Глава 1. Барон фон Корф

1920 г.

Погожим августовским утром в глубинное таёжное село Александровка пришёл красный партизанский обоз в три пароконных телеги с десятком бойцов. Рассыпавшись по домам, они наскоро перекусили, покормили лошадей и двинулись дальше в тайгу.

Василий Капко, семнадцатилетний парень, с ночи рыбачил на Ингоде. Вернувшись, он увидел во дворе плачущую мать.

– Ой е-еченьки, – причитала она возле летней печурки, – сами на рожон лезут! Матки родной слушать не хотят!

– Что случилось, маманя? – Василий положил на крыльцо корчажку, забросил на крышу сарая удочки.

– Братка твой партизан в тайгу повёл. Сгинет ни за что ни про что!

– Эка беда! – Василий тряхнул белобрысым чубом. В бесцветных глазах его поплыла томная усталость. – Не помора какая: уведёт – придёт. Первый раз, чо ль?

– Слышала, белые всугонь¹ идут, – не унималась мать. – Догонют – изничтожат!

– Каким дуралеем быть надо, штобы партизан в тайге гонять? Они, чай, не зайцы. С пушками, – рассудил Василий и, зевнув сладко, подался на сеновал досыпать оторванные для рыбалки ночные часы.

А у матери на сердце маята. Всё за поско́тину² глядит, ждёт чего-то. И дождалась.

К полудню нагрянула в село белая казачья полусотня. С оскаленных конских морд клочьями падала пена. Ездоки с руганью и угрозами грудились у дворов: искали харчей для себя и фураж³ для загнанных коней.

Командир полусотни остановился в доме зажиточного казака Епифана Раздобреева. С его дочерью Ефросиньей, Фросей, уже два года сухарничал Василий.

Не прошло и часу после прихода в село белых, как в дом Капко явился ражий⁴ урядник⁵ с двумя дюжими казаками. Урядник был под хмельком, звучно сопел и таращил опухшие от самогона глаза.

– Хозяин где?

– На сенокос уехал, – заспешила с ответом мать, – к вечеру быть обещался.

– Нам ждать некогда! – заорал урядник.

Услышав шум во дворе, из сенника вылез Василий.

– Это что за явленье? – уставился на парня урядник. – Кто такой?

– Сынка мой, Василий, – испугалась мать и даже подалась вперёд – оборонить, прикрыть собой.

Урядник прицелился в Василия насмешливым глазом и цапнул лапищей за плечо.

– С нами пойдёшь.

И сразу же мать кинулась к уряднику, повисла на его руке. Заголосила. Запричитала.

– Заткнись, баба! К атаману идём, господину полковнику барону фон Корфу. Ничё с твоим боегоном не сделатца!

Василия привели в дом Раздобреевых, впихнули в горницу. У окна сидел офицер с серебряными погонами, рассматривал карту. Рядом стоял рыжеволосый голубоглазый парнишка в зелёном френче с большими карманами на груди, в галифе и чёрных лакированных сапожках, на которых играли солнечные зайчики. Он с любопытством поглядел на Капко. Офицер же не обратил на Василия никакого внимания.

– Отец, – сказал парнишка, – привели.

– Слышу, Герман, – в тон ему ответил офицер. – Ты местный?

Василий не сразу понял, что этот вопрос относится к нему. Офицер сидел боком, Капко видел только его округлый подбородок, тонкий нос и пышные завитки рыжих бакенбард.

– Тебя спрашивают, ты местный? – повторил парнишка.

– Тутошний.

– Тайгу знаешь? – офицер по-прежнему смотрел в карту.

– Как же! Охотничаю.

На кухне что-то звонко шлёпнуло, загремела посуда. Резанул уши женский визг.

– Урядник! – крикнул офицер.

Оправляя гимнастёрку, вбежал урядник. На его щеке расплывалось багровое пятно. Он часто дышал.

– Слушаю, господин полковник.

– Ночи дождаться не можешь, каналья. Пошёл вон!

Урядник пристукнул каблуками сапог.

– Поведёшь мой отряд в тайгу, – продолжил полковник, обращаясь к Капко и не поднимая от карты головы. – Конь есть?

Капко поколебался.

– Имеется.

– Надо отвечать: «Так точно, господин полковник барон фон Корф!»

Капко повторил.

– Через час выступаем. Пошёл вон!

В сенях Василий увидел Фросю – плачущую, с разорванным на груди платьем. Встретился с нею взглядом, показал глазами: «Выйди».

– Куда? – урядник заступил Василию дорогу.

– Господин полковник барон фон Корф приказали коня седлать, харчишек прихватить. В тайгу вас поведу.

– А-а! – урядник пожевал губами, о чём-то раздумывая, потом быстро наклонился к уху Василия.

– Бражонка в доме водится?

– Есть малость, – сказал Василий и ругнул себя за языкастость: «Попрётся за мной!»

Лёгкой белкой прошмыгнула мимо Фрося, заторопилась к воротам. Урядник вцепился красными глазами в её стройную красивую фигуру, поцокал языком.

– Тады дуй, казак, домой! Тряси харчишки и бражонки прихвати, сколь смогёшь.

Урядник хлопнул Василия по спине так, что тот едва устоял на ногах.

«Каково Фросюшке-то в лапищах этого амбала оказаться? – зло думал Капко, шагая по улице. – Нет, пьяная харя, не бывать этому! И тебе, тварь офицерская, служить не стану. Ишь, барин, барон фон … – Василий прибавил матерное слово.

Отпустив Фросю на некоторое расстояние, подальше от её дома, он ускорил шаги, перегнал её, бросив на ходу:

– Иди за поскотину. Я счас буду.

Мать без слов поняла, зачем сын так спешно седлает коня, кинулась в дом собирать харчи.

– Куда хоть, Васенька?

– В зимовье, маманя. С Фроськой мы. Пересидим лихоманку. Я знать дам.

Через час в дом Капко снова ввалился рыжий урядник с теми же дюжими казаками.

– Где боегон твой?

Обшарил двор. Огрел нагайкой мать.

– За змеёнышей своих ответишь господину барону фон Корфу. Старшой краснозадым служит, и этот мозгляк туды же подался!

Схватив женщину за воротник пальто, урядник потащил её к воротам. А в них уже въезжал верхом на коне хозяин.

– Что вы делаете, ваш броть⁶?

Глава 2. Рут

Рут долго шёл, внимательно оглядывая окрестность. Иногда останавливался, изучал открывающееся впереди пространство на датчике экрафона. Уже совершенно усталым он приблизился к какой-то горе. Заставил себя подняться. Внизу расстилался сплошной тёмный океан растительности. Воздух после грозы был терпким и свежим.

Рут включил экрафон и, не отрывая от него глаз, начал медленно поворачиваться вокруг своей оси. На экране поплыли чащи, завалы деревьев, россыпи камней, рытвины, ручейки, но нигде не было видно ни одного живого существа. Вдруг и без того серый день начал меркнуть, и Рут понял, что это небесное светило – несомненно, источник света, тепла, а следовательно и жизни планеты – начало уходить за горизонт. Рут уже встречался с таким явлением раньше и знал, что последует за этим. Он решил вернуться на астролёт. Тьма – стихия чудовищ. Ею они порождаются, ей и служат.

Уже осторожно опускаясь с горы, он увидел внизу дым, а потом и огонь. Рут усилил пронимающий луч экрафона и чуть не вскрикнул. На экране появились подобные ему существа. Они были гораздо выше его ростом, с длинными руками и ногами, и маленькими головами. Они сидели вокруг огромного костра, пытаясь обогреться, и огонь чётко высвечивал их лица. Да, лица, а не морды чудовищ.

Сердце Рута учащённо забилось. Из груди вырвался ликующий возглас:

– Витаны!

Да, витаны. Ведь так мама Роса называла обитателей легендарной планеты. Уж не грезится ли ему всё это в глубоком гипнотическом сне?

Витаны! Хотелось немедленно броситься к ним, заключить в объятия. Но мозг сухо и строго пресёк порывы сердца. Первая заповедь навигаторов: ни при каких обстоятельствах не вступать и контакт с любыми обитателями планет, если форма их развития и существования абсолютно неизвестна. Изучать, не вторгаясь, наблюдать, не вмешиваясь.

Шестеро взрослых и один подросток расположились вокруг костра. Они были одеты в одинаковую лёгкую одежду, с ремнями на поясе и через плечо, в головных уборах с низко надвинутыми на глаза поблёскивающими щитками. Они, видимо, веселились: подбрасывали в костёр куски деревьев, что-то пили из зажатых в руках блестящих сосудов, обнимались, падали, ползали возле огня, размахивали руками. Иногда кто-нибудь из них, пошатываясь, отходил от костра и, если надолго пропадал во тьме, оставшиеся начинали беспокоиться. Поднимали с земли тонкие и длинные предметы, вскидывали над собой и из них вылетали острые жала огоньков. «Лучемёты? – предположил Рут. – Bpяд ли». Но по всем признакам это было оружие. Спустя некоторое время у Рута не осталось никаких сомнений.

Неподалёку от огня, ничем не привлекая к себе внимания, сидел витан, видимо, старший, потому что остальные старались ничем не докучать ему и держались несколько в стороне. Подросток заботливо поправлял на нём одежду, подносил сосуд с питьём. Похоже, тот был нездоров.

Но вот они дружно улеглись у костра и затихли. Тогда, опираясь на плечо подростка, поднялся старший. Быстрые язычки пламени раз за разом вспороли темноту. Тела витанов судорожно дёрнулись и застыли. Подросток нырнул в заросли кустов, вернулся с двумя высокими четвероногими животными. Один из витанов неожиданно зашевелился и сел, обхватив голову руками. В тот же миг из тьмы появился подросток. Он вскинул руку. Сверкнул огонь. Витан опрокинулся на спину. Подросток помог старшему сесть на одного из животных, на другого вскочил сам, и они скрылись в ночном мраке.

Рут вернулся на астролёт глубокой ночью. Успокоился он только после того, как доплыв на небольшом чёрном плотике до середины озера, где он посадил свой астролёт, спустился на дно и, пройдя шлюзовую камеру и переходный отсек астролёта, снял защитный костюм.

Разминая налитое усталостью тело, он счастливыми глазами оглядел кабину. Прочные, неподвластные никакой агрессивной среде стены астролёта надёжно оберегали его от внешнего мира. Мягкий матовый свет и тёплый воздух создавали ту атмосферу уюта и умиротворения, которая может быть только в родном доме. Но стоило Руту вспомнить о бойне у костра, и настроения как не бывало.

Несколько дней по исчислению времени планеты Рут не выходил. Просматривал видеозаписи, думал. Ещё никогда он не чувствовал в себе такую слабость и безысходность. Ему не хотелось покидать Санкту Астру. И в то же время он не мог принять её такой, какой видел на экрафоне.

Рут впал в уныние: пути назад не было, а будущего здесь он не видел. Спасение было только в одном – в длительном гипнотическом сне. Он вошёл в камеру с тремя красными восклицательными знаками на двери и, уже не думая больше ни о чём постороннем, удобно устроился в гибернационной капсуле.

Глава 3. Медвежий Сивер

Звериными тропами к обеду второго дня пути Василий вывел Фросю к заветному месту. В отрогах Яблонового хребта пряталась от ветров и скорых людских глаз падь Медвежий Сивер. Лет десять назад недалеко от лесного озера отец и старший брат Василия срубили охотничье зимовье. В холодное время промышляли зверя, а осенью, даже в сухотный год, брали в достатке и голубику, и бруснику, и дикую смородину. Пять последних лет жил здесь по месяцу-два и Василий. Хорошо знал Медвежий Сивер и окрестности и чувствовал себя в тайге как дома.

Зимовье стояло нетронутым, с запасом сухих дров под нарами и душистым сеном на них.

Василий быстро снял с коня торочный груз, развёл огонь в печке-каменке, сбегал за водой на ключ, впадавший в озеро, и уже через полчаса в благостном покое, щурясь от удовольствия, они с Фросей пили крепкий чай со сливками, налитыми в туесок в последний момент побега щедрой материнской рукой.

Второй день они были вместе и ещё стеснялись друг друга. Прошлую ночь почти не спали: поёживаясь от таёжной свежести, придрёмывали у костра.

– Вот что, Фрося, – сказал Василий, – гоноши ужин, а я, пожалуй, в скрытник слетаю: зверинка там припрятана. Скоко нам тута куковать придётся? Провиантом запастись надо.

Ещё зимой у истоков ключа в болотине непролазной чащи спрятали охотники Капко сохатиное мясо. В ледяной яме, этом природном холодильнике, оно могло храниться очень долго.

– Ты не боись, – успокаивал Василий Фросю, – я быстренько обернусь. Зверь сейчас тихий, житуха нынче в тайге сытная. Ну, ежели что не так будет, берданка вона, пали!

Василий кивнул головой на бревенчатую стену, где на деревянном гвозде покоилось видавшее виды пятизарядное ружье. Увидев в глазах девушки немой вопрос: «А ты как же?», Василий похлопал себя по груди: внутренний карман брезентовой куртки взбугривал наган. Оружие, конечно, для промысла слабоватое, а для личной защиты и спокойствия души – в самый раз.

– Ты поспешай, Вась, не задерживайся, – с тревожной озабоченностью напутствовала Фрося и показала на небо, – эвон буря собирается.

Гроза начала куражиться с половины дня. Постепенно обкладывала со всех сторон Медвежий Сивер тучами, встрёпывала порывистым ветром деревья на вершинах хребта, шлёпая, точно пулями, отдельными каплями дождя.

Василий торопился. Но вернуться в зимовье до грозы не успел. С первым разломом неба над головой юркнул в скальную расщелину, натянул на голову капюшон брезентовой куртки. Каждый высверк молнии и обвальный грохот грома зажимали сердце суеверным страхом. Капко беспокойно шарил глазами по тучам, ждал новый всплеск огня. Молнии вспыхивали часто и широко, во всё небо, и мгновенно гасли. Но одна не погасла. Точно лезвие гигантского раскалённого ножа, она начала опускаться к земле над тем местом, где располагалось зимовье.

Капко сжался в комок, с ужасом представив, какой последует сейчас удар: полетят в тартарары и зимовье, и Фрося. Но молния, к удивлению Василия, опустилась в тайгу тихо, без грома.

Гроза кончилась. Капко побежал к зимовью с той скоростью, какую позволяла пересечённая местность. Небо очистилось от облаков. По горизонту выплеснулась медовая полоска вечерней зари. И вдруг в золотистых лучах её на самой макушке скалы, напоминавшей грибную шляпку, Капко увидел человека. Он был точно отлит из серебра – так сверкала на нём странная блестящая одежда. Круглая, как шар, и прозрачная голова была неподвижна. Человек придерживал на груди руками какой-то квадратный ящичек и, медленно поворачиваясь, смотрел в него.

«Вот и сошёл на землю, – обомлел Капко. – Не обманывал старик…»

После Русско-японской войны 1904–1905 годов приблудился в Александровке хворый отставной солдат. Набожная мать Капко уговорила отца приютить страдальца, «чтобы воздалось за доброту». Бродяга родом откуда-то из западных областей империи стал членом семьи Капко.

Вскоре в селе заговорили о какой-то странной вере: крещении Святым Духом и сошествии его на землю. Группками начали собираться в сеннике двора Капко люди. И Василий, нередко сиживая на тайных ночных сборищах, слушал проповеди старика: «И будет гроза великая. И выйдет он из тоей грозы весь в сияньи. Как солнце. И жарче солнца. И подойдёт к тебе. И ты попросишь у его: хочь счастия на земле, хочь на небе».

Как ни странно, но веру в Святого Духа старик поддерживал, и преизрядно, духом спиртным. И случалось, так насаживался домодельной бражкой, что начинал куролесить. Его вязали ременными вожжами и укладывали на топчан «отходить». Умер он от грудной жабы после многодневного запоя.

Капко припал к земле, и, не поднимая головы, змеёй скользнул между камнями, завалился в какую-то рытвину, долго скрёбся по ней на карачках, сбивая в кровь колени, обдирая кожу на ладонях, и выкрикивая в исступленье первые пришедшие в голову слова молитвы.

В зимовье он пришёл в сумерках, грязный, с заострившимся от страха лицом, упал перед Фросей на колени и заплакал:

– Ты жива!

Внутри было тепло и сухо. Вкусно пахло мясным борщом. Уютно потрескивали в печи дрова. И Капко быстро успокоился. Рассказал Фросе всё, что с ним приключилось.

Утомлённые ночными переживаниями, они проспали почти до полудня. Солнце ласково светило. Густо пахло травой. Стрекотали кузнечики. Мир и покой растворили в душе вчерашние страхи.

– Пойдём туда, посмотрим, – предложила Фрося, указывая на вершину скалы-гриба.

Капко некоторое время колебался, но женская настойчивость возобладала над мужской нерешительностью, и Капко полез в гору.

Фрося следила за каждым его шагом. Сердце у неё стучало, спёртое дыхание жгло горло.

Вот Василий добрался почти до самой «шляпки», огляделся по сторонам, зачем-то потопал ногой, проверяя, тверда ли земля, и призывно замахал Фросе рукой.

– Вот там он стоял, – указал Капко на скалу, когда Фрося, охая и унимая дыхание, поднялась к нему.

– Кто он? – простодушно переспросила Фрося.

– Кто, кто, – сердито сказал Капко, стягивая с себя влажную от испарины страха нательную рубашку. – Скоко раз тебе разобъяснял? Он – грозолёт, значит!

– Вась, а можат померещилось? В темень да грозу и не такое быват!

– Можат и померещилось, – с ленивой интонацией в голосе согласился Капко.

– А можат и нет?

– Можат и нет.

– А если он взаправду был… И счас здеся? – не унималась Фрося.

– Если здеся, мы и узнаем, – с мрачной решительностью сказал Василий, оглядывая вершину, – как бы к ней подлезть?

Капко двинулся по узкой площадке, плотно прижимаясь к скале. Вдруг он настороженно остановился.

– Фрося, глянь-ка сюда.

Фрося притаила дыхание.

– Нора кака-то.

– Вроде пещерка.

– Надо бы взглянуть.

– А вдруг там оно.

– Что оно?

– Привиденье!

– Днём привиденье? Нет! – подбодрил себя Капко.

– Тады зверь.

Капко навострил уши. Тишина. Только слабый ветерок играл космами сухой травы, выбивающейся там и сям из трещин скалы.