В ожидании августа

Глава-1.

Конец второго дня противостояния у здания на Краснопресненской набережной. Ночь – влажная и душная после дождя. Вместе с журналистами Сергей ходил возле мрачного исполина, отражающегося огнями в маслянистой воде Москва-реки. Машину, договорившись с водителем, оставил в переулке за американским посольством, работающим без остановок и перерывов по случаю падения советской власти.

Десятки встречающихся в темноте сквера и похожих на тени людей о чем-то говорили, жгли костры, ели хлеб с колбасой, пили водку, бегали проворные активисты, зазывая народ то на Садовое кольцо, чтобы перекрыть дорогу танкам, то к зданию на набережной, чтобы противостоять войскам спецназа, защитить штаб революции от штурма. Кричали: «Ре-во-лю-ци-я! – Слушали себя и снова кричали, – "Революция!" Походило на истерию.

Сергей до тошноты, до рвоты ощутил прилив тоски. Невероятных размеров, она наваливалась на него со всех сторон, входила в каждую клеточку мозга. Он незаметно отошел от журналистов, остановился у группы курящих и, не спеша, пьющих водку прямо из горлышка, мужиков, дождался, когда подойдет его очередь и, наконец, глотнул крепкого зелья. Потом еще и еще раз. Поперхнулся, сильно закашлялся.

– Что, с непривычки? Ни фига, привыкнешь! – Одобрительно похлопал его по спине тощий мужичок в очках, похожий на туриста-одиночку, шатающегося по северным просторам. Мужик сунул ему прикуренную сигарету в рот.

– Мы что сейчас делаем? – Спросил Сергей.

Турист заржал громко, запрокидывая голову и так рьяно мотая ею, что через сгнившие передние зубы во все стороны стали разлетаться куски хлеба и колбасы:

– Рассмешил! – Орал он. – Мы сейчас водку пьем! И нам пофигу, что будет потом. Видали чудака!? – Обратился он к соседям. – На баррикады пришел… Ха-ха-ха-ха… Один скорпион долбает другого, один катран дерет второго… А мы водку на халяву пьем, сир-ви-ладом закусываем, финским, из самых дорогих ресторанов припёрли…

– Кончай базлать, – строго сказал мужчина, одетый в профессиональную куртку охранника или егеря, хотя было жарко и все, шаг за шагом, отодвигались от костра. – Ты кто? – Спросил он Сергея.

– Корреспондент…

– Понятно, вопросы задавай трезвым, а не этим…, – и он посмотрел в сторону туриста.

– А где трезвые? – Парировал турист. – Вон у кустов складывают трезвых…, – и он опять заржал во все горло.

Сергей пошел по скверу, под темными деревьями оранжевыми точками светились горящие сигареты. Справа на тропинке стояла тяжелая, с чугунными ножками, скамейка. На ней спал мужчина, но Сергей всё-таки присел на свободный край импровизированной постели. Дыхание перехватило, ему не доставало воздуха, грудь сжало так, что он боялся пошевелиться. В какой-то момент показалось, что в сердце суют ученическую ручку с железным пером, раскаленным докрасна. Раздается шипение, кровь пузырится, мясо запекается по краям ранки от чудовищной температуры нагретого железа…

Он сидел, не шевелясь и уже не чувствуя боли, понимал: что-то произошло, но ему было все равно. Ощущал только одно: постепенно холодеют ноги и руки. Сердце переместилось под самое солнечное сплетение, где за счет движения диафрагмы Сергею легче дышалось. Он вдруг ясно осознал, что всем, кто находится вне зоны притяжения этого дома на Набережной, на все наплевать. Нет милиции, которая почему-то сама решила, что не будет вмешиваться в «политические разборки». Нет спецназа и других пятых-десятых внутренних войск, которые отвечают за сохранение порядка. Значит, въезд в столицу колонны невооружённых солдат на БТРах – спектакль, блеф, провокация, которая устроена кем-то специально?

Сергей со всей очевидностью вдруг понял, что столичная власть сдалась. Небольшая группа, видимо, рота-две солдат мотострелковой части, просто захлебнется в районе Садового кольца, дома на Набережной, высотки СЭВ. Или их просто растерзают. «Их-то за что предали?» – Подумал он. В это время к нему подошел водитель:

– Слава Богу, я вас нашел, – сказал он. – Пойдемте, машина рядом, удалось подогнать ближе…

Здание Кабинета Министров (Кабмин), куда они подъехали, оцеплено жидкой цепочкой военных, на въезде и выезде дорогу закрывали два БТРа. Сергей действовал механически: кому-то показывал удостоверение советника Премьера, потом прошел в вестибюль здания, долго стоял на площадке лифта, собираясь с мыслями: сначала рассказать об увиденном или сразу пройти в цокольное помещение, где располагался медпункт, чтобы дежурный врач осмотрел сердце. В то время он не знал, что такое скачки давления, «загрудина» с тупой болью, почему вдруг становится так холодно, что челюсти невозможно удержать от тряски… На лифте он поехал на премьеровский этаж.

В приемной кроме дежурного секретаря, видимо, отставного офицера КГБ, худого и будто прокаленного на огне, подтянутого и застегнутого на все пуговицы, стояли у окон и сидели в креслах люди. Сергей поздоровался, негромко спросил у дежурного о Премьере.

– А вас искал начальник охраны, завсекретариатом спрашивал, – так же тихо проговорил мужчина.

Сергей понял, что Премьера в здании нет. Он отыскал кабинет охраны из двух комнат, довольно просторных, с собственным туалетом и душем, со всеми видами правительственной связи. Стас, полковник «девятки» (9 управление КГБ, занимающееся охраной высшего руководства страны), пожал руку, спросил о доме на Набережной, о раскладе сил.

– Все плохо, Стас, – сказал Сергей. – Город бросили все. Если сегодня толпа пойдет на штурм Кабмина, защитить его некому. Люди на Набережной, в основном, выпившие, настроены агрессивно. С ними никто не общается, не работает. Испуг от ожидаемого и поэтому такого страшного поначалу штурма прошел. Ночь кончается, с рассветом приходят силы…

– Я соединю тебя с Премьером, ты ему все это расскажи. Только помни: два дня назад у него был кризис, давление за 220 скакнуло. Он еле живой…

– Я могу и сам ему позвонить, – сказал Сергей.

– Не сможешь, мои ребята отвечают на все звонки.

Стас набрал номер по обычной телефонной связи, поговорил с кем-то, видимо, из сотрудников, положил трубку на аппарат.

– Сейчас перезвонят, посиди, покури, Иваныч.

Было видно, как устал полковник: глаза красные, волосы всклокочены, рубашка несвежая. На столе стояла пепельница, забитая окурками. Курили несколько человек: рядом с дорогими фильтрами лежали окурки крепкой «Примы», папирос «Беломор-канал».

Зазвонил телефон первой правительственной связи. Стас поднял трубку, долго слушал собеседника на том конце провода, сказал:

– С ним хотел поговорить сам Премьер, – и протянул Сергею трубку.

– Сергей Иваныч, это супруга Евгения Павловича Евгения Иванна. Здравствуйте. Я прошу вас, поаккуратнее. Врачи диагностировали подозрение на инсульт. Слава Богу, удалось купировать болезнь, но нет вообще никакой гарантии. Вы понимаете всю сложность ситуации? Но он хотел с вами поговорить. Минуту, я передам трубку…

И вот, наконец, голос Премьера:

– Слушаю, Серёжа.

Раньше он не называл Сергея Ивановича по имени.

– Вы в курсе ситуации, оцениваете ее? – Спросил Сергей.

– Да.

– Надо детализировать?

– Думаю, нет…

– Тогда у меня два предложения. Первое: я приезжаю сейчас со съемочной группой, и мы записываем ваше обращение к народу. Вы единственный – и реальный, и легитимный – Премьер-министр СССР берете всю ответственность за происходящее в стране на себя, распускаете ГКЧП, заводите войска в казармы, говорите народу, что митинги заканчиваем, начинаем работать. Главное, чтобы народ в стране почувствовал, что есть власть, есть Премьер, тот человек, который работает, все видит, отвечает за все. Это, скорее, для регионов, не для столицы…

Пауза, длинная.

– Второе что, в отставку? – Не спросил, сказал Премьер.

– Да, вы говорите по телевидению и радио, мировым информагентствам, что отказываетесь от ГКЧП, собираете заседание Кабинета Министров СССР и объявляете о своей отставке. Но на этом же заседании вы, данным вам правом главы легитимного Кабмина, убираете из ГКЧП ваших министров: обороны, внутренних дел, председателя КГБ и до заседания Верховного Совета СССР, где вас утверждали, продолжаете исполнять обязанности Премьер – министра…

– Нет, Серёжа, – сказал он, – не смогу я так. Неприлично… Да и поздно уже. Береги себя. Извини…

Связь прервалась.

Глава-2.

Двое работников прокуратуры в штатском вошли в кабинет Сергея Ивановича. Сказали, что они следователи по особо важным делам, расследуют дело о ГКЧП. Формат встречи – предварительный: лучше до ареста всё рассказать и показать самому.

– Дашь показания?! Нам надо на Премьера. Будучи его советником в ранге министра, ты не мог не знать, что он замышляет. Тогда мы гарантируем тебе свободу, вернешься к семье… – Первым начал разговор прокурор, маленького роста, с детскими ладошками и круглым безбровым лицом.

Молчание. Сергей Иванович испуган, но не на столько, чтобы биться в истерике, просить пощады, сдавать непонятно кого и, главное, непонятно, за что. Поэтому он молчит.

– Все просто, старик, ты крайний. Ты знаешь о Премьере всё, досконально. Ты выдал мировой прессе сообщение о безоговорочной поддержке ГКЧП Кабмином. Ты один заставил всех поверить, что ГКЧП – легитимен, что его решения поддержали все края, областя, республики, в общем, вся страна. Заварил ты кашу круто, сядешь крупно… За измену родине можешь и под расстрел загреметь.

"Не прошло и трёх дней с ареста Премьера, – думал Сергей, – всё покатилось к черту, к дьяволу. Господи, помоги мне. Что мне делать, как себя вести? Информация в правительственном ТАССе, звонки журналистов – всё это чушь собачья… За это не расстреливают и даже не судят. Что хотят от меня прокурорские следователи? Чтобы я сдал Премьера? Как я могу его сдать, не зная о ГКЧП. Я лишь одно знаю, что введение ЧП – стопроцентно правильное решение. И нисколько не жалею о том, что в оголтело – демократической газете напечатал переданный мне Премьером готовящийся проект Союзного Договора. После его принятия точно в две недели не стало бы СССР".

"Что это они там говорят, на кого я посягнул, кому изменил? – До Сергея долетают обрывки монологов то одного, то второго прокуроров, расположившихся возле его ушей, но чьи речи не прорывались до сознания. – Кто такой Валентин Борисович Мальцин? Ему я точно не присягал. Ну и что, что он руководитель. Я тоже руководитель, и россиянин, и страну люблю не меньше его…"

– Ты реагировать-то будешь? – Громче обычного вдруг сказал маленький юркий прокурор, обдав Сергея кислым запахом перегара. Он все старался приладить полуоторванный рукав к плечику пиджака в крупную клетку, из-под которого просвечивала синяя служебная рубашка.

«Боже, как же надо нажраться, чтобы иметь такой перегар и такой бомжовый вид!»,– Сергея буквально передернуло, но он вдруг вспомнил, что у него в холодильнике есть хорошие запасы к столу.

– Принести «Боржоми»? – Спросил он юркого, – это здесь, в комнате отдыха.

– Мы еще не заработали ни чай, ни «Боржоми»,– сказал второй прокурор, крупный хохол, говорящий с жутким малороссийским акцентом, гнусавя крупным носом, настолько пористым и красным, что он походил на елочную игрушку из папье-маше.

– Хорошо, поручите мне сделать это в порядке исключения, – сказал Сергей, – ведь вы все-таки в моем кабинете находитесь, значит, являетесь моими гостями.

Он встал, сделал несколько шагов, и, выждав паузу и не услышав окрика, пошёл к двери, расположенной сзади письменного стола, в углу огромного, с малое футбольное поле, кабинета. Прокуроры, видимо, опешили от такой наглости, сидели, молчали, смотрели на него. Сергей демонстративно открыл дверь комнаты отдыха настежь, зашел туда и тут же громко хлопнул дверцей холодильника. Через минуту он вернулся с «Боржоми» и почти полной бутылкой армянского коньяка 10-летней выдержки. За лимоном он решил сходить позже, во второй заход.

Разлил коньяк по стаканам, пододвинул их к краю стола, где лежали руки прокуроров, проговорил:

– За Отчизну, за народ, за право его выбора, – и, не чокаясь, медленно поднес стакан к губам. Пил вкусно, глоточками, смакуя прекрасный коричневый напиток. Поставил стакан на стол, посмотрел на прокуроров.

– Вам привет из Армении, прекрасный коньяк, грех не пригубить по глоточку…

Задуманную фразу Сергей не успел закончить. Прокуроры одновременно взяли свои стаканы и залпом осушили их. «Ну, вот и славно, – сказал сам себе хозяин кабинета, – сейчас дело пойдет веселее».

– Я мигом, лимон забыл. А вы пока пейте «Боржоми», хотя, конечно, жалко такой коньяк разбавлять водой.

Сергей Иванович снова прошел в комнату отдыха, достал из холодильника приготовленные в буфете бутерброды с колбасой, настоящей, копченой, свиной, лимон, порезанный на блюдце тонкими ломтиками и плотно завернутый в целлофан, вторую бутылку, правда, уже ординарного коньяка «три звездочки», и со всем этим хозяйством вернулся к столу. Там было заметное оживление: прокуроры о чем–то тихо, но, энергично жестикулируя, разговаривали. Он услышал последнюю фразу хохла: «Наикраще прохфилактика – це турма»

Сердце Сергея сжалось, а в голову вдруг полезли дурацкие стишата: «За измену родине – пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!.. А дети, мои родные, им-то, за что все это? Как им–то объяснишь-расскажешь, что демократическая диктатура–еще гнуснее пролетарской. А, гори все…»

– Мужики, предлагаю тост за вас, за ваши семьи, детей ваших. Здоровья им, счастья! За спокойствие в стране. За наш великий и могучий СССР!

Он быстро разлил по стаканам остатки старого коньяка, поднял свою долю высоко над головой и задержал движение руки, медля и раздумывая, чокаться с ними или не стоит дразнить гусей. Хохол первым протянул свой стакан, смачно выругался, грохнул посудиной по стаканам Сергея и своего напарника и залпом выпил божественный напиток. Он разорвал целлофан, выхватил тонкий ломтик лимона, который казался в его мясистых пальцах трепещущей оптической линзой, и протянул хозяину кабинета. Сергей буквально подавился напитком, еле сумел допить коньяк, поставил стакан на стол и подставил свою ладонь под лимон. Прокурор ловко свалил на ладонь прозрачный кусочек с желтой корочкой, облизал пальцы огромным синеватым языком и достал сразу два бутерброда с сырокопченой колбасой.

***

– Отдохнете здесь, на маленьком диване, или в комнате отдыха? – Спросил Сергей хохла, крепко стоявшего на ногах.

Прокурор махнул рукой на открытую дверь запасной комнаты:

– Побудка через три часа. Далеко не уходи. На звонки не отвечай. С нами тебе безопаснее…

Сергей налил ему еще полстакана водки из последней бутылки «Столичной», которую пришлось доставать из холодильника после выпитых двух бутылок коньяка, положил рядом последний бутерброд с колбасой и пошел в комнату отдыха. Достал белье, разорвав упаковки, постелил на разобранный диван два комплекта простыней, разложил подушки, одеяла не стал засовывать в пододеяльник, набросил их на постель сверху. Вернулся в кабинет, увидел, как большой прокурор пытается разбудить маленького, юркого, который уснул, сидя в приставном кресле, положив голову на край письменного стола.

Сергей помог хохлу поднять бездыханное тело, они дотащили прокурора до дивана и буквально бросили на постель. Укрывать одеялом не стали. Хохол взглянул на советника Премьера трезвыми глазами, спросил:

– Тебе есть куда залечь?

– Бежать, – сказал, не спросил Сергей, пожал плечами. – Наверное, да, к родственникам.

– Це – дурь… Надо залечь, чтоб не могли найти несколько дней. Вся кровь в революциях случается в первую неделю. Во французскую, в русскую… Так что, думай. Прибери–ка здесь всё, бумаги, то да сё… А водку принеси сюда, посижу пока, покурю, потом сосну час-другой. У нас революция, ненормированный рабочий день.

Сергей Иванович вдруг абсолютно ясно осознал, что хохол говорит на чистом русском языке, что глаза его трезвы и что спать он собрался только из-за солидарности с маленьким прокурором. Он занес в комнату отдыха бутылку «Столичной» водки, пустой стакан.

– А с пропуском как? – спросил Сергей. – На входе милиция с автоматами…

– Я подпишу тебе пропуск на выход из здания и вход на три дня. Мы тебя пока не будем трогать. Вечером мы уйдем в гостиницу, нас уже поселили в составе прикрепленных к прокурорской бригаде. – Хохол говорил медленно, абсолютно трезвым голосом. – Пока мы отдыхаем – займись бумагами, кое-что я бы уничтожил… Сам знаешь. А потом решай, что тебе надо делать… Понял меня? Арестовывать тебя будем не мы. Абвгдейка…

И заржал, довольный своей шуткой, при этом нос его трясся как спелая груша, готовая от любого порывом ветра оторваться от ветки.

Вот и всё. Закончился спектакль. Сменилась власть. На сцену вышли скоморохи. Сергей, стоя у огромных размеров окна, наполовину закрытого белыми ниспадающими шёлковыми занавесями, смотрел на изумительной красоты здание филиала МХАТа и думал о двух своих мальчиках. Он знал, что если его арестуют, они не пропадут с женой, на крайний случай, в ближайшие день-два, уедут к бабушке в поселок. Деньги пока есть, на полгода им хватит. «Может, и мне, бросив все, уехать с ними? Хохол, не скрывая, говорил об этом шаге… – Мелькнула мысль, заставившая Сергея Ивановича вздрогнуть. – Нет, – гнал он её, – нехорошо, неприлично так себя вести…»

А грудь прихватывало всё сильнее. За эти дни ему ни разу не удалось забыть о сердце: оно сжималось и ныло даже во сне. "Надо зайти в медпунк… Надо! На-до!"

Сердце будто услышало его внутренний голос, стало подкатываться к горлу…

Глава-3.

По мере движения «Скорой помощи» к больнице, доктор, сидящий рядом с носилками Сергея Ивановича, все больше заводился, грассируя так, что закладывало уши. Он уже стал кричать о безответственности пациентов, хамском отношении к своему здоровью, о морге, в котором с удовольствием примут такого к…, как его нынешний больной.

– Где вы почувствовали боль… вперррвые? – Спросил доктор.

– У дома на Краснопресненской набережной, ночью, двадцатого августа…

– Лежите-молчите!

– Но вы же спрашиваете.

– Я пррроверрряю ваше состояние, чтобы вы не заснули.

Длинная пауза, молчание длится уже неприлично долго. Сергей не выдержал, наклонил голову набок, спросил доктора:

– Что, серьезно, инфаркт?

– Уверррен! Но анализы покажут… Стрррашно, что на ногах. Вам сколько лет?

– Сорок…

– Самый тот возррраст. Ломаетесь быстррро, адаптации никакой… Я знал старрриков, членов пррравительства, которррые наблюдались по поводу рррака 15-17 лет… И хоть бы что. А на днях один член пррравительства умеррр у меня в палате. В палате! Ему было чуть за 50… Вот так!

– Бог даст, – Сергей про себя закончил фразу, – обойдётся.

– На бога надейся, – подытожил доктор. – Подъезжаем. Сейчас все по пррравилам. Дежурррные санитаррры вас на носилках доставят в ррреанимацию. Тихо, ни слова, только слушайте и молчите! Вы пациент, мы – врррачи! Вы в больнице. Мы вас любим, но и все на этом.

Машина сходу вскочила на широкий пандус, почти въехала в больничный корпус. Открылись задние двери «Скорой», доктор проверил капельницу, двое молодых ребят, видимо, студенты-практиканты, ловко и аккуратно вытащили Сергея Ивановича из машины, почти бегом повезли внутрь здания. В вестибюле-палате приемного покоя, огромных размеров комнате, отделанной мрамором, они подвезли его к столу и уставились на дежурного доктора.

– Отдыхайте, – сказал тот, не поднимая головы от бумаг. – Так, я понял: на пациента у нас никаких документов нет…. Где вы были на стационаре последний раз? Понял, в ЦКБ. Запрос придет через день, а то и два…

В это время в комнату вошёл доктор, привезший Сергея Ивановича.

– Ладно, Сань, потом офорррмим его, – сказал грассирующий доктор. – На четверрртый этаж больного. И по полной прррогрррамме! Я поднимусь следом.

Остановились у двойных дверей палаты. Студенты ждали реаниматолога и медсестру, которые, оповещенные звонком снизу, не торопясь, шли от дежурного пульта.