– Ты всё равно выйдешь за меня замуж, – практически прорычал Эриас, подцепляя жесткими пальцами мой подбородок и заставляя смотреть на него.

В сиреневых глазах полыхало аметистовое пламя, лицо побелело от гнева. И даже сейчас, когда внутри всё сжималось то ли от страха, то ли от желания, я понимала, что он самый прекрасный мужчина на свете.

Но сказала совершенно спокойно, пусть даже и рискуя быть за это наказанной.

– Вот только не надо мне угрожать, – еле слышно сказала я, не смея отвести от него взгляда.

Эриас недобро прищурился, рванул меня к себе и впился в губы, лишая возможности сопротивляться.

По телу пробежала жаркая волна, сердце застучало как сумасшедшее, желание вспыхнуло белым сладким пламенем.

– Всё равно будешь моя, – выдохнул он, опаляя мои губы огненным дыханием, – моя…

После этого оттолкнул, осмотрел с ног до головы и прошипел:

– Собирайся, Ромеда. Через два айта мы полетим в храм.

С этими словами он покинул мою комнату и даже не оглянулся. Подрагивающие колени подогнулись, и я медленно опустилась на густой пестрый ковёр, которым был застлан пол. Маленький чиноку выбрался из-под кровати и тихонько подполз ко мне. Ткнулся в руку золотистым носом, взмахнул радужными крылышками и вопросительно курлыкнул.

– Я не знаю, что мне делать, Чи, – прошептала я, чувствуя, как к глазам подступают слёзы, – не знаю… Ведь я никак не могу стать его женой, иначе проклятие тогда ничто не удержит…

***

7 дней назад, месяц Моря

– Мне горько тебе это говорить, дочь моя, но ты знаешь, что иного выхода нет, – сказал отец, стараясь не смотреть на меня.

Ветер нес с моря запах соли и прохладу. Пробирался под шелковую тунику, заставляя ежится от холода. Играл с моими белокурыми волосами так, что постоянно приходилось их убирать с лица. Золотой венок я потеряла на берегу, когда купалась. И теперь локоны в буйном беспорядке струились по спине.

– Я знаю, – еле слышно ответила я.

В один миг белизна колонн, поддерживавших покатую крышу нашей беседки, вдруг показалась мертвой и ледяной, словно снег на вершинах Проклятых гор. Кефей, царь Эфоса, не мог поступить иначе. Оракул нашего дома всегда говорит истину. И нет смысла что-либо говорить.

Моя мать, царица Кассио, знала, что не стоит ставить себя выше богов. Боги коварны и злопамятны. Они благостно принимают жертвы, но в то же время слышат каждое слово, произнесённое смертным. Вот и наказан теперь весь Эфос злобным чудовищем, выходящим из морских волн за то, что царица посмела сказать, что красивее она всех богинь. Ох и смеялись тогда на пиру над её словами, говорили, что бесстрашна и дерзка прекрасная Кассио, только вмиг смолк смех, когда вдруг сами собой распахнулись бронзовые двери в царский зал. Раздался смех, низкий и нечеловеческий, задрожали кубки и блюда на столе. Сразу смолкли все гости, переглянулись отец и мать, а я невольно сжалась, чувствуя, что ничего хорошего не будет.

– Раз ты самая красивая, Кассио, – прогремел голос бога моря, – то, наверно, и умом не обделена. Так же, как и боги, верно, Кассио?

Мать побелела как полотно. Отец только нахмурился, но пошевелиться не посмел. Никто не смеет, когда говорит бог.

– С этого дня Эфос отдаю я подводному чудовищу и волю даю делать всё, что вздумается. Очаруй же его, о Кассио, своей красотой. Убеди тебя слушаться.

И снова прогремел смех, от которого сотрясся пол в зале. Мне тоже подурнело, но мать вовсе лишилась чувств, поэтому все кинулись к ней.

С тех пор прошло две недели. Каждую ночь из волн выходило чудовище, на которое было страшно смотреть, и опустошало окрестности Эфоса. И каждую ночь мы слушали смех морского бога. Несколько дней и отец, и мать не выходили их храма, моля о милосердии, принося богатые жертвы и бросая в море изысканные украшения, сделанные руками самых талантливых мастеров Эфоса. Но ответа не было. А чудище приходило на следующую ночь, и всё повторялось. Именно тогда я с отцом отправилась к оракулу. Но великаны, сторожившие вход в его пещеру пропустили только отца. А потом и вовсе отправили меня домой.

И вот теперь я узнала страшную весть.

– Чтобы умилостивить морского бога, мы должны отдать тебя, Ромеда, чудовищу, – сказал отец.

Эти слова не укладывались в голове. Пусть я не была единственным или самым любимым ребёнком, но ко мне всегда хорошо относились. Всё же царевна, не простолюдинка. Да и слуги меня любили, потому что никогда я не относилась к ним жестоко или грубо.

– Только царская кровь может искупить царскую ошибку, – с горечью произнес отец, подошёл и сжал мои плечи. В его синих глазах, таких же, как и у меня, была боль.

Но нельзя противиться божьей воле. Как и нельзя не выполнять указаний оракула, какими бы страшными они не были. Ибо оракул никогда ничего не изрекает в пользу конкретного человека. Но всегда изрекает в пользу Эфоса, которому принадлежит душой и телом.

Кстати, никогда и никогда не видел его лица – оно всегда скрыто черным капюшоном. Никто не видел рук оракула, которые замотаны в грубую ткань. Никто не приближался к нему более, чем на двадцать шагов, потому что оракул сидит на серебряной треноге, а перламутровый дым благовоний так кружит голову сладковатым тяжёлым ароматом, что забываешь откуда пришёл и что хотел спросить.

– Я всё поняла, отец, – сказала я на удивление ровным и спокойным голосом. – Когда состоится… жертвоприношение?

Отстранённо, будто наблюдая за собой со стороны, даже похлопала такой выдержке. Истинная дочь царя. Только… что мне от этого?

– Завтра, – хрипло ответил отец.

– Могу ли я попрощаться с сестрами и Финасом? – спросила я, с сожалением понимая, что царь Кефей вновь стал царём, а не отцом – ни следа боли или печали на непроницаемой маске его лица не отражалось.

– Да, сегодня, – кивнул он. – Завтра, в начале пятого айта, на рассвете, ты должна быть готова, Ромеда. Оракул предупредил, что его указания мы должны выполнить за сутки, иначе бог может передумать.

Я только вздохнула, приложила руку к сердцу и склонилась перед родителем. Перед тем, как покинуть его, замедлила шаг.

– Как матушка?

Повисла тишина. Только крики чаек доносились издалека да шум ветра и моря.

– С ней лекарь, – хмуро сказал отец. – Будем ждать, что скажет. Но пока никого не пускает.

Я молча ещё раз склонила голову и вышла. Внутри все замерло, не было ни слёз, ни желания всех уничтожить, ни слать проклятия жестоким богам. Пустота. Не при рождении меня нарекли Ромедой – спокойной. Я не плакала ночами и не капризничала днём. Была тихим ребёнком, больше любившим книги и уроки моих уважаемых учителей, нежели проказы и веселье со сверстниками. И вот теперь… Боги, мне всего восемнадцать.

Но завтра моя жизнь закончится.

…С сёстрами прощание вышло горьким. Все трое повисли на мне и рыдали, не желая никуда не отпускать. Пятнадцатилетняя Агная, одиннадцатилетняя Филомела и шестилетняя крошка Ниобея. Они, в отличие родителей, не считали, что нужно делать вид, что им всё равно. Сердце каждый раз сжималось от горя, но я ничего не могла поделать.

– Сестрёнка, может быть, ты… сбежишь? – уже перед тем, как покинуть мои покои, шёпотом спросила Агная. – Должен же прийти Финас, он – твой жених. Неужто не поможет?

Поначалу сердце пропустило удар, на мгновение засияла надежда. Но тут же померкла, так как я прекрасно понимала, что это неосуществимо. Финас не рискнет. Он совсем неплохой парень, но на такое никогда не отважится. А я… я не поставлю так Эфос. Пусть мне горько расплачиваться за не свой проступок, но будет ещё горше, если за мою трусость будет платить весь народ Эфоса.

– Нет, Агная, если богиня судьбы бросила гадальные кости и увидела там мою смерть-искупление, то так тому и быть. Я не имею право предать Эфос.

Агная только быстро сглотнула ком в горле и рвано выдохнула, а потом сжала в крепких объятиях.

Всю ночь я провела без сна. Молча смотрела на усыпанное звездами небо и перелистывала книгу с древними сказаниями про могущественных драконов, которые жили здесь до того, как сюда пришли люди. Государство драконов было огромным и процветающим. Они мудро правили, жили в мире со своими соседями. Но потом поспорили с кем-то из богов и оказались прокляты. Что это за проклятие – людям не известно. Но наши смельчаки-исследователи и учёные не теряют надежды когда-нибудь отыскать драконье племя.

– Ах… если бы и мне так исчезнуть, оказаться среди драконов, – пошептала я, поглаживая кончиками пальцев пожелтевшие страницы книги.

За перечитыванием древних легенд я и не заметила, как задремала, склонив голову на грудь. И только робкий стук в дверь, а потом голос моей служанки пробудил меня от беспокойного сна, в котором привиделся красивый черноволосый мужчина с сиреневыми глазами. Его руки окутывало белое пламя, а низкий голос звал… звал по имени.

Я отложила книгу и потёрла затекшую шею. Потом криво усмехнулась. Финас не пришёл даже попрощаться. А бедная моя и наивная Агная смогла предположить, что он по-геройски кинется спасать меня из пасти чудовища. На душе было тяжело.

К скале, у которой всегда оно появлялось, мы прибыли в назначенный час. Я сняла все украшения. И даже сменила дорогие шелка, расшитые золотом и серебром, на простую ткань, замотавшись в неё с головы до ног. Вынула из волос шпильки заколки, заплела в простую косу.

Меня оставили в одиночестве, прямо на обрыве. Никто не смел ослушаться оракула. Но никто и не хотел видеть, как царевна сгинет в лапах чудовища. Ни родные, ни придворные. А сёстрам и вовсе запретили выходить из дворца.

Первые лучи солнца окрасили край неба, растворились сиренево-розовой и золотой краской в море. Все чувства словно умерли. Ещё не отступила ночная прохлада, а мои босые ступни занемели. Тело дрожало, но я стояла, гордо выпрямившись и ожидая своей участи.

Море забурлило, поднялась высокая волна. Через секунду показалось черное влажное тело, раздался дикий рев чудовища. Я сдавленно охнула, сжалась, невольно отступая.

Чудище снова заревело, я зажмурилась и вжала голову в плечи.

– Нет, не надо, пожалуйста, – прошептала еле слышно.

Но тут над головой вдруг хлопнули огромные крылья, и немая тишина опустилась на скалу. А потом сильные чешуйчатые лапы подхватили меня и оторвали от земли. Я вскрикнула и потеряла сознание.