– Успокойтесь, Лариса Дмитриевна! Разберёмся!
Иванцов протянул ей стакан воды, подошёл к окну, отдёрнул штору.
Солнечный луч высветил профиль престарелого римского императора, величественная осанка которого, однако, оставалась неподвластна времени. Высокий, большой, головастый – Даниил Викторович был значительной фигурой.
– Вы, я вижу, экскурсию уже закончили. Почему же санаторский автобус не отъезжает?
– Они этого, который мундир увидал, ждут.
– Куда же он подевался?
Лариса Дмитриевна пожала плечами:
– Исчез…
Даниил Викторович озабоченно снял трубку:
– Аркадий Глебыч, срочно зайди…
Но вместо Ениколопова на пороге с растерянным видом появился Натыкин.
– Спёрли, Даниил Викторович! Одни вешалки остались!
– Час от часу не легче… Говори толком!
– Я одежду вывесил посушить на солнце, из трубы накапало, помните, я утром докладывал… Так вот: нет её, только вешалки!
– А развесил всё, конечно, на заднем дворе? – подошедший Ениколопов остановился за спиной Антона.
– А где же ещё? – посторонился тот.
Ениколопов тяжело вздохнул.
– Там не задний двор, а проходной! Как списывать будем – не знаю… Сколько единиц хранения пропало?
– Женское платье, мундир с эполетами, два костюма. Ещё штаны, сорочки…
– Постойте, постойте, – оживилась Лариса Дмитриевна. – Один костюм был тёмный, из бархата, а другой – тройка, с жилетом?!
– Да, из двух костюмов один тёмного бархата, другой – тройка, – подтвердил Натыкин.
– Даниил Викторович, именно их я и видела! Бархатный – на мужчине с бородой, а тройка просто расхаживала, без человека…
– Как это?! – одновременно изумились Ениколопов с Натыкиным.
– Да вот так! – развёл руками Иванцов. – Лариса Дмитриевна утверждает, что у нас тут посторонние люди и предметы разгуливают…
– Невероятно! – воскликнул Ениколопов. – Лариса, ты хорошо себя чувствуешь?
– Да перестань, Аркадий Глебыч! Что-то мне подсказывает, что это не галлюцинации Ларисы Дмитриевны! – директор протянул руку к телефону. – Жанна, закрывай музей! Экскурсанты из санаторского автобуса будут стучаться – не открывай, сиди тихо, жди моих распоряжений! Всё поняла?
Положив трубку, объявил:
– Немедленно идём с осмотром всех помещений!
Много времени не понадобилось, чтобы настал черёд комнаты за синей портьерой.
– Аркадий Глебыч, что у нас там? – запамятовал Иванцов.
– Служебное помещение: храним кое-что из старинной мебели, – и осёкся, поскольку различил – и не один только он – долетавшие оттуда голоса.
У всех на лицах проступила тревога – та, что докатывается из самых глубин от живущего в каждом первобытного страха перед неведомым… Ничего не стоит перерасти этой тревоге в ужас! Но всё-таки есть люди, способные её одолеть в себе и приглушить в других!
– Держимся вместе! – твёрдо сказал Иванцов. – Открывай дверь, Антон!
Первое впечатление успокаивало: казалось, будто собрались в антракте артисты, играющие пьесу из старинной жизни. Но сознание будоражило: откуда здесь взяться артистам?
– Кто вы?! – жёстким тоном спросил директор и, решив несколько смягчить строгость, добавил: уважаемые.
«Артисты» смотрели во все глаза. Затем улыбнулась дама – молодая, премилая, с гордой головкой, с обольщающим своенравием локонов, не усмирённым и неволей причёски. Эта улыбка словно бы всех примирила.
– Добрый день, – учтиво поклонился мужчина с бородой и в бархатном костюме. – Меня зовут Фёдор Леонидович Вележаев. Я профессор здешнего университета, доктор математики.
– Здешнего университета? – переспросил Иванцов. – Но у нас давно нет университета.
– Немного терпения. Я сейчас всё объясню.
Позади музейщиков раздались торопливые шаги.
– Даниил Викторович! У вас сотовый отключен, – приближаясь, взволнованно заговорила Жанна, – а там эти, из санатория…
Она смолкла, увидев незнакомых людей.
– Это они меня потеряли, – подал голос Козличенко. – Без меня не уедут.
– А вы кто? – воззрился на него Иванцов.
– Это тот, который от группы отбился, – объяснила Лариса Дмитриевна.
– Так идите к своим! – воскликнул директор. – Не задерживайте коллектив!
По тому, как к концу фразы замедлилась его речь, было ясно, что он «споткнулся» о внезапную мысль.
– Вот именно! – проницательно разделил её с директором Козличенко. – Мне им рассказать о том, что здесь творится (он обвёл взглядом комнату) или как? И вообще: у меня есть ценное предложение. Но сначала послушайте профессора, я-то уже в курсе.
– Итак, – переключился Иванцов на Вележаева. – Откуда и кто вы?
Профессор заговорил. Объяснял он доходчиво, спокойно, даже невозмутимо, и именно поэтому впечатление от его рассказа становилось всё более ошеломляющим. Обе музейные дамы – сначала Лариса Дмитриевна, а затем Жанна – оказались в состоянии, близком к обмороку, избежать которого помогло лишь присутствие коллег-мужчин. А главное, каждый понимал, что порукой столь искренней невозмутимости может быть только стоящая за человеком правда.
– Невероятно! – взволновано произнёс Даниил Викторович. – Но я вам верю!
На лице его проступил жар, а руки то и дело нервно оглаживали одна другую.
– И что же всем нам теперь делать?
– Я знаю, – привлёк к себе взоры, полные удивления и интереса, Козличенко.
– Говорите! – повелел Иванцов.
Козличенко оказался человеком сметливым, что свойственно натурам, которые, хоть и не лишены эмоциональности, но в основном склонны к рассудочности и порядку, а в главном привержены всепобеждающему – что мораль, что тот же самый порядок – эгоизму.
– Есть два пути, – начал он. – Первый путь – адаптировать этих граждан к нашей жизни. Для чего им нужны жильё и средства к существованию. С жильём решайте сами, а вот со средствами… Работать они нигде не могут, а если и могут, то как их устроить без документов? да и куда? Здесь нужен другой подход. Вы же Савойский? – обратился он к художнику.
– Именно так.
– Ваша картина в первом зале висит. Нам экскурсовод (кивок в сторону Ларисы Дмитриевны) сказала, что ваша живопись теперь высоко ценится. Ну, понимаете, к чему я клоню? Вы будете писать картины, а я организую их продажу. У меня есть кое-какие связи. Вы готовы сотрудничать?
– Я не знаю, – растерялся живописец. – Но, если нужно, то… готов-с…
– А вы, конечно же, будете получать свой процент, – уловил суть Иванцов.
– Конечно же. Шестьдесят процентов от выручки.
– Милейший! – вмешался вдруг Ениколопов. – Спасибо за идею, но мы и без вас как-нибудь…
– А вот это уже второй путь. Я сообщаю в полицию о появлении этих граждан. Там, естественно, во всю эту историю с превращениями не поверят. Помаринуют у себя, а потом отправят в дурдом. Какие в этом случае плюсы? Их нет! А минусы? Упущенная выгода! Ну и ещё то, что бедняги до конца своих дней пробудут в психушке!
– Вы циничный негодяй! – холодно произнесла Лариса Дмитриевна.
– Да что вы сразу обзываться-то?! Подумайте, я же дело говорю! Вон, девушка ни жива ни мертва сидит… Пожалели бы…
Настя и, в самом деле, сидела, вцепившись в руку брата и, бледная и застывшая, походила на прекрасное изваяние.
– Дать бы тебе в морду! – произнёс зло и решительно Антон, и такой мужик проглянул в нём, что Козличенко невольно отшатнулся, а Настя отмерла и тотчас нашла его взглядом. – Но придётся с тобой согласиться… Если ты губу закатаешь насчёт шестидесяти процентов.
Коллеги Антона и не подозревали, какой он тёртый калач!
– Ладно, ладно, – Козличенко выставил перед собой ладони стеночкой, – пятьдесят на пятьдесят…
– И орграсходы за твой счёт!
– Хорошо, грабьте!
– Соглашайтесь, Даниил Викторович, – кивнул Натыкин.
– Чёрт с вами! – махнул рукой Иванцов. – Да, и… как вас там?
– Козличенко Валерий Акимыч, – довольно улыбнулся пройдоха.
– Оставьте свой телефон и идите уже в автобус!..
Когда за ним закрылась дверь, директор виновато взглянул на «гостей»:
– Таковы уж реалии нашего времени…
– И вы ещё оправдываетесь! – воскликнул Вележаев. – Вы – наш счастливый случай! Этот тип прав: окажись на вашем месте другие люди, нам, скорее всего не миновать жёлтого дома! Но каково! Мне даже и в голову не пришло, что возможно подобное развитие событий!
– Да уж, – шагнул к Натыкину Савойский и протянул руку, – мы все искренне вам признательны…
– А теперь о насущном, – сказал Иванцов, – вам же где-то надобно жить… Какие, друзья мои, – посмотрел он на музейщиков, – будут предложения?
– Вообще-то, для начала нужно всех обуть, – здраво заметил Антон.
– И, прошу прощения за интимную подробность, – продолжил Вележаев, – на нас нет нижнего белья.
– Конечно, конечно, после совещания займёмся этими вопросами, – согласился директор. – Деньги я выделю… Однако вернёмся к сути. Приглашаю вас, профессор, погостить у меня. Представлю вас супруге как своего старинного приятеля. И вообще, коллеги, надеюсь, история с появлением наших гостей останется сугубо между нами. Так ведь, Жанна?
Жанна устало посмотрела на директора. Пережитые эмоции обессилили её, но в следующую секунду в её глазах шевельнулся огонёк.
– А что я? У меня всегда рот на замке! Как чуть – так Жанна…
– Господи! – на лице Иванцова появилось какое-то мягкое и вместе с тем торжественное выражение, – мы все – свидетели невероятнейшего события, фантастического, события на гране волшебства! Казалось бы, человечество должно узнать о нём! Но вот сейчас мы понимаем: не должно, потому что не поверит, а только навредит. И это при том, что люди, не задумываясь, верят в настоящие нелепицы! Одним словом, чёрт знает что! Кто ещё хочет предложить?
– Я, – улыбнулась Жанна с ожившим взглядом, то и дело тянувшимся к штабс-капитану. – Я могу принять военного с сестрой. Квартира большая, брат служит, мать у гражданского мужа…
– Замечательно! – воскликнул Даниил Викторович.
– Нет, нет! – запротестовала Настя. – Мы у себя дома и никуда не пойдём! Так ведь, Николаша?
Тот кивнул.
– Милая Анастасия, теперь в вашем доме музей, а музеи непригодны для жилья, – здраво возразил ей директор. – Вы не сможете принять ванну или душ, приготовить пищу…
– Даниил Викторович прав, – поддержал его Антон. – Я здесь хоть и живу, но условия, прямо скажем, только, чтобы поспать. А так – по субботам посещаю баню, в остальные дни полощусь в раковине, завтрак готовлю с помощью кипятильника. В основном, варю яйца. Обед и ужин – в столовой через дорогу…
– Ну и что?! Я тоже буду полоскаться в раковине! – не сдавалась Настя. – А кипятильником кипятят воду?
– Верно. Но кипятильник – это нарушение правил противопожарной безопасности, и пользоваться им можно только в тайне от Даниила Викторовича.
Иванцов, приняв отсутствующий вид, отвернулся от весело брошенного на него взгляда Натыкина.
– Тихо! Он услышит! – тревожно прошептала Настя.
Очарование этого простодушия было столь велико, что улыбнулся даже Ениколопов, находившийся в мрачнейшем состоянии. Впрочем, вскоре лицо его снова посмурнело.
– У меня жена, дочь, – произнёс он, обращаясь к Иванцову, – я нет, не могу…
– Понимаю, Аркадий Глебыч, понимаю…
– А я предложу свой кров господину Савойскому! – громко, даже как будто с вызовом, сказала Лариса Дмитриевна, взглянув на Ениколопова.
Тот застыл лицом и позой, а Орест Сергеевич признательно поклонился:
– Премного благодарен. Надеюсь, я вас не стесню.
– Об этом не беспокойтесь: у меня хорошая двухкомнатная квартира…
Орест Сергеевич оторопел:
– Как же мы будем там жить?
– Очень просто: вы в одной комнате, я – в другой…
– А гостиная, столовая, кабинет?
Музейщики переглянулись.
– Наш мир слишком отличается от вашего, – горько усмехнулся директор. – Вам придётся ещё очень многому удивляться!
О проекте
О подписке