Жунгли

Юрий Буйда продолжает радовать. Причём словечко "радовать" отражает конечно же совсем не ту гамму чувств и отношения к книге, которые спровоцировало, вызвало и пробудило чтение. Потому что как можно радоваться чему-то жутко горькому, безумно огорчительному, безгранично распущенному, неизлечимо больному, фотографически точному и документально бесстрастному, как запечатленная равнодушным фотообъективом картина кровавого убийства или унизительного надругательства. Когда человеческие тела бесстыдно обнажены и распластаны в самых выпотрошенных позах, когда любовные страсти превращаются в полуживотные соития и содрогания; когда вынимается самое нутро и рассматривается на холодном глазу, когда...

Но это только кажется, что глаз у Юрия Буйды холодный и равнодушный. Потому что вот уже четвёртая его книга переходит в категорию прочитанных, и с каждой новой его книгой крепнет убеждение, что Буйда для того только и показывает нам картины нашего же мерзейшего хамства, нашего же запустения и в жизни и в мыслях и в чаяниях наших, нашего же растления и убожества, чтобы прочитав мы сами же и возмутились самими собой, и восстали бы сами на себя, восстали яростно и решительно, как восстаёт последний защитник осаждаемой крепости...

По своей сущности этот сборник рассказов с говорящим... с кричащим названием "Жунгли" очень близок к сборнику "Прусская невеста". И многие авторские и фирменные буйдовские приёмчики повторяются и здесь, в "Жунглях". И стиль немагического ареализма тот же самый. И персонажи изрядно похожи и составляют с "прусскими" персонажами одну мерность, одну человеческую массу, одну изъязвлённую плоть одного общего понятия — МЫ...

Вот не случилась у меня "симпатии к ранимым героям" как обещали в аннотации, разошлись мы с ними по разным искривленным поверхностям, да и слава богу. Подальше от них нужно держаться. Да и "метафоры современной необузданной России" тоже не видать, или я отказываюсь в неё верить. Уж слишком грязной, пошлой и беспросветной выходит эта самая метафора в исполнении Юрия Буйды. С " подлинной философией" у героев и вовсе тяжко, единицы из них дотягивают до звания мыслителя и могут более-менее внятно, без ругани сформулировать своё отношение к миру.

Но все это ни в коем случае не означает, что книга не понравилась. Наоборот, автор оказался на редкость хорош, хорош своеобразно, как до него оказались хороши Липскеров и Данихнов со своим особым взглядом на окружающую действительность и душу человеческую. Хотя "человеческую" - слишком громкое слово, так и хочется прикрутить к слову "человек" уменьшительно-омерзляющий суффикс, если бы он был, и скроить новое прилагательное. Вот слово "людишки" неплохое, но из него тоже прилагательного не получается.

Если пропустить "Жунгли" сквозь сито, разделяющее целое на составляющие, то внезапно одной из первых начнёт выкристаллизовываться тема веры. Во всех рассказах рано или поздно, так или иначе присутствует Бог. Не обязательно канонический православный — напротив, у героев Буйды Он принимает совершено необычные обличья. Например, разъезжает на электричке, и нужно обязательно приходить его встречать на нужную платформу. Или превращается в новые сущности - Господина Сто Двенадцать и Госпожу Сто Тринадцать на хер - которые вроде бы должны защищать двенадцатилетних девочек, но как-то не сложилось. А главная Его задача как Бога - стоять и подавать патроны, иначе зачем Он тогда?

Еще одной немаловажной темой книги окажется тайная жизнь провинции перед лицом наступающего Большого города. Вот они, отдельная каста местных "мерзззских хоббитсовв", копошатся в своем мирке, где все как на ладони, каждый не без греха и можно уже прямо сейчас начинать бросать камни - не ошибешься. И, казалось бы, все сделанное в Жунглях, должно остаться в Жунглях, но на задворках уже нависает Москва, которая сомнёт и раздавит и привычный порядок вещей, и сами Жунгли, и его обитателей.

Чем еще хорош Буйда? Во-первых, это однозначно стильный автор, тут аннотация права. То, как он складывает слова, как крутит описания, как вылепливает прямую речь - все это действительно стильно. Во-вторых, он отличный рассказчик. В его исполнении незамысловатые сюжеты о хождениях по бабам, педофилии и концентрированной жестокости как образе существования превращаются в нечто особенное на грани реализма, магического реализма и тёмного городского фэнтези. В-третьих, его проза концентрирована. Те многослойные истории, которые автору удаётся вместить в не самые объёмные рассказы, у многих других писателей растеклись если не на пару томов, то на добротную повесть.

Однозначно удачное начало знакомства с автором. Планирую еще что-нибудь у него почитать, если он всегда настолько хорош.

Кто-то сварил трубы, на которых только белью было бы не стыдно висеть, поставил метрах в двадцати друг от друга на поляне между девятиэтажкой и детсадом, и с незапамятных времен это место стало заросшим самопальным футбольным полем. Мы – пацаны – всё лето, почти каждый вечер собирались пинать там мяч. Джунглями у нас звались ободранные кусты на краю поля. Туда часто залетал мяч, застревал между вечной грязью и оставленным бездомными барахлом.
Наступали сумерки. Мы косились на ребят с фонариками в мобильниках. Они были особенные, жадничали, оберегая свои мобильники. Мы боготворили их, если луч оказывался в наших руках и выхватывал на траве мальчишеские фигуры, застывшие по щиколотку в траве в раме ворот. И ненавидели их, когда они дразнили полную Луну и нас блуждающим по кирпичам девятиэтажки круглым расплывчатым светом фонарика.
У нас был один такой пацан – Фонарик. Наступили сумерки. Фонарик высветил невысокую ржавую решетку забора детсада. Мы перемахнули через забор, намериваясь пощекотать нервишки сторожу. Он был коренастый, злой и словно срывался с цепи, когда пацаны блуждали среди беседок и качелей.
Фонарика мы кинули, хотели проверить его особенность, жадность его натравить на ярость сторожа. Помнится длинный, словно обретший плоть, луч фонаря сторожа, который гнал нас взашей. Оглядывались и еще ловили то тут, то там паническое мерцание Фонарика и тощую тень от арматуры в руках сторожа. Забор стонал и прогибался под нашими драпающими телами.
Ночь эта потом не вспоминалась, а как всякое тогда позорное схоронилась где-то в школьном сортире. Но что-то все-таки пиналось в голове: мысль, никак не смеющая слететь с уст. Вечерами, на футбольном поле, стало очень трудно искать залетевший в Джунгли мяч. Темно как-то стало. Фонарик больше не светил, погас, пропал, а как бы пригодился его мобильник в этих чертовых Джунглях.

Не кусты были Джунглями, а мы сами ими были. Темными, непроглядными, с хищными звериными оскалами и цепкими когтями лиан.

Войти в Джунгли Юрия Буйды означает...

Войти в Джунгли Юрия Буйды означает потонуть в дерьме с ног до головы, а пока с тебя течет, искать свежую струю, чтобы отмыться. Выбраться на свет, показать чистое личико. Обитатели Джунглей так и делают: бегают всю книгу в говне по уши и изредка моют лица, чтобы потом вновь глотнуть сполна.
Я и задаюсь вопросом: то место, та страна, где живем – Джунгли? Или всё же мы Джунгли, в нас они, из нас сплетены? Народ страны – её отражение, это понятно отчетливо, и без Буйды, а кто не верит в это или не знает, тот легко отделается, если порвет книгу до того, как сблюет натурально и буквенно.
Юрий Буйда окунает в шалавную преисподнюю «низких» слоев нашего населения, загнивающих где-то под Москвой, в местечке Джунгли. Зажми нос, разрешается, потому что смердит смертно, но не моргни – над аттракционом Джунглей вывеска: «Россиюшка современная».
Истории Джунглей так живо передают запахи разложения его общества, что не могут не нести для читателя омерзительного испытания. Герои книги всей своей первобытностью и беззаконием, пряча за спиной заточку, спрашивают: полюбишь ты нас или нет? Сочувствуешь ты нам или нет? У Джунглей насильников, воров, проституток, уродов и инвалидов есть ничтожная щепотка человека внутри. И если принимаешь их со всей грязью и крохоткой света, то Джунгли и рады, душат в объятьях, душат, мне достаточно, спасибо, душат, не отпускают, сука, руку из-за спины выносят, душат, блестит что-то острое в руке, хрипишь рыбой погибающей, душат, раз-два-три в бочину и…