Отзывы на книгу «Высматриватель»

Человек - это большая пуговица, на которую уютно застегнут мир

Занимательно. Изобретательно. Заковыристо. Изощренно. Извращенно. Изменчиво. Доверчиво. Задверчиво.

Читаешь Высматривателя и тонешь, тонешь, путаешься в паутине слов, теряешься в джунглях тройных смыслов. Учишься смотреть не из-за, а в. Учишься читать по деревьям еще не написанные на еще на сделанной из них бумаги книги. Учишься думать себя, жить себя ногами, руками, до самого верха. Временами уходишь в казуальное, вспоминая по дороге, что не купил билет в театр памяти, где в гардероб надо сдавать мысли, где после третьего звонка неприлично громко думать, где собираются педанты (несправедливо обвиненные в том, что так умеют тлить, что растлевают всех из-за своего корня пед) и подставные педанты, пытающиеся впихнуть тебе банку с богом; где тебя наконец научат забывать.

А потом выходишь в тонкую кишку улицы и ищешь, где же бабка кишечница и ее антагонист бабка-кишечница, но уже с дефисом. Боишься, что, мерзко хлопая крыльями, налетят злыдни или еще кто похоже. Всматриваешься с недоверием в каждого прохожего, а вдруг болеет корыстью. Корысть - это не жуки, иначе мы бы слышали жужжание и знали, этот человек корыстен. И теперь не можешь просто жить, просто носить себя по черным кварталам городов, вдыхая смрад людей, потерявших внутренний свет. Померкло их мерцание по меркам меркантильным. И пытаешься убежать в изнаночный лес, найти там светляков, чтоб поселить в волосах у этих людей, чтоб дать им надежду, чтоб снова научить жить.

И мечтаешь найти себе собственную ибогу ( личного бога?), чтоб думала себя через тебя, чтоб держала тебя ниткой тутового шелкопряда, чтоб вростала своими волосами в твои луковицы, чтоб вырвала тебя из лап смерти, выиграла в партию в шашки с костлявой. И пытаешься все вокруг высмотреть, а вдруг скоро исчезнет, а потом уже никогда. И стараешься придумать себе туфовый дом на берегу рыбокаменной реки. Или зефировое детство, или друга, живущего за кадыком, или жену, готовящую ночь на ужин - каждому по нехватке его.

И понимаешь, что не сможешь быть прежним после знакомства с Высматривателем. И мучишься, мечешься, бередишь, бредешь, ломаешься, ловкачишься, целуешь асфальт ногами, сбегаешь в перпендикулярное пространство. А потом начинается новый электрический день.

…Это был такой день, когда у меня выпали все ресницы.

Первая фраза, которая поймала меня на крючок давно-давно и не отпускала до сих пор. Достаточно одной её, чтобы упасть в текст, пропасть в нём, укутаться, запутаться, заплутать… Никогда у меня не получится так не то что писать, а даже думать, возможно, нужны какие-то вещества, но скорее — особый склад мысли, умение видеть всё в один момент, все смыслы, все метафоры, все прочтения — в одном слове.

Сюжет прост, как букварь, его можно уместить в одном предложении: в мире кончился свет, и высматриватель Гюн отправляется на поиски решения — бумажного лампиона, чтобы помочь людям, потому что иначе никак. Но сюжет здесь — вторичен, важны слова и та многомерность смыслов, которую они за собой прячат. Бывало, приходилось перечитывать абзацы, но не потому, что смысл ускользал, а из-за того, что хотелось раскрыть что-то ещё, и ещё немного, и ещё чуть-чуть под другим углом. Настоящее, иносказательное, символическое, фонетическое — выбирай на свой вкус.

А ещё — это одна из самых прекрасных и самых кружевных книг о «смотрении внутрь» и понимании себя, за последнее время.

счастье — это состояние верного пути. 

А ещё — это книга о нас и наших пропаданиях в сети. А ещё она о вещизме и глухоте. А ещё она очень вовремя напомнила о себе — в конце ноября, когда и правда свет заканчивается, потому что свет конечен и — «что-то кончилось, а что-то ещё не началось». А ещё она ведь о внутреннем свете, ведь лампион — он настоящий, хоть и бумажный, и дойти к нему можно, только если подойти очень-очень близко.

А ещё это красиво. Читать и перечитывать. Думать и передумывать.

Человек — это большая пуговица, на которую уютно застегнут мир.

Такие книги нужно обязательно читать в бумаге. Носить их с собой, и при случае заглядывать, чтобы прочитать пару абзацев. Тут не в сюжете причина, а в самом тексте. Слово за слово, фраза за фразой, плетется паутина, в которой все смешивается, но, если взглянуть на это целиком, вырисовывается необычная картина.
Мир представлен в виде метафор, сравнений. Герои живут в своей оболочке, пытаясь найти в этом мире свое место.
Множество неоднозначных фраз, которые при разном настроении будут звучать для каждого читателя по-разному.
В общем, как набреду на эту книгу уже в бумаге, обязательно возьму себе в библиотеку. И почему-то мне хочется, чтобы это была уже не новая книга, а такая, которая прожила с другим читателем свою жизнь. И чтобы в ней были обязательно пометки. А я буду гадать тогда, над чем же задумался предыдущий читатель, когда выделял эти фрагменты текста.

Когда я открыла этот роман, то сразу подумала – ага, вот оно, лёгкое чтиво, которое я проскочу по диагонали ради развлечения. Но не тут-то было. Читать оказалось сложно, и многие абзацы приходилось перечитывать, чтобы выудить из них как можно больше.

Я не знаю, как называется такой стиль – то ли постмодернисткая словомешалка, то ли философская притча, то ли волшебная сказка, то ли аллегория на современность, то ли лингвистический экзерсис, основанный на фонетическом подобии и смысловой многозначности слов и именно это акцентирующий. В любом случае, подобие реальности и логической последовательности здесь самое условное.

Главным образом текст базируется на метафоре, "на многосмыслии и многомерности", по выражению самой Юны, а метафора – это великая сила, она способствует интуитивному мышлению, достижению полного понимания вещей. Из интервью (кстати, очень интересного интервью): "Просто описание уже не работает, нужно продумать опции "текстового сознания", например, эффект перепрыгивания смыслов в энергетические выгодные узлы событий…"

Художественная литература, основанная на метафорах, хорошо известна и любима многими. Сразу вспомним, например, Льюиса Кэрролла или Фернандо Арабаля с его "Необычайным крестовым походом влюбленного кастрата". Но если Кэрролл строит текст на логических парадоксах, а Арабаль пользуется каламбурами и смешением смыслов ради забавы, иронического сарказма, то Юнну Летц интересует прежде всего полнота смысла, глубина метафорических связей, "энергетические узлы событий".

Находить смысл и глубину в этом тексте было нелегко, и многие абзацы проскакивали вхолостую, но некоторые вдруг попадали в цель, раскрывались в самой своей настоящей метафорической красоте – и это было здорово. Вероятно, такое попадание и промах зависят от текущего настроя читательского сознания, и если перечесть эту книгу через пару-тройку лет, то смысл в ней откроется совсем по-другому, и оценка книги будет другой. Но сейчас я думаю, что роман очень хорош, а Юна Летц обладает большим талантом. Написать такую книгу в 28 лет – это сильно.

Биография гласит, что она "около пяти лет прожила в Мозамбике, побывав в самых редких и далёких от цивилизации местах Африки". Африка – это, конечно, хорошее место для наблюдения за внутренними реальностями и отображения их словами. Раз уж я начала приводить для сравнения известных писателей, то по поводу Африки вспомню любимого своего Пола Боулза. Африка влияет.

Это было слово, в котором они успокоились, это был тот, и люди гордились им, прятали его, век за веком учились держать его в своей голове; сначала выпадало, но многие времена тренировок – только чтобы удержать этот смысл, огромную глыбу смысла, которая висела наверху и по сторонам, которая пронизывала жизнь, данную короткими импульсами как сердцебиение; каждый удар – это один человек. И вся эта махина под названием «мир» постепенно копией явилась изнутри человека, и теперь это было как зеркало обоюдозеркальное: мир внешний и мир внутренний, а между ними – перегородка в виде человека, которую надо было выдавить, и всякие духовные практики как переходный процесс. Люди научились читать про себя, думали книги, сначала по чуть-чуть, потом выращивали целые миры в собственных головах, и слово возвращалось обратно. Оно летало, и люди учились летать, когда они читали, всё это происходило на самом деле, и вскоре слова растворились, сама корочка слов растворилась, и остались чистые смыслы.

И тогда они были готовы, люди были готовы к огромному переходу в новое состояние всемерного текста, где слова копились свободным смыслом, и это было знание. Так они могли перейти, но вторглись какие-то шумы, «испорченные слова», и это были цифры. Цифры заполонили всё вокруг, но цифрами нельзя было любить, дружить, цифрами нельзя было хватать мысли, цифры не заменяли слов.

Вместе с угасанием лампад идёт процесс сворачивания абстрактного мышления. Многое пришло именно оттуда, жаль, что теперь забыли. Вера осуществляет то, что для разума – чистое безумие: превращает невидимое в сущее

Да, я очень долго читала эту книгу, непозволительно долго - аж на три недели я растянула книжку в, примерно, 250 страниц. Ничего не могу с собой поделать, Летц пишет огромными нагромождениями, которые надо осмыслять-переосмыслять, частыми повторениями. Создается ощущение, что разговариваешь с человеком, который задыхается от бега или пережитых эмоций и не может последовательно выразить свои мысли. Иногда перечитываешь строчку по 2-3 раза, чтобы понять, что вообще произошло. Однако, книга мне все-таки понравилась, это моя маленькая победа. В ней было столько строк, нашедших во мне отклик, все то, о чем я размышляю, идя по жизни. Абсолютно своя потустороняя вселенная, со своими законами природы, профессиями, существами. Книга стоит того времени и тех мучений, что я на нее потратила.