трещала. Из-под пальцев выбивалась тёмная пена и хлопьями шлёпалась в раковину.

На лице у него шла борьба между улыбкой и гримасами бреющегося человека.

Звали его Ахмад. У Ахмада были белые зубы.

– Сколько сегодня? – спрашивал Гена.

– Шестнадцать бочек.

Гена подрабатывал на развозке булочек и приходил в цех на полчаса раньше остальных. Он пил с арабом кофе.

– Приезжай ко мне в гости, – сказал Ахмад.

Гена решил, что его хотят убить, и отказался.

Гриша как-то раз предложил Ахмаду водки. В ответ – улыбка отрицания.

– Я дурак, – признался однажды Гриша, выпив в обед. – Что я тут? Сижу за столом с арабом, который презирает водку и меня, делю квартиру с мужем своей дочери. Работаю с Бенькой и его родственником…

– Но мы-то пьём! – возразил Бенька.

– Кто не всегда готов к выпивке – тот не пьёт. Я всегда готов!

– Гриша, вы алкаш? – спросил Гена прямо.

– Да. Ну и что! Зато это я даю на мороженое внукам, а не муж моей дочери.

Араб качает головой, будто всё понимает.

За обедом он раскладывает ледяные питы на солнце. Беня прячет ледяную же бутылку водки под столом. Стаканы идут ко всем, кроме араба.

– Как вам новая секретарша? – спрашивает Ваня, Бенин родственник.

– Она что-то знает про нашу водку, – говорит Гена.

– Доигрались, – сказал Беня.

– Проходила мимо Муки, сказала «в морозилке» с таким лицом, – вот они, мол, эти русские…

– При старом хозяине, – сказал Ахмад, – сюда привозили обеды из ресторана. Все рабочие получали спецодежду…

– Постоянно намекает, что лучше нас, – злится Гриша, покрываясь потом и краснея.

– Сегодня опять кто-то не почистил за собой в гальюне, – объявил Беня на иврите, а потом по-русски.

– Мамочка, – сказал Ваня, очищая луковицу.

– Нет, – отрезал Беня. – Проверено. Не она. Кто-то всё время … один и тот же угол одной и той же консистенцией… С тех пор, как у нас появился этот араб.

– Смени базар, – сказал Ваня, раскладывая луковицу по кусочкам на бутерброд с колбасой.

– А почему это не можешь быть ты, Вань? – спросил Гриша, продолжая потеть. – Ты ведь недавно у нас.

– Ну, хватит, дай поесть!

– Скажи, чтобы Муки платил за унитаз отдельно, – говорит Гена.

– И он отдаст работу арабу. Потеряю двести шекелей. Нет, я найду… я за каждым прослежу. Не за тем вернулся. Земля Обетованная мне этого не простит.

Беня пришёл в кипе. Оказалось, что кипа тяжело давит на его мозги, и он два раза ошибся в пересчёте деталей. До сих пор он никогда не ошибался. Во всём, что касалось точных расчётов, Беня с удовольствием всех обставлял. Он любил цифры, а цифры любили его. Беня даже умел играть в Го. Однако в тот день ему что-то мешало. Возможно, мешал Гриша, работающий рядом у большого пресса.

Гриша презрительно хмыкал, покашливал и гневно краснел. От него стал исходить запах хлеба. Гриша думал, некоторые люди непременно должны обособить свою собственную серость от серости всеобщей. Он хочет быть лучше меня, думал Гриша и своими мыслями мешал Бене пересчитывать.

Беня был расстроен. Вчерашним вечером к нему домой нагрянули представители с проверкой. В Бенином холодильнике обнаружили подозрительную колбасу, красную икру и куриный паштет, принятый ошибочно за паштет свиной, а также два камня, белый и чёрный. Бене было велено носить повсюду кипу, купить второй холодильник и не покупать продукты в гойских магазинах.

За обедом, после выпитых ста грамм они до хрипоты спорят о Вопросе и Ответе:

– Нет никакого Бога и нет никакого коммунизма! – кричит Гриша, и кипа у Бени от этих слов сдвигается на затылок.

– А что же есть?

– Совесть! – орёт Гриша.

Дверь в столовую приоткрывается. В проёме возникает хорошенькое личико секретарши.

– Что-нибудь случилось?

– Всё в порядке, – отвечает Ахмад.

Секретарша исчезает, оставив своё любопытство в широком раструбе незакрытой двери. Араб закуривает. Дым от его сигареты расходится по всей столовой. Взвесь эмоций и водочных испарений ведёт в изгибах этого дыма плавный эротический танец.

– О чём они спорят? – спросил Ахмад.

– О Боге, – произнёс Гена, и голос его громко проявился в наступившей тишине.

Бенины искания закончились сами собой спустя неделю, когда в синагоге у него из кулька выпал творог, окроплённый соком говяжьей печёнки.⁶ Рассказывая о своём позоре, Беня в сердцах вышвырнул кипу в окно. Головной убор одиноко истлевал посреди ржавеющего железа, пока осенью не растаял щедро политый дождями.

Каждый человек хотя бы раз в жизни должен воспротивиться давлению окружающей среды.

Иногда окружающая среда становится потоком воды, а человек в ней камнем. Со временем он уже не оказывает сопротивления, его терпение медленно округлилось со всех сторон, поток событий будто скользит над ним мягко и беспрепятственно, создавая иллюзию движения к старости и смерти. Если же бессчётное количество камней бросить в морской прибой, то с его помощью они очень скоро сами обточат друг друга. Какой-то станет очень маленьким, какой-то и вовсе исчезнет. Найдётся среди них и такой, что просуществует целые века, покрытый шрамами катастроф. Но мало кто хочет осознать те силы, что скользят над ними, и какая природа ими управляет…

Раз в полгода Беня ходит к Мамочке в офис выклянчивать условия. Раз в полгода он выходит оттуда, воспламенённый отчаянием. Мамочка умеет давать отпор всем претендентам на её деньги.

– Когда речь заходит о средствах, – здесь Беня шлёпает себя по промасленным карманам штанов, – у неё стекленеют глаза! За три года она ни разу не заплатила оздоровительные! Это при минимальной зарплате! Пенсия на носу – и никаких пенсионных отчислений! На Земле обетованной я превратился в раба! Я уже старый, на другую работу меня не возьмут! Что делать! Что делать!

– Надень снова кипу, – язвит Гриша.

Беня бьёт по кнопке штамповочного станка. Станок ударил в ответ, и в деревянный ящик со звоном упала заготовка для почтового ключа.

– До самой смерти без пенсии, без оздоровительных, без премий и тринадцатых зарплат мы будем слушать проклятые удары штампов, будем нюхать станочные масла, резать руки и пить!

– Но когда придет Песах, – сказал Ваня, – мы будем отдыхать и есть мацу.

– А на Рош-а-шана⁷ мы будем есть яблоки в меду, – добавил Гена. – Бывают ведь и праздники в этой стране! Правда, Вань, они не хуже, чем праздники пролетариев?

– Что тут сравнивать! Я поеду помирать в Одессу, а вы как хотите!

– Гриша, но вы ведь обрезанный еврей, вам-то чем здесь плохо?

– Обрезанный, необрезанный, разве в пуцке дело? А тем и плохо, что тебя, моего друга и собутыльника, запыряют после очередной потасовки в шавармочной, после раввины дорежут, чтобы похоронить по еврейским законам, а если твоя бывшая жена не даст на это согласия, то неизвестно, под каким забором тебя похоронят!

– Моя жена теперь тоже еврейка, – говорит Гена. – И к тому же она мне теперь не жена. Пока я жив, то сумею за себя постоять, а когда умру, то мне будет все равно.

В Израиль Гена приехал йогом, непьющим человеком. Таким он был, когда пришёл на Мамочкино предприятие. Теперь дело другое. У Гены новый гуру. Он ведёт путём правильного употребления, раскрывает тайны алкогольного бытия.

У Гриши много историй – они окрасили ему голову в седину. В одном рассказе старик предстал тринадцатилетним сыном завода, в другом со вкусом нарисовал собирательную картинку одесского винного подвальчика. Была также история Гришиной любви.

После рассказа, между разгрузкой труб и прессованием алюминиевых стаканов, Гриша предлагает выпить.

– Мусульманин! – объявлял старик, получая отказ. – Араб – твой друг!

– Нет, – отвечал Гена. – Я никто. Мои друзья остались в Крыму. Настоящая личность не поддается психозам отъезда. Я думал, Бог ведёт меня, но это всего лишь очередная вспышка на солнце.

– Выпьем, – снова предлагал Гриша.

– Нет, не буду.

Старик поднимал вверх указательный палец:

– Ты ещё не готов! Но истина на твоём пути!

– А хотите, Гриша, я объясню правила игры Го?

– Если соглашусь, по пятьдесят?

Первый раз вдвоём с Гришей они употребили по дороге с работы. Было темно, рядом чернели глубины строящегося торгового центра. Накрапывал теплый дождь. Они присели на скамейку, сооружённую из ящиков румынскими рабочими. Гриша достал из цветастой авоськи одесского производства яблоко, крутанул с треском пробку и наполнил оба пластмассовых стаканчика, которые извлёк перед этим из той же авоськи. Затем надавил двумя большими пальцами под яблочный хвостик, и плод, шипя, распался на две половины.

Гриша сказал:

– Тут мне один местный на днях: «А ты знаешь, что такое телевизор?» Они думают, мы тарзаны из джунглей тайги! Не люблю я этих евреев!

– Как вы можете не любить, если сами?

– Какой же я еврей, если говорю по-русски и водку пью по-русски?.. Произошла большая – всемирного масштаба – ошибка. Мы здесь в западне… Жена и зять убедили. Я ехать не хотел… А теперь внуки болтают на иврите. Он для них родной. Да что я! у тебя дела хуже. Развёлся! Жена в религию ударилась! Говорят, разведённым женщинам в иудаизме непросто.

– Она в прогрессивной секте.

– Какой ещё секте?

– Ну, не в секте, а что-то вроде того. Я даже предполагаю, что она стала баптисткой! Там таких много, – сбежавших от мужей. Мы почти не общаемся. Она не хочет. В общем, не жалуюсь. Тут один мой знакомый свою жену в проститутки определил!

– Один чёрт. Что так, что этак… Другой местный говорит: «А где ты был во время войны? Что ты знаешь о войне?» Я ему: «А ты что знаешь?» А он мне: «Десятки тысяч погибли! Ты слышал об этом?» Я ему про наши миллионные жертвы. Он мне про своего деда, который болота осушал, потом про главу израильского правительства, про Голаны… И, знаешь, в результате он договорился до того, что ненавидит эту страну, потому что здесь живут такие, как я.

– Дураки везде живут, везде их до чёрта.

– Умирать в Одессу поеду.

– Бросьте! Ваши внуки… Ваши внуки тут… А вы…

– Ошибка всемирного масштаба.

– Гриша, хотите или нет, я объясняю правила игры…

– Может быть, не надо? Зачем это мне, старику?

– Гриша, вы мой друг.

– Ну и что же?

– Я хочу отплатить вам добром за добро.

– Только ещё по чуть-чуть.

– Хорошо, наливайте… Но… вы просто не понимаете. Я предлагаю…

– Предлагаешь не думать о всяком дерьме?

– Думать о смерти по-другому. Или забыть о ней….

…Ошибка.

Последствия.

Осознание ошибки.

Новая ошибка…

Просчёт ходов.

Способ существования, позволяющий предугадывать новые ошибки.

Изменение судьбы, как следствие избегания ошибок.

Выбор, как способ изменения судьбы.

Фатальность поражения.

Работа над ошибками.

Приобретение своего места среди людей.

Снова ошибка…

Напрасными оказались попытки засунуть почтовый ключ в дверной замок. С другой стороны двери кто-то повернул ручку – дверь ушла внутрь.

Пенсионерка Софа мягко и пружинисто не дала Гене упасть в коридоре.

– Геночка, ты пьян! – объявила она. – Мордехай, помоги!

И он добрыми стариками направлен в его комнату, а затем в постель.

Выключая свет, Мордехай объявил, что завтра он будет Гену стричь. Мордехай – парикмахер. Краем глаза Гена успел заметить в салоне клиента, который с любопытством наблюдал за тем, как пенсионеры его перемещают.

Здесь его маленькая клетка, подземелье, где создаётся защитный кокон. Какое противоядие нужно выделить, чтобы не дать нутру этой комнаты себя переварить? Ивритская речь врывается в окно, разлагает Гену на частицы, которые мгновенно собираются в единую психическую личность с тенью израильтянина, поселившейся в ней. Ежедневно проникая в другой быт и язык, Гена становится атомом истории, религии, обмана и правды еврейского народа. И некуда бежать от вопроса, что есть такого в этой выжигаемой солнцем земле? Зачем эта земля маячила ему? Стоит ли над ней в действительности Чья Бы То Ни Было Сила или это всего лишь психическая доминанта, овладевшая неким человеком, который сумел передать её с помощью внушения своим соплеменникам, закрепив на свитке как нечто святое, со временем обросшее одеждами сказок и предписаний…

Как-то Гена шёл по ухоженной и чистой Раанане⁸ и жевал заплесневелую питу, подобранную на пороге чьей-то виллы. Он пытался тогда стать гером – готовился к обрезанию. Шёл и думал: «На кой чёрт дался нам второй холодильник, если из всех съестных запасов в нём разделению подлежит лишь засохший крестец колбасы и полбутылки прокисшего молока? Зачем мне эта религия с её богослужениями, замешанными на еде?!» Он мысленно переносился на улицу Киевскую города Симферополя, когда проходил по ней последним маршем. Думалось тогда о том, за каким лешим несёт его в Израиль. Он вырос на этой улице, ему знакомо здесь каждое дерево, это его город!..

Гена хранил у себя забытые всеми факты. Помнил, как по улице Пушкина мимо кинотеатра «Спартак» ходил голубой трамвай, что во время переезда из Евпатории в Симферополь ему было четыре года, дворник запирал на ночь ворота, и во двор в ночные часы можно было проникнуть только со смежной улицы через проходной подъезд. Однако, по утверждению матери, трамвай, действительно проходивший по улице Пушкина, Гена видеть не мог, потому что этот трамвайный маршрут был ликвидирован еще до Гениного рождения; ворота во двор ему приснились, а в год переезда из Евпатории ему было не четыре, а пять лет.

А теперь, через тридцать лет, он сходит с ума в другой стране. Чем же, если не безумием, можно объяснить, что совсем не помнилась причина развода с Леной.

Как вообще он здесь оказался?!

Между тем причина была, и скрывалась, конечно, не в том, что Гена был сионистом. Просто искал другой жизни, и нашел её в этом опалённом краю вместе с новыми людьми. Нашёл Гришу, Софу с Мордехаем, неудавшегося режиссёра Валерку, жена которого работала теперь в сопровождении. Жил здесь и старый Генин друг – музыкант, Мишка Зигельшифер, который открыл ресторан и, преуспев, купил новую красную «Мазду».

Реальность вторглась в сон звонком булочного шефа. Гена почти отослал его ко всем чертям, когда вспомнил, что приближается зарплата. По мановению руки кухня недружелюбно осветилась дневного света лампой, а чайник свистнул и выплеснул на пол излишек ночного кипятка.

Салон Фиата оказался более дружелюбным, по сравнению с квартирой, по крайней мере, эта крошечная территория принадлежала только Гене. Но и здесь возникала необходимость соблюдения правил, нарушение которых вело к вторжению внешних сил. Выезжая со двора, он едва не столкнулся с проезжавшим мимо джипом. Очнувшись ото сна, Гена включил фары, но было поздно, – джип стоял поперёк пути, из машины выскочил маленького роста израильтянин и, размахивая руками, стал кричать, что ночью без света в этой стране никто не ездит.

– Всё, бэседер⁹, я включил свет, освободи дорогу, – сказал Гена. Но человечку что-то было нужно. Он достал сотовый телефон, и недоверчиво оглядел Гену снизу вверх:

– Ну что, как я тебя?

Гена высказался по-русски.

– Ладно, поехали, – сказал карлик девчонке. – Как я с ним, правильно?

Из окна отъезжающего джипа усмехнулись девичьи глаза. Возможно, прозвучавшее выражение было известно их обладательнице, во всяком случае, Гену приятно поразило его собственное неравнодушие к тому, как она оценила ситуацию.

Двигатель заглох. Гена повернул ключ, стартер щёлкнул, Гена снова повернул, стартёр снова щёлкнул и после паузы сработал. Машина завелась. Это был Фиат, купленный у солдата из бригады Голани. На обоих бортах большими чёрными буквами было написано FIAT-127. Служил он верно, только печка отказала, однако, благодаря жаре, ремонт её смысла не имел.

Тихие и узкие улочки Раананы, обрамлённые деревьями и кустами бугенвилий, сонно сопроводили машину на центральную улицу, затем Гена проехал под десятком равнодушных светофоров, пересёк шоссе и въехал на стоянку при супермаркете напротив Кфар-Сабы. Посередине стоянки стоял небольшой грузовик с распахнутыми створками задних дверей. Вокруг него суетились развозчики булочек. Владелец булочного бизнеса, Рои, своей бородой и короткими ногами напоминал раскормленного фокстерьера, на которого натянули шорты и футболку. Рои протянул Гене конверт с зарплатой. Гена вскрыл его, пересчитал деньги, затем спрятал конверт в карман, снабжённый большой пуговицей, которую позавчера крепко пришил.

2 3 4

Стандарт

(1 оценка)