Побудило меня читать эту повесть письмо друга из Израиля. Но прежде я поинтересовалось автором, поскольку ничего у него не читала. И что же узнала? Литературный барин, советский плейбой, занимал весьма комфортное место в советской литературе путем пропаганды советской власти, при этом презирая страну и ее население. Выбор между халтурой и искусством. В общем, много нелицеприятного.
А теперь о моих впечатлениях. Во-первых, хороший живой литературный язык (это я люблю). И сразу в последних, что повесть – это крик души. Она была дописана в последний год жизни писателя, в 1994 его не стало.
Но начала я читать «Тьму в конце туннеля» с весьма негативным настроем к автору.
Мой негатив только подкрепился, когда я прочла, что
«Моя семья, я сам, наши гости, мои друзья по саду, прогулкам и детским праздникам — интеллигенты, а все остальные: соседи по квартире, обитатели нашего большого дома, за редчайшим исключением, дворовые сверстники, с которыми я до поры не водился, — холуи».
Снобизм, высокомерие Юрия Марковича явно присутствует во всем тексте. Но мне сдается, что повесть написана честно, без стремления показаться лучше.
Первые сильные детские переживания, что он – чужак во дворе. Чужак, что бы он ни делал: драки, игра в деньги, успешный игрок в футбол и прочие ребячьи забавы. Но как он ни старался, а чувствовал себя приблудной овцой во дворе. И вот однажды прозвучало это презрительно обращенное к нему – жид. И мальчик мгновенно рухнувшей душой понял, что жид — это плохо, хуже некуда, что сейчас случилось непоправимое, кончилась прежняя безмятежная жизнь. Незнакомое слово «жид» требует объяснения: мать – русская, даже из столбовых дворян, правда – отец еврей (который оказался не родным)… Сложная судьба его появления на свет и еврейского отцовства стала «кошмаром всей моей жизни», пишет Нагибин. Все стало проясняться, когда уже матери не стало, и он, разбирая коробку из-под шляпы, набитую всякой дребеденью, нашел письмо от своего биологического отца, расстрелянного в 1920 году за «сочувствие мужикам». Стало быть, конец душевным терзаниям детства, юности, он теперь стопроцентный русский, да еще дворянских кровей в придачу!
Но из мировосприятия тема еврейства никуда не исчезла. В частности Ю.М. пишет об антисемитском взрыве, произошедшем в стране в последние годы жизни Сталина:
«ничего существенного дать народу, предназначенному на беспрерывное заклание, Сталин не мог: ни земли, ни жилища, ни еды, ни одежды, ни предметов быта, ни тем паче свободы, да и кому она нужна? Но он мог дать нечто большее, довлеющее самой глубинной сути русского народа, такое желанное и сладимое, что с ним и водка становится крепче, и хлеб вкуснее, и душа горячее, — антисемитизм».
И началась травля в литературе! «С литературы перекинулось в кино, изобразительное искусство, науку, и пошло-поехало!» Тут были и «требования трудовых коллективов уничтожить Пастернака, начинающиеся стереотипно: «Мы Пастернака, конечно, не читали, но…»
В повести то и дело переходы от низменного к высокому. Но такова жизнь: то он в обществе, где еще сохранились «последние могикане той духовности, интеллигентности, веселой доброты, что вызрели в московском предреволюционном обществе на почве щедрого меценатства Морозовых, Мамонтовых, Третьяковых, Щукиных, Бахрушиных», а то он в атмосфере своей новой родни, где «замолк рахманиновский романс и зазвучало: «Гоп, стоп, Зоя, кому давала стоя?..»
Восемьдесят пятый год, падение тоталитарного режима и «благодатный покров» сдернут с нашей страны, народа, общества, с каждого отдельного человека. Как беспощадно, сильно пишет он про русский народ:
…русский народ — фикция, его не существует. Это особенно ясно стало, когда на останках рухнувшей коммунистической империи возникли самостоятельные республики и высветились задавленные народы: украинцы, казахи, грузины, азербайджанцы, армяне, татары и прочие, не видно и не слышно лишь русского народа, ибо он не определил себя ни целью — пусть ошибочной, ни замахом — хоть на что-то, ни объединяющим чувством, Есть население, жители, а народа нет.
И далее жестко и больно развивает свои мысли о народе, с которыми я не могу не согласиться. Не буду я приводить его слова – грустно. Кто захочет – прочтет.
«Господи, прости меня и помилуй, не так бы хотелось мне говорить о моей стране и моём народе!»
Надо сказать, что к концу чтения я совершенно изменила свое отношение к Юрию Нагибину: талантливый, думающий, неравнодушный человек, болевший за судьбу России, своей Родины.
