жизнь пушкина всегда была предметом исследования для культурологов и литературоведов. немало трудов посвящены его жизни и творчеству, но монографии, статьи и четырехсотстраничные труды лотмана особо выделяются на их фоне.
на каком контрасте смотрится едкое начало 'пушкина' тынянова, безаппеляционно заявляющего, что пушкин, видите ли, не наше все. лотман даже не приводит этой цитаты, но идея о том, что пушкин - это глыба, это отправная точка, с которой началась великая русская литература, звучит на протяжении всего произведения.
довольно коротко, но щепетильно, с большими, но интересными историческими вкраплениями (что, замечу в скобках, украшают и лотмановские комментарии к роману в стихах пушкина, радуя читателя тем, что читатель на несколько шажочков может приблизиться к пониманию пушкинского произведения и окунуться в атмосферу лихих 1820-1830-ых), которые воскрешают всю жизнь и все окружение пушкина. воскрешают ли? можно подумать, пушкин когда-то умирал.
больше всего, конечно, выделяется лицейский период, можно сказать, не становление, а активное формирование читательского вкуса, стиля и письма юного таланта, его обретение лучших друзей - дельвига и пущина; знакомство с наставником и заступником - жуковским; принятие венка поэта от умирающего державина; а позже, после лицея, и вовсе долгое обожание кумира - чаадаева, истинного болконского, искателя своего тулона. впрочем, разве можно уместить всех тех блистательных людей, что окружали и вдохновляли пушкина?
продолжая разговор о лицее, и о том, почему он так важен, следует упомянуть о детстве поэта, о котором мы и правда знаем довольно мало. пушкин почти ни с кем не говорил о родителях, с которыми, видимо, у него были натянутые, странные отношения. детство пушкина - какое-то черное пятно, ясно выделяющееся на фоне всем известного раннего формирования лермонтова, например, о чем и писал лотман.
поражает, с какой едва сдерживаемой желчью пишет лотман о николае первом, чуть ли не называя его мелкой душой и тираном, малообразованным воякой, страдающим от комплекса неполноценности и потому так срывающемуся на людях остроумных и интеллигентных, пытаясь самоутвердиться за их счет. выглядит как портрет потливого подростка, а не императора россии. в сравнении с тем хаосом и доносительством, что будет твориться спустя сто лет в истории россии, все николаевские меры кажутся если не мягкими, то заставляющими усомниться в их суровости. впрочем, проводить такого рода исторические параллели несколько странно. время было другое. однако, каким бы ни было отношение николая первого к пушкину, это не отменяет того, как он любезно покрыл его долги, ибо пушкин с деньгами распоряжаться не умел, в отличие от жуковского, писавшего мечтательные и романтические стихотворения, но в быту бывшим самым уравновешенным и рассудительным хозяином.
каким удивлением было обнаружение того, что строки 'гений чистой красоты', посвященные сами знаете кому, не пушкинские слова, а строки жуковского:
'ах! не с нами обитает
гений чистой красоты',
что 'подчеркивает литературную условность этого образа', как пишет лотман. да, не стоит пушкин - молодой повеса, мало любивший платонически, и керн - не исключение. сколько прозаических и откровенно чувственных писем пушкина к керн мы не читали...
потому-то заставляющей задуматься кажется женитьба пушкина. был ли это тот брак по романтической любви, который так высмеивал пушкин в 'евгении онегине'? это не страсть, а довольно приземленное осознание того, с кем тебе будет комфортнее вести домашнее хозяйство. это-то и взбесило гостя карла брюллова, увидевшего гениального поэта в окружении детишек. где возвышенность! накал страстей! но наталья гончарова - не татьяна ларина. и уж тем более не ольга. потому этот довольно рациональный брак напоминает мне второй брак достоевского с анной сниткиной. те ли же чувства, что он испытывал к марии, первой жене, двигали достоевским, когда он делал предложение анне григорьевне? не думаю. то же и у пушкина. и здесь он, вопреки всему, живет так, как и пишет.
особо впечатлил трогательный финал, описывающий последние годы жизни пушкина. всегда до слез доводило патетичное и яркое стихотворение 'смерть поэта' лермонтова, яростное 'убит! к чему теперь рыданья!', после чего неизменно следовали рыданья. лотман несколько опускает романтизированый взгляд лермонтова, говоря, что это была последняя чаша терпения гениального поэта, в то же время хладнокровно ожидающего противника из плоти и крови, что воплощал бы в себе все то светское фамусовское общество, с которым так не мог ужиться. час роковой настал. пушкин готов был умереть. и он сделал это, смело глядя в лицо смерти. это не 'напрасная жажда мщенья'. пушкин, по лотману, умирает победителен: дантес унижен и оскорблен, он бежит за границу. лотман, искусно примешав жажду мести забияке-ловеласу и личную неприязнь к обществу пушкина, каким-то образом вывел это к стоической готовности гениального поэта умереть в этой жизни, перейдя в бессмертную жизнь культуры.
но пушкину это было уже все равно: для него началась новая жизнь — жизнь в бессмертии русской культуры.