Побеседовали
"Понимание представляется как окончательное и безусловное знание.
В действительности это путь в бесконечность.
Честность заключается в том, чтобы указать степень и направление приближения".
Оттуда
Исследования Юрия Михайловича Лотмана иллюстрируют известный парадокс. Советская наука могла быть гонимой, цензурируемой, идеологизированной, но оставалась поразительно разнообразной и даже въедливой. Никого не удивляло появление книг по крайне узкоспециальным проблемам, вроде "Очерков политической истории Боспора в V - IV вв. до нашей эры" Т. Блаватской или "Социально-экономические отношения и политический строй Астуро-Леонского и Леоно-Кастильского королевства" А. Корсунского. Казалось бы, прорвавшись в капиталистический рай, наука должна была расцвести ещё более. Однако произошло всё с точностью до наоборот, и российские академии в основном занялись сгрызанием остатков мяса с тонкой денежной кости, брошенной из бюджета. Тут уж стало не до жиру. Поэтому сейчас, читая Лотмана, можно в чём-то позавидовать советскому учёному, нашедшему своё призвание и описавшему для нас Атлантиду русской культурной жизни от Петра I до Великих реформ. К тому же, перед нами одна из немногих работ, посвящённая истории повседневности.
Называя эту ушедшую от нас цивилизацию Атлантидой, я лишь немного преувеличиваю. В предисловии автор сужает рамки рассматриваемой темы, оговаривая, что речь пойдёт главным образом о дворянской культуре, а она, как известно, вымерла. К моему немалому удовольствию, Лотман забавно обрушивается на сексуальную революцию (книга 1993 года, когда секс уже придумали), называя её наступлением антикультуры на подлинную культуру. Впрочем, известного своими исследованиями по семиотике (знаковым системам) профессора можно понять: он грустит об исчезнувшей эпохе этикета, значимых жестов, семейных традиций, долга и чести. Обо всём этом и идёт речь в книге.
"Беседы" основаны на цикле телепередач, выходивших в позднеперестроечный период. Понятна поэтому доверительная и лёгкая для восприятия манера рассказа Лотмана. Он неторопливо рассуждает о происхождении и смысле тех или иных значимых событий и явлений в жизни дворянского общества, среди которых дуэль, бал, карточная игра, женитьба и т.д. Читатель узнает о том, что вальс был остромодным молодёжным танцем, поэтому разрешался не во всех гостиных; что дуэль могла проводиться в жестокой форме (первый выстреливший должен остаться неподвижным, либо его вызывали к барьеру на 6 шагов) или превратиться в ритуал "восстановления чести" (выстрелы в воздух); что частые посещения молодым человеком дома, где живёт девушка на выданье, ко многому его обязывали, а внезапное прекращение визитов порождало толки о недостатках юной барышни; что карточная игра могла быть азартной (и в неё играли специальными картами), а могла - коммерческой, и вообще символизировала всю русскую жизнь...
На страницах книги реальные исторические лица - цари Пётр I, Александр I, Суворов, Карамзин - соседствуют с литературными персонажами, такими как Евгений Онегин, Печорин, Чацкий или Андрей Болконский. Автор виртуозно растолковывает малозаметные детали классических произведений. Например, когда Хлестаков, входя в раж, упоминает об обращении к нему в Петербурге "Ваше превосходительство", это вызывает настоящую панику среди мелких чиновников уездного города, ведь по этикету так обращались к служащим III и IV классов петровской Табели о рангах, а следовательно, он мог быть обер-прокурором, т.е. ревизором!.. Таких неприметных, но позволяющих глубже понять произведение примеров, у Лотмана множество.
Говоря о традициях русского дворянства, автор на примере конкретных судеб показывает изменения типичных черт характера в разных поколениях за столетие 1725-1825 годов. Для "птенцов гнезда Петрова" (Иван Неплюев) характерна незабвенная вера в царя и Отечество, люди екатерининского времени, к примеру князь Потёмкин, часто оказывались на вершине волею "случАя" (так ударение ставили в XVIII веке), современники Пушкина отличались античным героизмом и культом чести (Раевский). Разумеется, Лотман упоминает и о приснопамятных исключениях из правил, вроде жестокой Салтычихи и самодура Аракчеева. Сюда же примыкают и авторские рассуждения о крепостничестве и борцах с ним (Радищев). Лотман выдвигает полемический тезис о благотворном влиянии рабства на расцвет культуры, ведь именно труд крестьян освободил время лучших представителей дворянства для творчества и политической активности.
Иногда с Лотманом трудно согласиться. Он никак не касается весьма кровавой политической программы декабристов, акцентируя внимание лишь на их человеческих качествах. Его нелестные оценки исторических деятелей первого ряда, например Наполеона, заставляют вспомнить о том, что автор всё же советский учёный. Может быть, кому-то захочется упрекнуть Лотмана и в однобокости литературных взглядов, и в малом освещении трудов других учёных о культуре эпохи. Впрочем, жанр "беседы", как мне кажется, освобождает автора от таких замечаний...
Что же остаётся от знакомства с книгой? Первым моим чувством, после восхищения столь обстоятельной научной работой, было патриотическое чувство. Каждый раз, оглядываясь на прошедшие века, наполненные славными победами, как в 1812 году, колоссальными свершениями, вроде многостраничного романа в стихах, потрясающими характерами несгибаемых деятелей, невольно замечаешь, что люди со временем измельчали, а на переписки в социальных сетях уходят те часы, в которые кто-нибудь из нас мог бы создать свою "Войну и мир". Это, конечно, обманчивое чувство, и таланты в нашей стране никогда не переведутся. Но уже сейчас читателю необходим здоровенный багаж знаний для чтения этого замечательного исследования Юрия Лотмана, чтобы беседа с автором не превратилась в его монолог.