Переходный возраст

(Финал премии имени Юрия Казакова – 2005)

Стою на улице и ничего не помню. Что было минуту назад, что было час назад, что было год назад, что было… – нет, маму помню, а остальное, как в прокисшем кефире, кстати, может быть, я шел в продовольственный магазин за многочисленными покупками? Нет, карманы пусты, авоська не болтается на указательном пальце, полиэтиленовый мешочек не потеет в кулачке – значит, я вышел побродить на свежем воздухе просто так, набраться впечатлений и нагулять капризный стариковский аппетит. А что показывает объективный самоанализ? Старикашка я, откровенно, так себе: не меньше восьмидесяти, отсутствие памяти говорит о присутствии атеросклероза, на носу очки с толстенными линзами, ковыляю кое-как, рот открыт, челюсть болтается, легкие свистят, может быть, я еще и мочусь под себя? – одно успокаивает: на мне теплое шерстяное двубортное пальто и мякенькая, как ладошка младенца, фетровая шляпа, правда на ногах какая-то войлочная гадость – "прощай молодость", кажется. Что будем делать, старый хрыч с отшибленной памятью? Можно предположить, что живу где-то рядом, и допилил до угла дома из ближайшего подъезда, но можно и не предполагать, лучше спросить у тетенек, отдыхающих на подъездной скамеечке. Ох, ноженьки, мои ноженьки, тяжелы старые кости, накопил извести за жизнь. Кажется, доплелся, теперь чего-нибудь прошамкаем слабеньким голоском:

– Простите, вы меня не знаете?

Интересно, а еще более идиотский вопрос я могу придумать?

– Тебе чего, дед?

С этой милой тетей мы, похоже, близкие друзья.

– Я своему, своей, своим, в общем, хотел передать, что в магазин пошел. Вы никого из них не видели? А то бы сказали, что и как.

Какой неподдельный интерес в глазах свежих пенсионеров, люблю дружеское участие.

– Каких своих, дед? Ты откуда здесь взялся?

– Так вы ничего не знаете?

– Ты заблудился, что ли?

А кудрявенькая мисс Марпл ничего соображает.

– Да ну что вы, мне почему-то подумалось, что вы знаете моих близких родственников, но, судя по всему, я ошибся, извините.

– Веселый старичок! Передайте, говорит!

Что ж, оставим двойные подбородки в покое.

***

Почему я не очнулся лет пятьдесят назад, пивка бы пошел попил, позаигрывал бы с буфетчицей, ущипнул бы официантку, разгромил бы в бильярд парочку сытых завхозов, не зло бы подрался с кем-нибудь, а потом домой в крепкие объятья ненаглядной супруги – хорошо жить в расцвете сил.

А вариантов дальнейших действий немного – пойду на остановку общественного транспорта, там много постоянно меняющихся людей и, вдруг, я кого-нибудь или меня кто-нибудь узнает, к тому же на ближайших столбах полно объявлений о потерянных кошках и собаках, отчего не быть объявлению о потерянном глубоко любимом папе, дедушке, прадедушке, председателе общества "В здоровом теле – здоровый дух!"

Вот на эту лавочку я сяду, ручки положу на видавшую виды палочку, подбородок на ручки. Мельтешат пешеходы и чего мельтешат?

– Расселся! Дома бы у телевизора сидел, место занимают без толку!

Какая противная бабка.

– Да вы как будто тоже не отягощаете себя телевизионными новостями.

– Чего?! Старый пень! Будет тут меня учить.

Как бы мне ее оскорбить поадекватнее.

– Закрой хайло, падла!

Неплохо, еще бы голосок мне покрепче и глазки не слезящиеся.

– Как вам не стыдно! Старый человек, а ругаетесь!

Кто это у нас? Портфель с большой хозяйственной сумкой – учительница начальных классов?

– А разве ругаться – это прерогатива молодых?

– Да он пьяный – уголовник несчастный!

Давай бабка проваливай. И ты, голубушка, тоже проваливай проверять тетрадки с домашними заданиями или сейчас не задают домашних заданий?

– Домашние задания сейчас задают?

– Задают… Какие домашние задания? Вы что меня знаете? Вы дедушка кого-то из моих учеников? Вам должно быть втройне стыдно за свое поведение.

Ловко я попал в десятку.

– Не знаю я вас и никого не знаю, помогите мне лучше подняться, а то мой автобус подходит, а спина не разгибается без посторонней помощи. Спасибо, родная, но все же позвольте вам заметить, что у вас троекратно завышена самооценка. Честь имею.

Ручкой я махнул красиво, только какого черта залез в автобус неизвестно куда едущий.

***

– Садитесь, дедушка.

– Спасибо, дочка.

Лучезарная девочка, так бы и чмокнул в щечку. А вдруг у меня такая же внученька голубоглазая сидит сейчас у окошечка и ждет своего дедушку, а дедушка не идет и не помнит ее к тому же, свежий носовой платок у меня есть?

Приятно укачивает в мягком кресле теплого автобуса, раскисаешь удивительно быстро и с удовольствием.

До чего замечательная полянка в огромных ромашках с очень ловкими пестренькими бабочками, моя внученька никак не поспевает за ними со своим смешным сачком. Давай я тебе помогу, моя ненаглядная, какая ты у меня красивая, я еще тогда в автобусе догадался, что ты моя кровинушка, моя родненькая. Пойдем, я тебя на лодочке покатаю, больших ленивых карпов покормим, белые кувшинки посмотрим, поплескаемся. Что же это я гребу, а лодка не плывет? И сухая ветка торчащей из воды коряги за плечо зацепилась и никак ее не стряхнешь. Как сильно и странно она мотается вместе с моим плечом.

– Алло! Алло! Ты что умер, отец?! Приехали! Домой иди спи. У меня обед, я дальше не поеду! Все! Приехали!

И что он орет, и как тяжело выплывать из сонных грез.

***

Прохладный ветерок, наверное, свойственен окраине города и лесок вдалеке свойственен и унылые пограничные многоэтажные дома свойственны и чего только не свойственно этой окраине.

Будем копать землянку или будем отыскивать теплый подъезд с теплым подвалом? Нет, надо сначала посетить большой стеклянный универсам, где, возможно, я утолю подступающий голод. Пахучий кафетерий внутри магазина как раз мне подходит, только чем это он мне подходит, пока не знаю. Неужели сразу опускаться до объедков на залитых зеленой жижей шатающихся туда-сюда столиках, не лучше ли своровать чего-нибудь вкусненькое – поймают, бить, думаю, не будут пожилого человека, а если будут, то я им сам своей палочкой наподдаю по загривкам.

– Что улыбаешься, почтеннейший, неужели жизнь радует?

Потертый портфель и сарказм в очках, наверное, домой к себе позовет пообедать и тут же предложит погостить неограниченное количество дней.

– Радует, как не радовать. Живу хорошо, большая пенсия, дети все в люди выбились, внучата замечательные, дом полная чаша, люди кругом веселые и доброжелательные, сильная внешняя и мудрая внутренняя политика, огромные перспективы и возможности, успехи здравоохранения и космонавтики, дайте мне денег взаймы, а то я бумажник дома забыл, а взад-вперед ходить у меня сил нет?

– Мне тут самому еще, да, вообще, что за манера ни с того, ни с сего деньги просить! Пусть дети твои или внуки ходят за продуктами, а то черти чего, елки-палки, совсем совесть потеряли!

Ушел, помахивая пузатым дерматиновым портфелем. Что у него там? Бутылка водки с мутным стаканом или незаконченная диссертация о траектории полета тунгусского метеорита. Скорее всего, и то и другое вместе.

Пора расслабить мышцы и подтянуть поджилки – время воровать в пустынном торговом зале продукты. Некоторые граждане тыкают в булочки и буханки длинным пальцем с длинным ногтем, а некоторые специальной вилочкой, заметил ли кто из них, как я ловко опустил две булочки в глубокие карманы пальто? Украсть бы еще пакет с кефиром и на сегодня запаса хватит, много ли надо калорий старому организму – двигаюсь медленно, сосудики узенькие – кровь гнать изношенному сердцу легко, мозг работает почти на одних рефлексах, вполне хватит. Куда только засунуть неудобный, жесткий пакет с кефиром? – за пояс штанов – заметят, а может быть, не заметят. О, холодный кефирчик, как неловко его нести, но пальто хорошо скрадывает мою шестимесячную беременность, вот только две пигалицы в белых халатах около пустых полок уставились на меня чересчур пристально, шли бы лучше покупателей обсчитывали, чем косточки перемалывать ухажерам с малосерьезными намерениями.

– Смотри, смотри, пошел к выходу, странный дед какой-то, толкался, толкался около молочных, ничего не взял, теперь назад двинул.

– Контуженный. А потом я Людке говорю, что за нее работать не собираюсь, она развернулась и пошла нос к верху.

Внимание обратили, хорошо, что не обыскали виртуозы прилавка.

Надо поскорее дойти до укромного безлюдного пространства и переложить все поудобнее.

***

– У меня мячик укатился за забор, помогите мне его достать, пожалуйста.

Ну, ты даешь, карапуз, нашел кого просить, уж не воображаешь, что я смогу перепрыгнуть через этот забор?

– Как же я его достану, мальчик, я ведь старенький и сил у меня не на много больше, чем у тебя, ты бы кого помоложе попросил.

– А у вас палочка есть, а дяденек я просил, но они мимо идут.

Сообразительный паренек, палочкой, пожалуй, его можно подкатить, только, как мне на корточки присесть, чтобы одновременно не развалиться.

– Подержи пакет кефира, а то он мне мешает согнуться. Сейчас подкатим твой мячик, сейчас, еще немного, а потом сквозь эти ржавые прутья он, наверное, пролезет.

– А зачем вы кефир в штанах держите?

– Иначе его никак не украдешь, мальчик.

– Хотите, я вам дам чистый мешочек, вы туда свой кефир поставите?

– Хочу. Держи свой резиновый апельсин.

– Спасибо. А зачем вы воруете?

–По необходимости, мальчик. До свидания.

– До свидания.

Мешочек вроде бы, как и в самом деле чистенький, в него вместятся и две мои булочки. Теперь у меня вполне респектабельный вид тянущего лямку жизни одинокого старичка, которого ждет в запущенной однокомнатной квартирке старая, капризная болонка и дешевая открытка с приглашением на собрание ветеранов чего-нибудь. А было бы совсем неплохо: лохматой мымре я размочил бы булочку в кефире, из открытки вырезал снежинку и подарил бы своему новому другу, ноги погрузил бы в теплые тапочки, включил бы свистящий и искрящий телевизор и дремал бы себе в кресле-качалке, уронив на пол газетку с местными новостями. Но вместо счастливой старости – очень редко моющиеся окна подъезда, теплые, липковатые батареи парового отопления, черствая пресная булочка и свежий, хорошо утоляющий голод, кефир.

Сосущий голод прошел, наступила вялая скука и ничего удивительного, что душа потребовала развлечений, мне не надо изысков не знающих жизни молодых – спущусь на три этажа вниз и вытащу заимообразно из почтовых ящиков какой-нибудь журнальчик с красочными фотографиями и небольшими текстами из крупных букв. Квартира сорок семь выписывает журнал "Веселые картинки", а квартира пятьдесят девять выписывает толстые газеты и журнал "За рулем".

Чистые ступеньки, хорошее освещение, волнующий запах типографской краски – мой досуг наполнил меня удовлетворением и зыбкой радостью жизни. Все же "Веселые картинки" мне понравились больше красивых автомобилей в различных проекциях. Я прочитал все считалочки, стишки, отгадал почти все загадки – разве такое удовольствие сравнишь со статьей бисерным шрифтом о трансмиссии БМВ.

Надо вернуть печатную продукцию и подумать о неотвратимости захода солнца.

Ох, ну и щели в этих ящиках – никак аккуратно не пропихнешь непослушные журналы.

– Здравствуйте, а вы что наш новый почтальон или просто подрабатываете?

Господи! Как ты меня напугала, красавица, чуть очки не слетели – куда бы я пошел почти слепой и заикающийся?

– Подрабатываю, конечно. Пенсия небольшая – вся на деток уходит. Старшая свою зарплату на тряпки пускает, младший в карты до копейки проигрывается, вот и приходиться тащить их на своей шее, а куда денешься – не помирать же им с голоду?

– Что ж они совсем не помогают? А то вы очень уж старенький, тяжело, небось, сумки с газетами таскать?

– Тяжело, поэтому я и ношу по два журнальчика.

Озадачилась круглолицая. Ничего, зато есть повод заглянуть к соседке, и переброситься парой фраз, пока не распластается в луже свежезамороженный хек.

***

Судя по всему, надвигаются сумерки. Моего юного друга с резиновым мячиком, наверное, позвали домой смотреть мультфильмы и пить вечерний чай с плюшками, теперь вместо него появились сплоченные группы ребятишек постарше, беседующих между собой на пределе запаса прочности голосовых связок.

А там вдалеке не бойлерная? Если не ошибаюсь, все приличные люди спешат туда после заката солнца.

Пойду по тропинке, через лаз в заборе, надеюсь, протиснусь, а там и рукой подать. Сколько кругом крупногабаритных стройматериалов, и как бы не застрять в ржавых клубках водопроводных труб – тяжело немолодому пешеходу пробираться задними дворами промышленных учреждений.

В большую красивую дверь я стучаться не стану – там наверняка сидят начальники в белых касках и пьют черный кофе с секретаршами. А вот обшарпанная дверка с облупленными буквами "служебного входа" вполне мне подходит.

Темно, сыро, тепло, лестница вверх и вниз, лучше вниз, еще дверь, что-то журчит, но темно. Проклятая труба! Черт бы ее побрал! Очки целы? Голова как гудит. Не свернуться ли прямо здесь калачиком? Что это там брезжит вдалеке? Окошечко под потолком, заделанное стеклянными блоками. О! Да тут лежанки, ящики, телогрейки, стаканчики и еще много-много следов обитания. Свой выбор я остановил на ящиках из-под эквадорских бананов около большой горячей трубы.

Ну и: белый мякиш булочки за щечку, глоток кефира и поудобнее свернуться калачиком на упругих ящиках, как следует укутавшись в пальто.

***

Желтый противный свет проник сквозь мои сомкнутые ресницы. Ну, сколько можно?!

– Ты кто?!

Бесцеремонный толчок. Болонья куртка в клочьях, ушанка из свалявшегося искусственного меха, дранный красный свитер и непонятного цвета штаны.

– Я тут немного потерялся, можно мне у вас переночевать?

– Деньги есть?

– Нет.

– Выпить есть?

– Нет.

– Ночуй.

– Может, вы хотите булочку?

– Пошел ты со своей булочкой!

Похоже, у хозяина выдался неудачный день, и поэтому так печален его взгляд в земляной пол с втоптанными в него оранжевыми бычками, докуренных до фильтра сигарет.

– Генка приходил?

– Нет, вроде бы не приходил, никто не приходил.

– Нажрался, наверное, где-то козел. У тебя точно ничего нет?

– Нет, ничего нет.

Сидеть тяжело – глаза слипаются, а ложиться неловко, когда хозяин бодрствует, неприлично не поддерживать компанию. Как на счет побеседовать о том, о сем, поспорить по-доброму о чем-нибудь, но можно, конечно, и помолчать, спать только хочется.

Все, лимит моей тактичности выработался, я ложусь продолжать свой отдых от назойливой реальности, и пусть гостеприимный друг дуется сколько ему угодно, лампочку бы еще лишить электричества.

***

– Это кто?

– Нажрался, гад! Что не мог принести хоть немного?

– Да ладно, там и было то.

Пришел долгожданный друг Гена и хочет со мной познакомиться.

– Мне ваш друг разрешил у вас переночевать, я вашу лежанку занял?

– Я тогда тебе принес пол флакона, когда ты умирал, ну я тебе это припомню, я тебе это точно припомню!

– Серый, подожди, Серый, подожди в натуре, Серый, подожди!

Как-то неловко я ворвался в чужой разговор. Не лучше ли продолжить свой отдых?

Дремать под бубнящие звуки совсем неплохо, а легкое журчание воды по горячим трубам даже приятно. Желтый свет мутной лампочки напоминает о существовании летнего солнышка, белого песочка и голубой прозрачной воды лагуны, в которой барахтаются черные карапузы, с достоинством омываются гибкие, как лианы девушки, а старики в желтых соломенных шляпах клюют носом, держась двумя руками за бамбуковую удочку с давно объеденным червяком на крючке.

Что-то тихо и неуютно. Что это на мне? Какая отвратительная засаленная телогрейка! А где мое пальто?! Старый дурак! Как я мог довериться люмпен-пролетариям! Что ж мне так не везет! Остается закрыть глаза и не видеть свое жалкое состояние.

***

– Дед! Дед! Вставай, дед!

Что им еще от меня надо, я старый больной человек и мне нужен отдых. Так быстро пропили мое пальто, деклассированные личности?

– Дед! Пить будешь? Давай, дед, мы угощаем.

– Мне кажется, что, скорее я вас угощаю, если позволите.