Отзывы на книги автора «Юрий Мамлеев»

Сорок душ посменно воют,
Раскалились добела...

Эх, укатали (да что уж там - ушатали) сивку крутые горки! Книжка "Время и хохот" - под таким названием она тоже известна - произвела бы на меня куда более сильное (и не факт, что восторженное) впечатление в том возрасте, который принято называть нежным, но, на деле - остроугольном, колючем и бескомпромиссном. Неловко признаваться, но тогда я таскала повсюду несколько другую книгу - "Бытие и время" некоего Мартина Хайдеггера - и была этим неимоверно горда. Последствия расхлёбываю до сих пор и сейчас недрогнувшей рукой ставлю стабильно испускающему черный свет Юрию Витальевичу кощунственную четверку, подумав, так еще и с минусом.
И вот по каким резонам:
Сюжет, будто наугад свистнутый со среднестатистической книжной полки, тут не за главного. Судите сами: в загадочной и предгрозовой Москве, пахнущей небывалой жарой, страждущий молодой человек беседует на бульварной скамейке с подозрительным незнакомцем, который приглашает его на вечеринку в нехорошую квартиру... Нет, не Бездомный фамилия молодого человека, но не всё потеряно. Потому как замысловатого соблазнителя с ускользающей внешностью зовут... гхм...Безлунный (лишенный луны ergo предков ergo дома). Остаётся только погрозить пальцем сидящему памятником Гоголю, свидетелю событий, и нестись дальше.

А дальше происходит провал в прореху во времени: оказывается, герой побывал в 60-х, где немедленно выпил, встретил беременную маму, дал по зубам папе, влюбился чистой любовью в первую попавшуюся барышню, сделал ребенка старше самого себя второй попавшейся, немедленно выпил и вернулся назад к баранам, то есть к метафизическим поискам и примерно в наши дни, они же конец 90-х. Примерно, поскольку примет времени в романе не обнаруживается никаких - вычисления производятся исходя из даты издания книги плюс манипуляции с возрастом персонажей. Вся разница между той Москвой и этой - специфика пивных ларьков. Да неважно это всё. Потому как времени нет, на самом-то деле. Даже так: Времени нет.

Как только в тексте начинают себя вольготно чувствовать слова с прописной буквы и не просто слова, а Истина, допустим, Красота, Вечность, Абсолют, блин, Сознание и некий Центр, я начинаю скучать, нервно почесываться, тосковать смертно и задаваться вопросом:"Доколе?!" А ведь именно полный шабаш изобильной ультраноминации и происходит за тонкой ширмой вторичной фабулы. С момента водворения героя в привычную среду обитания вся тьма персонажей, призванных помочь ему разобраться в нештатной ситуации, хором провозглашает некие мысли и максимы (Мысли и Максимы, то есть), не замолкая ни на минуту, передавая друг другу реплики, как эстафетную палочку, а для подтверждения слов здесь иногда то воют, то пускаются в пляс. Интеллектуальная элита, учёные бомжи, колдуны, гадалки, бытовые алкоголики и эзотерические гуру, шептуны, летуны, бегуны, хохотуны, шатуны - все они в меру способностей носители и популяризаторы выношенных, выкормленных и обласканных Мамлеевым идей. Все они пытаются осмыслить судьбу России через адвайта-веданту, читают Лотреамона и Майстера Экхарта в оригинале, под чаек у самовара и водочку-квасок-наливочку рассуждают об апофатическом богословии и суфизме, почесывая за ухом непременного кота, прозревают запредельное, утирают слезы покровами Майи, стучатся лбом о пустоту и проваливаются в Абсолютную Реальность, так и быть. И у всех поголовно светятся глаза: у кого туманной красотой, у кого фанатизмом, у кого тупоумием, но чаще - чем-то потусторонним.

Всё бесполезно... Любые прорывы - это иллюзии. Мы живём на дне ада, и если у нас есть надежда, то только не на себя...

А еще тут не надо долго искать Достоевского. Вот он, Достоевский: в достоевской квартире с портрета Достоевского указывает на томик Достоевского и взирает печально на новые инкарнации героев Достоевского. То, что Мамлеев не подражатель, но правопреемник, необходимое и сознающее себя звено в цепи от, опять же, Достоевского к предположительному Сорокину, это мне очень понятно. Так же, как понятен еще один важный и парадоксальный мотив, не дающий развалиться не только этому высокоэнергетичному произведению, но и явный наследственный признак запредельной птицы-тройки авторов - смех. "человек - это звучит смешно", "смех всё сгладит и убъет", "мир нелеп, и к тому же иллюзорен, и поэтому можно хохотать над ним", но

"вы только, дорогой, сейчас не хохочите, - вставил Павел. - У нас к вам серьёзный вопрос. А то вы, говорят, чуть что - подолгу хохочете, сейчас не XIX век, чтобы целыми часами хохотать".

Кончаю, страшно перечесть. Если что, за национальной идеей - тоже к Мамлееву. Вероятность, что примет её, такую прекрасную до жути и скрежета зубовного, хоть процент населения, а не только мертвые души - исчезающе мала. В любом случае, я предпочту скрываться в складках местности, где не планирую ни здороваться с лешим, ни обсуждать с соседом планы на вечность, ни поднимать тосты "За беспредельность и бытие здесь!" Беспредельность и Бытие здесь, конечно.
Dasein, Карл Мартин! И это последний резон.

Отчёт о первой ежегодной встрече санкт-петербургского литературного клуба «Найди лесоруба»,
проходившей в июле месяце на о. Капри, регион Кампания
Участники встречи: 951033, leykka

Сначала о главном: завтраки у участников встречи начинались в 06-45, что, учитывая запаздывание С-Пб по отношению к Капри на два часа, было вполне литературоугодно. 951033 завтракал обильно, плотно и с имперским размахом (шведский стол и не такое позволяет): омлет, изредка приправленный шкворчащим беконом либо сосисочками; пара ломтиков душистой фокаччи с тонкими покорными сырами; свежевыжатый грейпфрутовый сок (951033 несколько повернулся на грейпфрутовом соке, подчас выпивая, зачастую залпом, по два – два с половиной литра оживляющей жидкости в день (сделайте поправку на царящую в июле на Капри температуру воздуха), за что заработал приходящую изжогу, которую умело гасил послеобеденным йогуртом)…мы отвлеклись; пара нежнейших круассанов с мармеладом; две чашки капучино с сахаром и как финальный аккорд несколько ломтиков арбуза/дыни, либо консервированные персики.

Leykka обходился миской шокохлопьев с молоком и стаканом воды.

После завтрака составлялся план литературного дня: во сколько пойти купаться; чем и где обедать (неизменное одобрение участников встречи вызывали бутерброды с тунцом, креветками и сыром филадельфия с ближайшего mercato) и куда поехать искать диски (дело в том, что 951033 одновременно входил ещё и в аудиоклуб «В дым под водой» и периодически бегал к ним в соседний номер за штопором).

Параллельно в карманном молескине-путеводителе отмечались интересные точки острова, в основном места проживания - виллы, отели, пансионы, развалины различных знаменитых особ: Тиберия, Горького, Ленина, Годара, Карла Дифенбаха, Нормана Дугласа. Виллы были закрыты для публичного просмотра и спрятаны за заборами, которые приходилось всякий раз самоотверженно преодолевать. Чуткая охрана, если таковая находилась, поначалу настораживалась, но, увидав значки лит. клуба «Найди лесоруба» (эмблемой клуба является схематичное изображение человека, летящего на телепортационном ломе; логотип позаимствован у Норильской Ассоциации Телепортации с её молчаливого согласия), всякий раз расступалась, пропуская гостей бродить по комнатам или по развалинам оных. Тиберий как обычно пялился на совокупляющихся отроков и мановениями бровей отправлял всех неугодных вниз с пятисотметрового утёса, на котором был выстроен его особняк – Villa Jovis. Горький и Ленин постоянно бегали друг к другу в гости и плотоядно смеялись, неизменно обыгрывая в шахматы Богданова. Годар миловался с Бриджит Бардо и запечатлевал её в купальнике на красном диване. Дифенбах в обнимку с Дугласом разгуливал в сумерках под кронами лимонов и рассуждал о вечной жизни.

Под конец встречи участники отважились добраться до маяка, сие предприятие окончательно вымотало измученного грейпфрутовым соком 951033, и он, споткнувшись, упал лицом в маяк, где с успехом выбил себе передний зуб. Но свято место пусто не бывает: в результате удара от основания маяка откололся маленький камешек, который 951033 намеревается вставить себе вместо зуба. Фотографию камешка я привожу в конце своего сегодняшнего отчёта, чтобы вы даже не могли допустить и тени сомнения в том, что всё вышеизложенное – чистая правда

А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище…

Эдуард Багрицкий, «Контрабандисты», 1927

Достойный повод, отличное издательство, хорошая бумага, любопытное оформление – хватит ли все этого, чтобы оживить книгу? Вот о чем я думал, взяв в руки этот сборник.

Сказки об Италии Горького – настоящая книга. Вдохновенная, многоплановая, кому-то нравящаяся, а кого-то раздражающая. Это и позволило ей остаться заметной вехой и в русской литературе, и в русско-итальянских связях.

Этот юбилейный сборник совсем иной. Он по-своему любопытен, но больше всего похож на документ эпохи. Уже ушедшей от нас эпохи, которая вроде бы рядом, всего пару лет, но мы уже с другой стороны невидимой границы, отделившей «эпоху стабильности» от нашей эпохи, пока не получившей своего названия. Поэтому смотрятся эти путевые заметки, эссе и рассказы как-то странно, даже немного ностальгично.

А так, все прекрасно. Солнце ласкает Капри, этот рай на земле. Серьезные мужики прилетают на остров на один день, сорвавшись из московского офиса. Питерский писатель встречает коварного разлучника, уведшего у него жену, в одном из уютных каприйских кафе. Эдуард Лимонов встречается в призраками Ницше и Горького. И т.д. Все это как-то клишировано, как-то слишком лично, часто только о себе, а не о чем-то общем, человеческом. Что ж, видно таков был дух той эпохи.

На общем фоне выделился, пожалуй, только Герман Садулаев. Новелла о его неземной любви, Богданове, Горьком и Ленине на голову выше остальных в сборнике. И после прочтения Красной звезды мне понятна его тяга к образности и идеям Богданова, его отсылки и сравнения Капри с идеализированным марсианским обществом.

Ну что сказать. Книжка слабенькая, конечно. Единственный плюс:
америкофобия: отрицание Америки вообще и Нью-Йорка, в частности, до такой степени, что аж удивляешься и временами не веришь (хотя, почему бы и нет)... а так, во всем остальном...
И причем тут такое название: "Скитания"? Не так чтобы они сильно и "скитались" (вернее, совсем даже не скитались), и зачем такая явно провокационная обложка (которая оказывается обманом: то есть зачем вообще "18+", здесь даже и "14+" не найдёшь?), а, так это просто такой маркетинговый ход, да? Ну да, понятно.. Ну тогда уж не обижайтесь (на правду)...
А правда простая: семейная пара (зачем он, кстати, на 6 лет героя моложе сделал, это же автофикшн, достаточно было бы и минус двух или даже лучше "один в один" по возрасту, зачем на пустом месте врать, что за жеманство?) немного потусовалась, потом хорошо устроилась (он - преподает в университете, она -работает в библиотеке)... Ну да, неприятный эмигрантский мир, чудовищная русофобия (я на эту тему цитату здесь, в "цитатах" приводил), но продублирую даже и здесь, пусть будет:

Но больше всего Андрея мучила и доводила до бешенства патологическая ненависть к его родине, которая свозила в американских газетах, журналах и книгах, ненависть совершенно звериная и как будто необъяснимая.

Вот ведь оно как (оказывается)...

Нда... Ну это мы немного отвлеклись... Одним словом, ностальгия замучила героев, и вот, они, горемычные, рванули, мол, в Париж в конце книги...
Резюмируем: текст болезненно целомудрен, нуден, не сопереживателен, пресен, недосказан... недописан, ни рыба, ни мясо, одним словом...
У него вообще, у автора, похоже, единственная мощная книга, это "Шатуны", но она такая чемпионско-русофобская (в пику тому, что здесь-то он такой ярый славянофил), что тоже аж диву даешься, как вспомнишь (ибо читал-то я её давно, лет тридцать с лишком тому назад), если я конечно правильно помню, ибо перечитывать лень, да и ни к чему, судя по всему...

Давайте не будем о мрачном,

лучше поговорим о конце мира

Юрий Мамлеев. После конца.

Прежде чем пройти испытание адом, нужно понять, что конец мира, как совершенно справедливо отмечает Рене Генон, является концом иллюзии. И не просто понять, а пережить экзистенциальный ужас, возникающий в абсолютной пустоте, в пространстве, больше не принимающем молитв. И лишь потом начнется самое невообразимое – вторжение человеческого существа в мир после конца, в мир, точно также переживший сначала утрату иллюзии, а затем неописуемый ужас; в дрожи земли угадываются спазмы роженицы. Но когда две противостоящие силы сходятся на поле битвы, земля рождает свою погибель.

В новом романе Юрия Мамлеева мы видим картину падшего человечества, видим глазами Валентина Уварова, которого знакомый мир его «вчера» словно выплюнул в чужое и завораживающе-страшное «завтра». Есть ли человечество после конца? Есть. И это человечество, возникшее на руинах старого мира. После превращения земли в вихрь Божьего Гнева, эта уставшая, изнасилованная мощью космического деструдо мать, исторгает из себя странных чад, которые были уже не образом и подобием Бога, а маленькими, озлобленными, грубыми существами, лишёнными вертикального измерения. Подойди хотя бы один из них к вратам познания, он бы увидел их запертыми. И разве не удивительно, что даже посреди этого парализованного бездуховностью остатка человечества неожиданно возникают люди нового типа. Естественно, они ненавидимы и преследуемы первыми. Их можно было бы назвать единственными наследниками Последней Доктрины. Горстка избранных, возникших на пепелище мира. Пугает ли читателя этот эсхатологический срез реальности, знает ли он, что в отличие от героев романа «После конца», нам не придётся ждать очистительного огня для того, чтобы пройти испытание адом? Мы проходим его уже сейчас.

Несомненно, наша эпоха, эпоха десакрализации, неумолимо движется к своему концу. Давно известно, что западная цивилизация, погрязшая в материализме, обречена на гибель. В романе Юрия Витальевича говорится о новой цивилизации, в которую вошла и Россия. Эта цивилизация избавилась от «интеллектуализма крыс», в полной мере присущего прошлой. Боги вновь стали сходить на землю, а потом произошло неотвратимое: нижние слои бытия выпустили на волю демонов, и тогда свершилась битва двух могуществ, ставшая точкой отсчёта.

Страшный эпизод романа, запомнившийся своей подлинной метафизической глубиной: героиня по имени Юлия принимает решение больше не существовать, убить свою душу, уничтожить себя как духовную целостность, как бога, заключённого в храме хрупкого и несовершенного тела. Это решение было продиктовано отнюдь не очевидными мотивами, такими, как неспособность выносить страдания, переживать боль, справляться с усталостью от мира и самого себя. Юля выбрала этот путь по одной единственной причине – существует знание, обладая которым ты больше не можешь найти себе места ни в аду, ни в раю, ни в одном из миров. Это знание оказывается столь непосильной ношей, что ответом на фундаментальный вопрос бытия может быть только решительное «нет». Знание, о котором идёт речь, есть сила, превосходящая любое земное могущество. В одной из своих книг Юлиус Эвола даёт интересную трактовку известного библейского предания о падших ангелах. По его мнению, их падение было результатом непреодолимого влечения к силе, к могуществу. Шакти означает «супругу» бога, но также имеет значение «мощи, силы». Ангелы пали из-за воли к власти, которая оказалась выше их способности данную власть удержать. Завоевание божественной силы, знания, может иметь две возможности: 1) действительное завоевание этой силы героем, 2) сокрушительное падение, влекущее за собой проклятье. Иными словами, есть «триумфаторы, прошедшие испытание, и есть те, кому отказывает отвага, и кто терпит поражение, испытав смертельное воздействие той самой силы, которую они надеялись завоевать», как пишет Эвола. Обретение божественной силы всегда сопряжено с битвой, испытанием, вызовом. И в жертве бога Одина, и в дерзком ослушании Адама мы видим стремление к могуществу, силе и мудрости. «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Став как боги, знающие добро и зло, первые люди могли обрести бессмертие, но лишь при одном условии – вступив в битву с Господом. Проклятие стало их уделом, ибо вызов не был брошен, и вместо взятия царствия божия силой, Адам и Ева были изгнаны из рая, облачившись в кожаные одежды смерти. В «Герметической традиции» Эвола пишет о построении второго «Древа Жизни» и «жестокой битве», целью которой является доступ к «центру Дерева, растущего посреди земного рая». В этом контексте отношение к богам должно быть переосмыслено: не молитвы и воззвания с просьбами о милости, но решительное вступление в битву, сакральная теомахия. Юлии не хватило дерзкой сверхчеловеческой смелости для того, чтобы одержать победу. Героиня в мире после конца уходит к «несуществующим». Можно рассмотреть соотношение желания абсолютного небытия с растворением в Боге, Абсолюте, поставив между ними если не знак равенства, то знак вопроса. Можно решиться на неожиданное предположение, что желание небытия скрывало под собой желание выйти за границы ада, рая, целого веера неизвестных человеку миров, что вновь приводит нас к Последней Доктрине, учении о выходе из Абсолюта. Иными словами, есть знание, с которым больше нельзя находиться ни «под» Абсолютом, ни в слиянии с ним. Это знание обязывает порвать с бытием как таковым. Это знание несовместимо ни с чем, ибо запредельно в буквальном смысле этого слова. В «Судьбе бытия» Юрий Мамлеев пишет, что «в самом Абсолюте должна быть заложена возможность отхода от Него, возможность «бунта». Она была в начале (и не она ли есть Слово?), она будет в конце, она появится после…[конца], устояв и перед гневом Бога, и перед смертью человека.

До чего техника дошла: теперь можно заказать основным отечественным писателям рекламу иностранного острова. Впрочем, может, и иностранных авторов можно привлечь, дело только в том, насколько умелый попадётся менеджер по продажам. Остров Капри. Почему именно остров Капри? Во-первых (наверное), потому, что там сейчас активно продаётся недвижимость. Реклама «купите домик на Капри» мало где не появлялась. Видимо, такая реклама не слишком оправдывает себя. А вот если привлечь писателей, создать вокруг острова шлейф приятных ассоциаций... Может, и получится. Россиянин облегчённо вздохнёт при упоминании американской Санта-Барбары или Майями, думая «я же там всех знаю»: наверное, именно такие ассоциации нужны новым покупателям недвижимости, инвесторам, богатеям, дауншифтерам и экспатам. Тем более, остров отчасти русский: с ним связаны судьбы Максима Горького и его современников.

"Согласно опросу ЮНЕСКО, 87% островитян считают себя счастливыми. И наверняка большинство из них не лукавит". Что может быть лучшей рекомендацией к покупке недвижимости на этой территории? Все русские до изнеможения обожают Италию. Даже те, кто никогда не любил Европу. Вроде Гоголя. Но при этом считают пасту «Карбонара» и пиццу и моцареллу и прочую итальянскую кухню манной небесной, индульгенцией перед диетологами, самой здоровой пищей... Трудно спорить с теми, кто так считает. Вызревшие на солнце помидоры, макароны домашнего приготовления, изобильная и простая еда: итальянца умеют радоваться жизни, этого у них не отнять. При этом Италия (и остров Капри) – цивилизованный мир, Италия — обратная сторона России, что-то похожее на обратную сторону Луны.

Италия – это Средиземное море, Италия – это красота. «Представьте себе долину еще голых виноградников, вышедших на весеннюю разминку перед стартом, залитых солнцем, в окружении оживающих оливковых деревьев, и мелкие полевые цветы, отовсюду быстро лезущие из-под земли». Остров Капри прекрасен тем, что здесь нет автомобилей. Гиды наверняка скажут, что остров Капри — место на Земле, самое близкое к раю. Когда в Москве минус двадцать пять, здесь можно купаться в море в своё удовольствие, смотреть на вилле Fersen самые красивые закаты Европы. Или, если вдруг дождь, лежать в комнате отеля, когда там, над огромной водой, бьют молнии. Слушать ветер и чаячьи крики. А если распогодилось, можно нанять катер и объехать весь остров часа за три. Во дворике обязательно будет покачивать на ветру красивой прической пальма. "Итальянская погода всегда на стороне человека…" А если взглянуть на остров не как туристы, а поглубже — душа вздрогнет.

Винить ли писателей за то, что они поддались предложению порекламировать средиземноморский остров в обмен на материальные или нематериальные ценности? Пожалуй, не стоит. Плести слова – нормальная писательская работа, и нет особой разницы, расплачиваются с авторами авиабилетами, деньгами или простым «спасибо». Сергей Гандлевский, Эдуард Лимонов, Юрий Мамлеев, Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин, Захар Прилепин, Герман Садулаев, Геннадий Киселев, Андрей Аствацатуров, Андрей Рубанов, Максим Амелин, - пошли на сделку, написали рассказ в обмен на некую плату. Другой вопрос – получилось ли «на века». На века – вряд ли. Хотя некоторые славно пошалили (тот же Сорокин). И, вероятно, изо всех сил старались. Так почитаем же. И купим недвижимость на Капри. Или хотя бы книгу про этот остров. Иначе он точно не останется в вечности (табличка "сарказм").

«Мизансцена: поздний вечер, ужин близится к завершению; на столе — початая бутыль белого столового вина и свежие цветы в простой вазе; подвядший базилик на разделочной доске, в тарелках — опустошенные устричные раковины и крабья шелуха, в салатнице — остатки моцареллы с помидорами; грохочут цикады. Расслабленные после знойного дня и недавнего жаркого словопрения политэмигранты вольно расположились вокруг необъятного овального обеденного стола, говорить не о чем — все говорено-переговорено. Красивая Мария Федоровна в задумчивости пощипывает виноград. Кто-то в углу бренчит на фортепьяно».

Почему-то новые книги Мамлеева читаются куда легче, чем раннее его творчество. В них появилась отсутствующая доселе легкость. Чувствуется, что нашел, ох нашел дядя Юра ворох вселенских истин. Так и должно, видимо, быть. Конфуций в 50 лет познал волю Неба, в 60 лет научился отличать правду от лжи, в 70 лет стал следовать зову своего сердца. Вот, видимо, и Юрий Витальевич стал.

Книга замечательна именно своей легкостью и тайной невидимой радостью. Она припечатывает тебя в конце, но ты понимаешь, что иначе закончиться она и не могла.

Нет, вы как хотите, а лично я считаю сей труд явлением пусть не уникальным, но замечательным совершенно. Перечитывать не устану, по всей видимости, никогда, лекарство от скуки идеальное и прочие биения в литавры. Рекомендовать, с другой стороны, «Россию» кому-либо мне достаточно сложно, ибо патриотически настроенные школьники, — прости господи, — славянофилы в майках с гордой надписью «Rammstein» её просто не поймут (тут действительно никак без подготовки, надобно хотя бы знать, что за явление такое — Веданты), а ежели возьмётся за книжку какой интеллектуал с чувством юмора, то и тут возможно непререкаемое отторжение. Не все любят смеяться над дураками, не всем интересна и тема места Святой Руси во Вселенском Круговороте.

Попытаюсь, однако, переубедить: великолепие книги раскрывается прямо с первых страниц, на которых раскрыто (и как полно!) практически всё духовное наследие, оставленное нам вот всеми, да-да — всеми поэтами Святой Вечной и Круговоротной, как то: Есенин, Пушкин, Блок, Есенин, Есенин, Есенин, Блок, Есенин, Заболоцкий, Есенин. И видим мы, что приближаясь к сестре нашей старшей — Индии, поэты сии затопляют сознание людское, перерождаясь и окрыляя своими гениальными прозрениями. Вообще, тут ещё момент (и это сразу): закрывайте, пожалуйста, глаза на такие слова как «метафизика», «гений» и «прозрение». Не только в этой несчастной главке — во всей этой беспримерного охвата работе они будут приплетены к каждому абзацу, если не к каждой строчке.

Не менее увлекательна глава и о русской литературе, где собраны, как вы уже догадались, все птицы-фениксы окрыляющие и т.д. Другими словами, кроме Гончарова (о нём две строчки) и Достоевского (Тут вообще нет Мамлеева, а есть, извините, — кастрированный Бердяев. Ну, начнёте читать — поймёте, почему я так выразился при всём моём глубочайшем уважении к Николаю Александровичу) есть у Мамлеева ещё Платонов, о котором, впрочем, говорится на протяжении всего, мамлеевского, кхэм, Коловорота. Естественно, эта говорильня выражена в следующем: «метафизика, гениальный, гениальные прозрения, гений, метафизические прозрения, метафизические гениальные прозрения, гений». Всё. Я даже не буду сейчас ничего говорить про отсутствие фантазии и владения языком. Коли ты вспомнил из всей русской литературы меньше школьного мизера (где-то в конце мелькает Гоголь, но там совсем ничего — два-три слова) — чёрт с ним, с языком. Меня другое волнует: вот зачем вновь и вновь напоминать мне того дядечку замечательного, махавшего руками на Соловьёва (понятное дело, что не философа, а телеведущего) доказывая тем самым с какой-то звериной яростью суть метафизического (и тут она, родимая!) взятия Сталинграда? Зачем с такой завидной последовательностью выставлять себя на посмешище? Задорнова-то с Фоменко не все могут постоянно.

Но, конечно, Мамлеев не остановился на двух главах, дозрев до следующего:

Наш ману (то есть архетип нашего человечества) седьмой, его имя по-индусски Vaiavasvata (Вайвасвата), он — сын Солнца, то есть сын Бога.
Savarna (Саварна) — имя Ману, следующей восьмой манвантары, то есть это архетип уже иного человечества, «люди» которого должны быть «построены» (духовно) по весьма иному прототипу. Имя последнего, 14-го ману — Bhantya. Мы не можем здесь останавливаться на сложнейших и тем более эзотерических аспектах всей космологии человечества как мировой иерархии, смысла смен «возвышений» и «падений» разных форм человечества и т. д. (из которых «физическое», теперешнее — лишь малый феномен). Отметим только, что в период «падений» могут быть тайно и частично приоткрыты такие духовно глубинные сферы, которые полностью закрыты в «возвышения», поэтому эпоха «падения» не может описываться исключительно со знаком «минус», в нем, помимо возможностей восстановления духовной вертикали, есть и другие, скрытые и весьма необычные возможности, закрытые в века духовной гармонии. Но для нас здесь важно другое. Поскольку Вечная Россия, в силу своей метафизической уникальности, в силу самой своей сущности, может воплощаться в космологических Россиях, в Россиях всей Вселенной (видимой и невидимой), даже в Россиях иных существ, чем «люди», то тем более она может воплощаться в различных космических периодах человечества, поскольку мы уже имеем налицо одно такое воплощение, то есть нашу историческую Россию.

Космологические русские, включающие чёрти кого, притянутые за уши факты, исследования ничего (тут именно с маленькой буквы и вне философии — Мамлеев действительно ничего не исследует, взамен, он треплет языком, основываясь на Есенине, что примечательно — я не шучу), праязык, роль православия (ну, тут-то и вовсе содрал, опять же — кастрировав, сами понимаете, кого), Бердяев не пошёл дальше (дальше чем ты, ну, тут неоспоримо), про санскрит какие-то истины навысасывал…
Нет, посмеялся я от души, но пока тройка. И это вина не Мамлеева! — это вина моя! Как-то вот стали мне надоедать в последнее время все эти искатели праязыка под Воронежем, накрепко связавшие вирши Пушкина с Ведантой и старшей сестрой Руси — Индией. Отдохну с годик-другой.

И, заканчивая выступление, хочется, присоединившись к словам автора, — «Слава России и её непостижимости!» дополнить его уже от себя: «Слава новому Бодхисаттве-Святогору — Юрию Витальевичу!»

Новый роман современного классика Юрия Мамлеева мало чем отличается от произведений, написанных им ранее. По сути, формула мамлеевского романа (словно бы составленного из пары десятков мамлеевских же рассказов) неизменна: герои-мистики прозревают запредельное, заглядывают в бездны, воют, похохатывают, вокруг то и дело происходят странные события, прорывы потустороннего в наш мир и все в этом же роде. Сначала может показаться, что все это такая причудливая игра ума, оригинальная фантастика, а то и, прости господи, фентези – но прочитав, например, «Розу мира» Даниила Андреева, да и покопавшись в собственной душе, в какой-то момент вдруг начинаешь понимать, не только что Мамлеев все это серьезно, но что, может быть, и в самом деле другие миры существуют от нас на расстоянии вытянутой руки, а бездна то и дело прорывается наружу, так что не только захохочешь, но и завоешь.

Говоря о том, что мамлеевский роман это объединенный одним стержнем сборник мамлеевских рассказов, я имел в виду следующее. Подобно тому как сборник рассказов часто – способ посмотреть на общую мысль сборника (если она есть) под разными углами, в романе «Империя духа» автор тоже как бы представляет читателю сборник анекдотов, словно предлагая варианты: вот так вот может бездна заглянуть в наш мир, и так, и вот так вот. Главной идеей книги однако становится то, чего, кажется, не было до этого у Мамлеева: идея России Вечной. Полностью совпадая в этом с другим современным классиком – Владимиром Шаровым – Мамлеев представляет Россию как страну духа, носительницу последней христовой истины. В книге постоянным рефреном проходит мотив: русский народ претерпел в XX веке множество бед, и настоящая власть чистогана – очередное испытание, во многом сходное с коммунистически-богоборческими временами. Мамлееву удается показать, что русский народ упорно отторгает все ему несвойственное, где-то в глубине души сохраняя присущие ему черты – и не оттого ли этот народ не хочет требовать отчета у власти, что все, чего таким путем можно добиться, ему не нужно, потому что нужно ему другое, не социальное и не материальное. Не оттого ли – пытается убедить читателя Мамлеев – русский народ не променяет свойственной ему духовности (пусть даже от нее осталась лишь смутная память где-то на задворках сознания) на либеральный западный материальный достаток, что ему этого простого достатка мало?

Цитата:

-Я помню, помню… - пробормотал Денис. – Если то, что внизу, отражается как-то, в ином виде, наверху, то ты лучше расскажи мне о жизни крыс… эдаких подземных и черных, носителей чумы… И как это отражается там, у богов, у планет, которыми они управляют… Есть ли планета-крыса… Я хотел бы туда… Особенно хотел бы стать демиургом такой планеты.

Хронологически этот роман второй в творчестве Мамлеева. Он родился в эмиграции. Работа над ним началась в 1981 году в США и окончилась в 1985 году в Париже.

Сюжет романа представляет собой квинтэссенцию процесса, известного сегодня как Южинский круг. Все, что в романе происходит буквально в течение одного года, в реальности заняло более 10 лет, с начала 60-х и вплоть до отъезда Мамлеева в эмиграцию в 1974 году. Вообще, все творчество Мамлеева так или иначе связано с этим историческим периодом.

В основе романа лежит идея поиска бессмертия.

Разумеется, речь идет не о физическом бессмертии. Главные герои далеки от стремления навечно сохранить свои физические тела. Каждый из них находит свой собственный подход к решению этой проблемы. В этом отношении ясно прослеживаются три основные “партии”.

Молодой писатель Валя Муромцев ищет бессмертия в творчестве. Он стремится увековечить своё имя в своих произведениях. Эти его стремления разделяют многие представители творческой интеллигенции, портреты которых выведены в романе весьма реалистично. Художники, поэты, бродячие философы — все они так или иначе помышляют о том, чтобы самореализоваться и обрести бессмертие в своих творениях.

Иначе решает эту проблему Катя Корнилова. Всё её существо переполнено необходимостью любить и отдавать. Она стремиться спасти весь мир. Все страждущие становятся объектом её помощи и участия. Смерть для неё не существует, ибо она ощущает внутри себя бесконечный, неуничтожимый источник самобытия, который наполняет её, даёт ей силы и радость отдавать, отдавать, отдавать всё, саму себя во имя любви и вечной жизни.

Наиболее загадочный персонаж романа, Саша Трепетов, ищет бессмертие в оккультизме. Его знакомство с представителями древней духовной традиции делает его адептом высшего знания. Он понимает, что земное бытие есть лишь миг в чреде бесконечного процесса самореализации. Ему открывается метафизическая бездна внебытия, в которой он обнаруживает достойный своего высокого духа вызов для дальнейшего поиска.

Проблематика сюжета кажется нам сегодня чем-то очень сложным и малопонятным. Многим трудно поверить, что люди могут всерьёз задаваться подобного рода проблемами, тем более — в недрах материалистического совдепа, где разворачивается действие романа. И тем не менее необходимо подчеркнуть, что все герои романа, события и диалоги в буквальном смысле написаны “с натуры”. Разумеется, тут не обошлось без некоторой творческой доработки, однако, это отнюдь не вымысел. Роман можно в некотором смысле считать документальным срезом эпохи.