Дьявол всегда озабочен увеличением числа своих сторонников.

Гваццо. Compendium Maleficarum

Зачем же мы должны оставлять теперь путь известный, указанный нам в проповедях, чтобы следовать по неизвестному?

Энеа делла Стуфа

Высшие существа остаются такими, какими должны быть в вечности.

Джованни Пико делла Мирандола. 900 тезисов (Речь о достоинстве человека)

Как это происходит, невозможно описать словами, лишь испытать на себе. Ибо все, что можно сказать об этом, так далеко от действительности и ничтожно, как песчинка по сравнению с небом. Чтобы мы сами это испытали и достигли, да поможет нам Бог!

Иоханн Таулер. Проповеди

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой мы возвращаемся ненадолго к событиям, завершающим книгу о двух квадратах, и где также появляется некий Мальтус Фолъкон, коему в дальнейшем нашем повествовании будет уделено не так уж мало места

Как уже было сказано, путешествие к Ледяному Пальцу подкосило и здоровье, и рассудок Бофранка, каковые пришли в полнейшее расстройство. Порою он бывал весел и бодр, но иногда углублялся в себя и сидел, погружен в раздумья, что-то бормоча себе под нос. Запустив прическу и позабыв румяна, конестабль подурнел, и к возвращению в столицу не каждый из знакомых узнал бы прежнего щеголя Бофранка.

Грейскомиссару Фолькону он написал пространный отчет, содержащий в основном сведения о землях Северной Марки, их обитателях, обычаях, а также некие намеки в отношении бургмайстера Вольдемаруса Эблеса. Что касаемо событий на острове Сваме, конестабль о них умолчал, ограничившись лишь замечанием, что на побережье живут бедные рыбаки, сам же остров безлюден и непригоден для обитания.

Хорошо ли поступил Бофранк, дурно ли, он старался не думать. Одним утешался конестабль: властвовали над ним вещи выше его постижения, так что трудиться их понять было и напрасно, и душепогубительно.

Не желая ни обдумывать, ни обсуждать сии необъяснимые события, Бофранк доверился лишь Проктору Жеалю. Тот – а они как раз сидели в “Камне” – выпил рюмочку мятной настойки и промолвил:

– История твоя темная, и многое в ней напоминает дурманный бред – вот что я сказал бы, не знай я тебя, друг мой Хаиме. Допустим, что противостояние странных ветвей не менее странной религии – истинно. Доказать это, равно как и опровергнуть, ты не можешь. Я не знаю, что случится, если появится здесь пресловутый Шарден Клааке. Но покамест его нет и судьба его неизвестна, ты – единственный свидетель. Баффельт даже не вызвал тебя для аудиенции – это говорит о том, что интерес к тебе утрачен. Дело об убийстве грейсфрате осталось нераскрытым, и грейскомиссар, полагаю, также решит, что в тебе нет нужды. Вернись к преподаванию и постарайся забыть обо всем, если только сама жизнь не найдет способа напомнить.

Следуя словам Жеаля, Бофранк и в самом деле вернулся к преподаванию, как только почувствовал в себе должные для того силы. Единственно, чего он опасался, так это появления злокозненного Шардена Клааке, но тот словно в воду канул.

Труды Секуративной Палаты после того, как вместо умершего герцога ее непосредственным куратором стал брат покойного владетеля Нейс, ничуть не уменьшились; говорили, что герцог Нейс почти никак не касается секуративных дел, оставив все вопросы на усмотрение руководства Палаты – верно, так было к лучшему. Что же до правящего короля, то ему и в прежние поры недоставало желания интересоваться сыскными делами.

Со временем к конестаблю вернулась прежняя требовательность к платью, он в меру возможностей обновил гардероб согласно требованиям теперешней моды и некоторое время после попытался разыскать своих давешних спутников.

Обнаружить Акселя труда не составило – он так и служил в Секуративной Палате и даже немного возвысился в чине, сделавшись командиром ночного патруля в ранге десятника. Не найдя в себе сил опуститься до излишнего панибратства с простолюдином, Бофранк тем не менее выпил с ним по стакану вина в “Козе и розе”. Аксель тут же порекомендовал конестаблю в прислуги некоего пройдошистого малого именем Лееб, на что Бофранк обещал подумать – с горечью заметив про себя, что денег на содержание постоянной прислуги у него теперь решительно недостает.

Поведал Аксель и о судьбе Оггле Свонка. Тот, как выяснилось, работал подмастерьем в лавке мясника и на жизнь не жаловался, Аксель порою покупал у него то окорок, а то бычью печенку по весьма невысокой цене (дешевизна объяснялась тем, что Оггле Свонк попросту крал с ледника у своего хозяина).

– Не думаешь ли ты жениться, Аксель? – спросил Бофранк, когда разговор иссяк, и говорить было вроде уже не о чем.

– Думаю, хире, – закивал Аксель. – И даже присмотрел уже девушку из хорошей семьи: отец ее суконщик, а брат служит в кавалерии.

– Что ж, не забудь пригласить на свадьбу, коли таковая случится, – сказал Бофранк, собираясь. Аксель принялся благодарить, но конестабль его уже не слушал, размышляя о том, что завтра вновь придется вещать с кафедры о прелюбопытных вещах людям, каковым нет до них никакого дела.

– …И не стоит думать, как ошибочно делают многие, что в зрачке убиенного запечатляется образ его убийцы; ученые исследования показали, сие всего лишь заблуждение, притом опасное…

Бофранк прервал лекцию и воззрился на задние ряды аудитории, где обыкновенно обитали слушатели нерадивые и худородные.

– Не мог бы хире Земпер повторить сказанное мною только что?

– Вы говорили о глазах, хире прима-конестабль.

– И что же я говорил о глазах?

– Что… что в глазах убийцы запечатлен образ убиенного… то есть наоборот…

Конечно же, Земпер лекции не слушал, да и как ее слушать тому, кто скрытно играет на скамье под партою в карты. Подсказывал, как заметил Бофранк, другой игрок, именем Адальберт Мунк; то ли подсказал неверно, то ли глупый Земпер все перепутал с испугу, однако Бофранк велел наказать обоих. Прилежный толстячок Таут, учебный староста, записал повеление в свою книжицу, и конестабль мог быть уверен, что после занятий и Мунка и Земпера примерно высекут. Беда в том, что подобное вразумление для седалищ никак не влияло на умственные способности…

Закончив лекцию, Бофранк порекомендовал слушателям новую книгу Белейдера “О способах удушения и распознании оных”, написав дополнительно название на аспидной грифельной доске – в надежде, что трое-четверо захотят купить ее в лавке, а еще с десяток затем возьмут у них прочитать; на остальных он ничуть не рассчитывал.

Пополнение, выходившее из стен Академии, не радовало – об этом Бофранк мог судить по первому своему выпуску. Слушатели со способностями шли работать в Фиолетовый Дом, кто похуже – в иные государственные учреждения, где потребны были выпускники со знаниями Палаты, остальные же разъезжались по стране, чтобы в самых дальних ее уголках сделаться истинными мечами пресветлого короля и миссерихордии. Возможно, Бофранк был не прав, когда обнаруживал упадок учебного усердия, но такие слушатели, как Земпер или же Мунк, заставляли его сожалеть о карьере преподавателя.

Что до миссерихордии, то Бофранк, следивший и за церковными, и за светскими делами без особенного тщания, все же заметил, что грейсфрате Баффельт начал изыскивать врагов короля и веры уже внутри самой церкви. Двух епископов, абсолютно благонадежных и богобоязненных, обвинили в ереси и казнили – одного сдиранием кожи, второго четвертованием… Неожиданно ушел в отставку кардинал Дагранн, один из ближайших сподвижников Баффельта в первый год его службы. По слухам, доходившим из королевского окружения, где у Бофранка были кое-какие знакомые, королю не было дела до происходящего в вотчине Баффельта – был бы порядок в государстве! И то верно: по отчетам Секуративной Палаты, число преступлений как в столице, так и в иных городах снизилось едва ли не вчетверо. Способствовало тому и подписание нового королевского “Указа о соизволении продажным женщинам употреблять свое тело в целях получения денежной или иной мзды”; теперь отнюдь не возбранялось заниматься таковой работою, но с уплатою налогов и под строгим контролем со стороны специально заведенного в Палате отделения. Кое-кто возроптал, но церковью было сделано необходимое разъяснение о том, что налоги пойдут на дело богоугодное и есть достаточно примеров в священных писаниях, когда женщины служили телом и всем посредством тела заработанным во благо вере и в процветание государства.

Поутру Бофранк собрался было позавтракать, и хозяйка принесла уже еду, как кто-то постучал в двери. К сожалению, хозяйка отправилась к прачке, и конестабль вынужден был сам спуститься вниз и отворить.

На ступенях стоял юноша, почти мальчик, в дорогом костюме, дорогой же фиолетовой шляпе, в коротком плаще, служащем защитою от дождя, что шел с самой ночи, и со шпагою на поясе. По эмалевому значку на эфесе Бофранк сделал вывод, что перед ним – его коллега по Секуративной Палате, а по крупному аграфу зеленого золота, скрепляющему плащ пришельца на правом плече, заключил о несомненном богатстве гостя.

– Прошу простить меня, хире, но мне нужен прима-конестабль Хаиме Бофранк, – сказал юноша с напускной важностью, долженствовавшей скрыть робость.

– Я и есть Хаиме Бофранк. Юноша коротко поклонился:

– Меня зовут Мальтус Фолькон, хире. Я всего лишь младший архивариус, но прошу не делать из этого поспешных выводов, равно как из того, что мой отец – грейскомиссар Фолькон.

– Я и не успел еще сделать никаких выводов, – с досадою промолвил Бофранк. – Я всего-навсего собирался позавтракать… Что вам угодно, хире Фолькон?

– Я хотел бы рассказать вам об одном недавнем печальном событии, которое, несомненно, вас заинтересует.

– Что же это за событие?

– Нельзя ли войти в дом, хире Бофранк? Я расскажу вам все по порядку.

– Что ж, прошу, – сказал Бофранк, пропуская неожиданного гостя внутрь.

Ничем не выказав своего мнения о скромной обстановке и еще более скромном завтраке, что остывал на столе, юный Фолькон сел на стул, поставив шпагу меж ног, и попросил:

– Если я нечаянно прервал вашу трапезу, хире Бофранк, то прошу вас, не стесняйтесь, продолжайте, меня это ничуть не смущает.

– Могу предложить вам вина, – не слишком приветливо сказал Бофранк, беря вилку, но Фолькон покачал головою:

– Еще слишком рано, к тому же я почти совсем не пью.

– Тогда рассказывайте; мне уже скоро на службу.

– Дело в том, – начал юноша, – что в архиве я работаю по причине своего возраста, недостаточного для поступления в Академию. Однако я попросил отца устроить меня хотя бы туда. Это, знаете ли, дисциплинирует, к тому же я хочу приучить себя ко всему, с чем придется столкнуться, заранее.

– В архиве?!

– Я по возможности посещаю места преступлений, в том числе весьма омерзительных, и переношу это не в пример лучше многих великовозрастных гардов, – с достоинством произнес Мальтус Фолькон. – Но к делу. Недавно, разбирая бумаги, я обнаружил ваш подробный доклад, описывающий ряд убийств, совершенных в некоем удаленном поселке.

– Это дело давно все забыли, и сам я предпочел забыть! – резко сказал Бофранк.

– Может, и так, хире… Признаться, я никак не выделил доклада среди иных документов, которые я прилежно прочитываю и изучаю. Я бы и не вспомнил о нем, если бы не вчерашнее происшествие на улице Поденщиков.

– Что за происшествие? – Бофранк налил себе вина, поймав при том укоризненный взгляд юноши, и нарочито сделал большой глоток.

– Продажная женщина, хире… – Фолькон покраснел. – Возможно, вы слышали, что на улице Поденщиков убили продажную женщину.

– Стану я собирать слухи, – с раздражением заметил Бофранк, ковыряя вилкою еду. – Мало ли убивают продажных женщин в городе с населением в добрые пять сотен тысяч? Коли мы станем грустить о каждой, не хватит времени на добрых людей.

– Да, но не каждую убивают подобным способом.

– Что же с ней сделали? – довольно безразлично спросил Бофранк.

– Старик, у которого она снимала угол, лишился чувств, обнаружив тело. Голова была отсечена, притом доселе неизвестно, где оная обретается, а промеж ног несчастной был вставлен хвост коровы, украденный, вероятно, с бойни. На теле вырезан был странный знак, напоминающий наложенные друг на друга два квадрата.

Бофранк отложил вилку.

– Далее. Говорите далее.

– Больше мне нечего сказать, хире Бофранк. Разве что назвать имя несчастной девушки – ее звали Роза Эма Рената, двадцати семи лет от роду.

Продажную женщину двадцати семи лет от роду трудно назвать девушкою. Про нее не скажешь, подобно поэту:

 
Рыдайте, дщери, матери со чада!
Ведь солнце вашей чести прочь от вас
Ушло отныне в неурочный час,
Померкнув в клубьях копоти и чада.
 

Но Бофранк оставил это незначительное упущение без ответа. Чтобы оттянуть разговор, он еще немного поел, не обращая притом никакого внимания на пристальный взгляд юного Фолькона, запил пищу вином и только после этого спросил:

– И чего же вы хотите от меня, хире Фолькон?