Я кивнул, что да, видно, еще как видно, язык сперва прилип к гортани, а потом и вовсе встал колом. Изумительную фигуру торкессы облегает комбинезон словно из настолько тонкой эластичной ткани, что его как бы и нет вовсе. Воротник красиво поднят, оттеняя прекрасную лебединую шею, а спереди расстегнут до пояса, где поблескивает драгоценными камешками узкий ремень с кобурой бластера. Под комбинезоном никакого белья, я задохнулся от нежнейшей снежной белизны ее кожи.

Обе половинки комбинезона оттопырены снежно-белыми холмиками, распирая в стороны, еще чуть – и в меня нацелились бы алые соски, наверняка нежно-алые, вот-вот соскользнут, открывая эти сокровища…

Я судорожно вздохнул, она с удивлением смотрела в мое внезапно вспыхнувшее лицо.

– Что с вами?

– Да так, – прохрипел я, не брякнуть же, что раз уж она меня вроде бы спасла, то ей предстоит под занавес отдаться мне, это неизбежно, как движение звезд, – что-то в горло попало… И в глаз… и в сердце…

Она сказала с нетерпением:

– Граф, у нас не так много времени, как вам кажется. Возвращайтесь в машину.

Я судорожно обернулся.

– Там был водитель!

Она отмахнулась.

– Уже нет.

– А… где?

– Там, в траве. Как выпал, так и лежит. Поторопитесь, граф!

Уже третий раз назвала меня графом, это, конечно, поменьше, чем герцог и тем более мое величество, но лучше живой граф, чем мертвый король, я поторопился к машине, спросил только:

– А вы?

– Сяду за руль, конечно.

– Женщина за рулем, – сказал я, но промолчал и про обезьяну с гранатой, и про звезду в небе, и про корову в перьях, и даже про Леночку в бигудях. – Да-да, женщина за рулем!..

– Что вы хотите сказать?

– Что женщина за рулем – это экстрим из экстримов!

Нам пришлось быстро стащить с водительского сиденья молчаливого шофера, пуля пробила голову навылет, но сгустки запекшейся крови намертво запечатали… хорошее слово «намертво»!… запечатали оба отверстия, на сиденье чисто, водитель задом отполировал до блеска. Торкесса торопливо села за руль, умело включила зажигание, я смотрел с опаской, но она грамотно выжимала нужные педали, переключала скорость, мы выехали из леса на приличной скорости, машину немилосердно потряхивало.

– Выдержит, – сообщила она в ответ на мой опасливый взгляд. – В ней есть кое-какие изменения.

– Ого, машина Джеймса Бонда, – сказал я понимающе. – Тогда мы на коне… А торкесса – это что? Имя или звание? Чин или специальность?.. Кличка, ник, псевдоним, обзывуха, дразнилка?..

Она покосилась на меня сердито, как птица из гнезда.

– Вы в самом деле не знаете?

– Как Бог свят, – сказал я и добавил: – И как я – сама непорочность…

Она проговорила с отвращением:

– Знала бы, что меня отправляют на такую дикую планету, да ни за что бы… Торкесса – это титул!

– Ого, – сказал я. – А это выше или ниже ефрейтора?

Ее глаза вдруг округлились, машина резко вильнула, пошла быстрее, стремительно обгоняя другие. Мы вырвались на Окружную, там торкесса быстро пробилась в левый ряд. Неслись на предельной скорости, сигналили фарами тем, что впереди, те видели в зеркальце заднего вида, что догоняет женщина, с испугу шарахались в правый ряд, пугая автомобилистов.

– Что, – спросил я понимающе, – погоня?

– Да, – ответила она зло. – Что за планета…

– Погоня, – пояснил я, – погоня, погоня в крови… Догонишь – не догонишь, зато согреешься.

Она сказала торопливо:

– Догонят! У них машины мощнее.

– Еще бы, – согласился я. – Как же иначе? На всякого Джеймса Бонда найдется этот… который с винтом. Тогда надо трюкачить, вести машину… по-земному. Вы слишком прилично ведете, торкесса. Кстати, имя у вас есть?

– Лилея.

– Лилея, – повторил я, – где-то уже слышал. Неважно, в женском имени должно быть побольше гласных, что-то вроде Аэлита, Гианэя, Меланома или там Медея… Лилея, у нас за нарушения правил не убивают, вы не знали?

– Нет, – огрызнулась она. – То-то эти сволочи ни с чем не считаются!

Окружная простиралась прямая, как луч лазера. Мы неслись не просто на бешеной скорости, а на хрен знает какой, придорожные столбы мелькают, как лапы белок в колесе. Торкесса вертела яростно баранку то вправо, то влево, время от времени с силой нажимала на тормоз, это для динамики, я все понимал и не вмешивался, тем более что автомобиль все равно несется строго прямо, не притормаживая, не дергаясь, как конь под неумелым всадником.

Мы красиво обгоняли машины, играя в шахматку, в зеркальце заднего вида я видел, как позади сталкивались, взрывались, красиво выбрасывая столбы огня, явно все до одного замаскированные бензовозы, по воздуху летят искореженные куски железа, сиденья, колеса, хромированные диски, оторванные руки, ноги, головы, магнитолы. Мы уходили на такой скорости, что вдогонку разве что пару раз пахнуло бензиновым теплом, да еще я ощутил приятный запах горелой резины.

– Переходи в крайний правый ряд! – крикнул я.

– Зачем?

– Там поворот на Волоколамку!

Она послушно начала перестраиваться, нам боязливо уступали дорогу даже могучие МАЗы и КамАЗы, ибо женщина за рулем – это шахид на задании. На крайнюю полосу успели как раз вовремя, чтобы уйти на поворот. Машина хорошо держится колесами за асфальт, на скорости сто восемьдесят любой съезд с Окружной кажется слишком крутым. На Волоколамке тоже перестроились в левый крайний, гнали до тех пор, пока далеко впереди не вспыхнул красный огонек светофора.

Я ощутил, как она начала притормаживать, вскрикнул в негодовании:

– Разве мы не джигиты?

Она покосилась, фыркнула, но вдавила педаль газа. Обгоняя машины, мы пронеслись, как снаряд, и успели проскочить перед лавиной автомобилей, у которых при виде нас задрожали тормоза и подкрылки. Я успел увидеть в зеркальце заднего вида, что там началось броуновское движение, а потом в хаотичный поток врезались две дорогие машины, наивные пытались проскочить вслед за нами…

Торкесса вцепилась в руль, серьезная, с закушенной губой, глаза как блюдца. Мимо проносятся столбы, по колесам иногда чиркает бордюрный камень. На следующем перекрестке, где мы снова проджигитили, за спиной опять грохот, лязг, взрывы, взлетели огненные столбы и даже огненные грибы. Подобные ядерным взрывам, они вырастали и дальше, дальше, дальше по всему нашему пути. Перепуганные автомобилисты налетали друг на друга, их машины взметывало, как горящие листья, уже в воздухе сталкиваются, взрываются и горят так, словно каждая являлась бензовозом для стратегического бомбардировщика.

Оглянувшись, я увидел, как сзади хорошо расшибаются и горят мощные машины с шестиконечными звездами на дверцах, крепкие мужички в темной форме вылетают через лобовые стекла, кувыркаются, но ни один не уронил шляпу с лихо загнутыми полями, и тут же, присев на корточки и крепко-крепко держа пистолет обеими руками, начинают палить нам вдогонку.

– Не останавливайся! – прокричал я. – Ни хрена, это все маскировка!

– Но это же власть, мы обязаны…

– Ни хрена, – повторил я зло, – это они размечтались, что вот прям щас в позу пьющего оленя! Сперва у себя чернокожих негров афро-американского происхождения пусть поставят! Ишь, богобоязненный народ нашли… Дави, дави!

Впереди на перекрестке торопливо перегораживали улицу полицейскими машинами с теми же проклятыми шестиконечными звездами. Торкесса по моему воплю вдавила педаль газа до отказа, авто взревел и почти взлетел в воздух. Широкошляпый народ широкозадо бросился врассыпную. Последовал страшный скрежещущий удар, нас сильно тряхнуло, мы взлетели в воздух. Я видел бледное от ужаса лицо торкессы, она сжимала баранку и бешено вертела ее из стороны в сторону, хотя мы летели по воздуху.

Удар колесами об асфальтовое покрытие, я прикусил язык, в глазах от боли стало лиловым.

– Что теперь?

Сквозь лиловую тьму в глазах я прохрипел, едва двигая прикушенным языком:

– Гони… до ближайшего перекрестка… Потом плюй на правила, сверни и гони проходными дворами.

– А что это?

Лиловость рассеялась, я старался как можно быстрее сообразить, кто я и в какой роли. Если во вспомогательной, то все равно рано или поздно прибьют, а если повезло оказаться в главной, то… в главной знаю, как себя вести, уже тысячи раз и машины гонял по Формуле-1, и мрачные водосточные сооружения очищал с BFG в мускулистых руках, и русских свиней мочил в джунглях Вьетнама, в Питере и на всех секретных базах, это совсем легко, так что сейчас от меня требуется только наглая морда и выпяченная челюсть, да еще надо постоянно помнить, что я не интеллигентик какой-то сраный, такие не выживают, а крутой мэн, настоящий мачо, который сперва стреляет, а потом задает квешэны…

Я сказал тем же деревянным, быстро распухающим языком:

– Лезь на мое место. Я сяду за руль.

Она спросила быстро:

– А ты можешь водить машину?

– Могу же водить самолет? – спросил я. Подумав, добавил: – Как и вертолет, катер, крылатую ракету… Уверен, что и звездолет – раз плюнуть и растереть задней ногой.

– Какой… задней?

– Да любой, – ответил я лихо. – Одной из.

Она колебалась, машина несется на большой скорости, мы продолжаем обгонять законопослушных, я начал перелезать на ее место, торкесса до последнего момента не выпускала руль, хотя я уже взялся одной рукой, а другой помогал ей перебраться на мое место. Дело трудное, это такой экстрим, что копулироваться в таком положении проще, чем мягко и не сбавляя скорости передать руль и педали. Ее тело оказалось упругим и жарким, мое тоже стало совсем огненным и упругим, хоть и не все, Творец ведь дал крови мужчинам сами знаете сколько, мы сопели, часто дышали, из обгоняемых нами машин одобрительно кричали и показывали мне большой палец кверху.

В какое-то время ее длинная красивая нога торчала из открытого окна, в соседних машинах едва с ума не посходили, пытаясь рассмотреть, как мы это проделываем, таким образом они создали нам щит, через который не пробиться никаким преследователям, а когда наконец со вздохами облегчения, часто дыша, вспотевшие, мы расцепились, я уже сидел за рулем, а торкесса в изнеможении откинулась на соседнем сиденье.

– Как вы могли… – прошептала она с негодованием, – как вы могли… Я девственница!

– Все исправимо, – ответил я бодро и бросил машину в крутой поворот, едва-едва проскочив перед капотом огромного грузовика.

Справа и слева выросли дома, мы ворвались во двор жилого дома, я направил напрямик, там детская площадка и место для выгула собак, на площадке ребенок копается в песочке, а на отведенном для собак жалком пятачке весело гонятся друг за другом две шавки и один веселый боксерчик.

Торкесса вскрикнула, когда я резко крутнул руль.

– Там же ребенок!

– А там собаки, – огрызнулся я. – Тебе кого жальче?

Ребенок поднял голову навстречу мчащемуся на него автомобилю, встал и улыбнулся нам беззубым ртом. В одной руке синее ведерко с цветочками, в другой – совочек. Я не сбавил скорости, ибо мы – на стороне Добра, до сих пор никого из случайных прохожих не задавили, даже не стукнули, так что и ребенок уцелеет: то ли в последний момент упадет в сторону, то ли нас занесет на повороте, то ли мы проедем над ним, у нас высокий клиренс…

Машину тряхнуло. В зеркало заднего вида я успел увидеть красный раздавленный комок в широкой красной луже. Ладно, их шесть миллиардов, одним больше, другим меньше, сейчас счет идет на миллионы человеческих жизней, сейчас все – солдаты, и не фига обращать внимание на всяких там по дороге, мелкие накладки бывают даже в самых благородных делах. Как, к примеру, досадная неприятность стряслась с построением коммунизма в отдельно взятой стране, или вот Ирак раздрызднули, не глядя на слезинки ни в чем не повинных ребенков… Понятно, что теперь построим сразу везде и сразу как только.

– Что ты делаешь? – спросила она с ужасом.

– Твои взгляды устарели, – ответил я сухо.

– Насчет чего?

– Насчет слезинки невинного ребенка. Держись крепче, ду… торкесса!

На выезде с площадки с разгону сбили карусель, расписной домик и детские качели. Мужики, что сидели там с кружками пива, разбежались с несвойственной трем медведям прытью. Машину тряхнуло, снизу заскрежетало.