Серия «Виноваты звезды»

Дизайн обложки: Юлия Межова

© Юлия Шамаль, текст, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль. От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!

Джордж Оруэлл. 1984

Я смотрела на электронное табло за спиной эмиссара абсолютной Свободы и понимала, что время уходит. Такие табло расставили во всех эмиссариатах, чтобы отлавливать нарушителей десятиминутного присутственного правила. В самом деле, очереди большие, если каждый начнет рассусоливать за счет свободы других… Мое время истекало: из десяти минут прошло уже пять, а мы до сих пор не сдвинулись с мертвой точки.

Я попыталась еще раз:

– Поймите, у меня не может быть такого низкого рейтинга! Это какая-то ошибка!..

Эмиссар душераздирающе зевнула, посмотрела сквозь меня и навалилась большой грудью на стол. Гладкая, полная, самодовольная, она все еще носила прическу, которая вышла из моды эдак в середине две тысячи тридцатых.

– Какие наши главные ценности? – задала эмиссар казенный вопрос.

Не отвечать на такие вопросы было нельзя.

– Свобода, доверие, открытость, – сказала я несколько более вяло, чем надо бы.

– Вот! – Эмиссар подняла указательный палец, на котором сияло крупное кольцо с нефротом – не путать с нефритом – новейшим достижением биобижутерии. – Вот именно! Свобода, Доверие и Открытость!

Я с тоской посмотрела на табло. Оставалось три минуты сорок секунд.

– Разве Свободой и Доверием объясняются ваши поступки? Вы опоздали на три дня с платежом по кредиту! И не предупредили банк!.. Вы не могли не понимать, что это автоматически понизит ваш рейтинг.

– Да, но это же первый раз за всю мою жизнь! У меня всегда была отличная кредитная исто…

– Это не все. – Эмиссар легким прикосновением разбудила стоящий перед ней монитор: вспыхнули и разбежались по экрану разноцветные цифры и графики, в правом верхнем углу всплыл мой профиль. В тревожной грязно-зеленой рамке. – Вот что еще повлияло – ваши запросы в Сети…

Три минуты десять секунд.

– Зачем вы все время ищете гадкие истории? Какие-то убийства, ограбления, маньяки, потом Калигула этот почему-то… Нормальный человек в три часа ночи не будет по двадцати разным источникам собирать информацию про Калигулу, он спать будет… Вот еще запрос: совокуплялась ли Екатерина Вторая с конем или это миф. Ну будь вы зоо, я бы еще поняла, но у вас же в статусе заявлен «гендер традиционный». Вы странно себя ведете.

Две минуты.

– Количество, а главное качество употребляемых вами слов – вот опять-таки, все же как на ладони, я ничего не придумываю – посмотрите сами!

Эмиссар слегка развернула монитор – так, чтобы мне тоже было видно.

– Пожалуйста, последний ментальный скрининг: в вашем ежедневном словаре только четырнадцать и три десятых процента слов лексически соответствуют принципам Свободы, Доверия и Открытости. Только четырнадцать! А семьдесят восемь процентов вашего вокабуляра говорит о том, что вы тревожны. Семь целых семь десятых процента произносимых вами слов свидетельствуют об агрессии по отношению к общественному устройству, ваши СС-друзья, между прочим, это отмечали. И это при всем при том, что у вас есть человеческая работа! Вы что, ее не цените, я не пойму? Слово «Доверие» и производные от него в прошлом месяце вы четырнадцать раз написали с маленькой буквы! У вас же грамотность 99 %, вы зачем это делаете? И вам еще не нравится, что ваш рейтинг снизился до семи? Удивляюсь, что он у вас не три – с такими-то данными.

Одна минута. Я кусала губы и изо всех сил крепилась. Давать волю слезам в эмиссариате – последнее дело. Эта грымза еще один балл может срезать, с нее станется.

– Меня же уволят, – пробормотала я.

– Ну вот, опять, – вздохнула эмиссар. – Слово из прошлого. Свидетельствует о не-Доверии к Системе. Не уволят! А о-Сво-бо-дят!

Раздался электронный сигнал, говорящий о том, что до конца моей присутственной сессии осталось тридцать секунд.

Эмиссар протянула руку и прикрыла ладонью мои дрожащие пальцы.

– Поймите, – сказала она тем проникновенным тоном, каким умеют говорить только профессиональные эмиссары и только под конец очной сессии с посетителем, – у вас нет поводов для беспокойства. Система – абсолютно справедлива. В отличие от людей она не страдает тревожностью, беспокойством, не-Доверием. Она просто отражает вас. Как только вы приведете себя в порядок – ваш рейтинг повысится.

Большая слезинка предательски скользнула по моим ресницам и капнула на жирную ненавистную руку. Как раз рядом с нефротовым кольцом. Раздался звук гонга. Сессия была окончена.

– Все-таки ваш рейтинг не семь, – сказала эмиссар, брезгливо вытирая руку салфеткой. – То-то я удивлялась. Подтверждаю шесть, и то, как говорится, за красивые глаза. Освободите кресло посетителя.

Я не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы встать и освободить кресло, и поэтому продолжала сидеть. Рядом вырос худой прыщавый пацан в серой форме и неторопливо загнусавил.

– Госпожа посетитель! Напоминаю о том, что вы живете в Обществе абсолютной Свободы. Согласно статье шестнадцатой главы третьей Всеобщей конституции ваша личная свобода не должна стеснять личную свободу других членов общества…

Я устало поднялась.

– Заткнись, придурок, – сказала я пацану и лишилась еще одного пункта рейтинга.

Глава 1
Пять

Двенадцать баллов – это был рейтинг мечты. Такой рейтинг позволял брать легкие и дешевые кредиты. Получать социальные пособия. Рожать детей. Иметь персональный автомобиль. Покупать и оформлять в собственность недвижимость. Выбирать себе работу из реестра вакансий, а не торчать годами на свободной бирже.

Двенадцатибалльник имел право бесплатно поступить в высшее учебное заведение. Получал доступ к магазинам органических товаров. Пил воду категории А и дышал А-воздухом, так как имел право жить и отдыхать в экологических зонах премиум-класса, соответствующих двенадцати баллам. Мастера биобижутерии выезжали на дом. Двенадцатибалльник пользовался лучшими достижениями цивилизации – то есть практически жил в раю.

Но главное, двенадцать баллов означали уважение и достойное место в обществе.

– Двенадцать – это Доверие. Запоминаем, дети, оба эти слова начинаются на Д, – так учили детей в первом классе Свободной школы.

Говорили, что сам Универсум – универсальное приложение, объединяющее социальные сети, платежную систему и портал госуслуг, – когда-то программировался именно под запросы двенадцатибалльников. Им была доступна престижная рамка профиля – оранжевая.

Оранжевый двенадцатибалльник был ярким и понятным символом того, что такое рейтинг. И что может дать человеку Система, если человек ей доверяет. Нет, не так, Доверяет с большой Д.

Главным в рейтинге была его абсолютная честность и непредвзятость. Впервые в истории людей наконец-то начали оценивать не по рождению, богатству или образованию. А по морально-нравственным качествам и социальным привычкам.

Система действовала просто: если человек вовремя платил кредиты, не имел за душой серьезных правонарушений (а мелкие штрафы гасил исправно), не вел предосудительных речей и не строчил в Сети ничего подозрительного, если его запросы в соцсетях не содержали ничего запрещенного и соответствовали заявленному сексуальному статусу, если в друзьях у человека были, в основном, приличные люди и отзывались о нем хорошо – то такому гражданину Система присваивала искомые десять-двенадцать баллов. Символ состоятельности и успеха.

«Если будешь хорошо учиться, станешь десяти-, а может, если Небо позволит, и двенадцатибалльником. А перед двенадцатибалльником открыты все двери, – так в детстве говорила мне мама. И грустно добавляла: – Как раньше было у отца…» При этом она кивала на храпящего на диване вечно пьяного батяню, который скатился до семерки и тренд имел хуже некуда. Я смотрела на отца с презрением и недоумевала, как можно было до такого дойти – взять да и растерять свой рейтинг!

Я всегда была уверена, что со мной такого в принципе не могло произойти: в отличие от отца я не пила, работала, соответствовала статусу и вообще. И вот поди ж ты.

* * *

«Как мама все это переживет?» Это было первое, о чем я подумала, когда на ватных ногах спустилась по ступенькам эмиссариата. Сейчас она заглянет в мой профиль, чтобы узнать, как дела, увидит пять баллов и все… Разразится катастрофа.

Знаете это чувство, когда происходящее кажется кошмарным сном?..

Не понимая, что теперь делать, я присела на скамеечку у входа рядом с хорошо одетой пожилой женщиной. Дама равнодушно смерила меня взглядом, привычно скользнула глазами по моим биочасам, заметила цвет профиля и подскочила как ужаленная. Встала, отошла в сторонку, кутаясь в натуральную шаль, – с севера дул холодный ветер. Ну и скребь с ней, с этой стервой. Я натянула рукав пальто пониже, чтобы прикрыть экран биочасов.

Не отморозить бы себе на этой скамейке пятую точку – в замечательном-то климате нашей зоны В. Которую мне, кстати, предстоит скоро покинуть, если я не верну прежние цифры… При этой мысли меня прошиб холодный пот. Я всю жизнь прожила в благополучном районе и понятия не имела, что происходит с людьми, которым приходится уезжать в нижние зоны.

В детстве, кстати, этот вопрос живо меня интересовал. Когда я училась во втором классе Свободной школы, я как-то раз спросила учительницу, что происходит с людьми, у которых рейтинг падает до нуля? Высокая чернявая и очень молодая Рита Фаустовна разволновалась и сказала, что таких людей не бывает. Именно поэтому, мол, школьная табличка номер один ставит нулевикам прочерк. Их не существует. Это, мол, гипотетическая вероятность. И вообще люди всегда только улучшают, а не ухудшают свой рейтинг. Такой ответ меня не устроил, и я повторила вопрос дома. Мама тоже сказала, что нулевиков не бывает. А отец возразил, улыбаясь:

– Еще как бывают…

– Фу, Федя, прекрати, – сказала мама испуганно.

Отец подмигнул мне:

– Не слушай женщину, Лара, она трусит сказать правду. Бывает такое, что человек скатывается до нуля.

– Это я трушу?!

– И что тогда с человеком происходит?!

Эти два вопроса мы задали хором. Мамин вопрос отец проигнорировал, а мне ответил задумчиво:

– Ну как тебе сказать… Скажем, его отключают от Системы.

Тут мама возмущенно прервала разговор, и у них началась обычная перепалка про «с ума сошел» и «не при ребенке».

– Уж я-то имею право это ей сказать!

– Зачем ей вообще это все знать? Ей это, тьфу-тьфу, не грозит!

– А с чего ты взяла, что не грозит?!

– Система не допустит!

– Ах, Система?!

Тут батя громко и грозно выругался по адресу Системы, всех ее создателей и их подлинных намерений. Мама зажала ему рот:

– Тихо, ты! Баллы и так хуже некуда.

И добавила горько:

– Мою жизнь ты сломал, не смей портить будущее моей дочери… У нее есть все шансы.

Это была правда, в школе я подавала большие надежды – по крайней мере так считали учителя и родители. В день девятилетия меня, как и всех достигающих этого возраста школьников, зарегистрировали в Системе. В моем случае это сделал не классный руководитель, а лично директор – да еще с небольшой поздравительной речью, потому что я была отличницей. На следующий день эмиссар торжественно надела на меня первые, пока еще простенькие биочасы. Это было важное событие для всей семьи – мама заплела мне красивую косу и заказала столик в органическом ресторане.

Этот вечер врезался в мою память: батя, как обычно, выпил лишнего и начал громко ерничать на тему, какое же это чудо – биочасы! Как здорово, что их изобрели. Какое же мы счастливое поколение – у нас есть рейтинги, биочасы, а главное – биобижутерия! Каждый желающий теперь может вставить себе в задницу умный, а главное – красивый сфинктер! «Что такое сфинктер?» – спросила я громко. Сидевшая за соседним столиком женщина оглянулась на нас и рассмеялась. После этого мама окончательно вышла из себя и пригрозила эмиссариатом, а батя вздохнул, иронически выпил:

– Ну, за Свободу, – и надолго замолчал.

Отец был диссидентом-одиночкой. Я ни разу не слышала, чтобы кто-либо кроме него когда-либо ругал Систему. Это было так же глупо, как поносить беспилотники, или телемедицину, или научный прогресс как таковой. Система была нашей средой, нашим воздухом, нашей защитой, высшим достижением и мягким климатом нашей цивилизации.

Интересно, что мой отец и его близкий друг дядя Леня были прародителями Системы.

В молодости они работали программистами первой категории, это их отдел писал программы первых ментальных скринингов, на которых сейчас строится работа всех эмиссариатов и всей Системной полиции. Отчетов о личности человека и его намерениях.

Толчком к созданию скринингов стали так называемые школьные расстрелы. Я не понимала, что это такое, а отец объяснял:

– Дети приходили в школу с оружием и расстреливали одноклассников. Убивали, да. Я видел собственными глазами: весь класс в крови, учительница дергается в конвульсиях на полу между партами…

В этом месте мама, как правило, просила избавить нас от подробностей, и отец продолжал:

– И самое удивительное, что эти подростки долго и откровенно готовились. За полгода начинали выкладывать в Сети фотографии преступлений, восхищаться ими. Писали в открытую: «Я всех ненавижу! Я буду убивать!» – и никто не реагировал.

– Почему?

Отец пожимал плечами.

– Не верили. Тогда считалось, мало ли, кто что пишет. А Леня первый сказал: надо заниматься преступлением не ПОСЛЕ того, как оно совершилось, а до!

Этот Леня одно время часто захаживал к нам в гости по вечерам. Среднего роста, скромный и, на первый взгляд, очень застенчивый человек. Узкие внимательные глаза. «Когито, эрго сум» – первая фраза на латыни, которой меня зачем-то учил дядя Леня: «Мыслю – следовательно, существую». Он развивал эту идею: «И, следовательно, действую. Мысль о преступлении – сама по себе уже преступление, правы были древние христиане».

Отец был не согласен, они часто спорили и даже ругались, и вся дяди-Ленина застенчивость при этом куда-то девалась. «Нельзя же судить и наказывать за мысли!» – кричал батя. «Это ты родителям убитых детей скажи, про мысли!.. – У дяди Лени был высокий голос, который, когда он волновался, срывался фистулой. – Мысли становятся реальностью, пойми ты!» «Я не буду в этом участвовать! Нужна грань!» – и, вспоминая про грань, папа, как правило, грохал кулаком по столу.

Так они ругались, наверное, с год, батя то и дело громогласно «уходил с проекта», но в итоге им удалось найти загадочную грань и алгоритмизировать ее. Написанная дядей Леней и моим отцом программа фьючерсных ментальных скринингов произвела фурор и мгновенно сделала их знаменитыми. Программа Фельдмана – Смирнова (фамилии дяди Лени и моего отца соответственно) определяла с вероятностью 99,9 %, перейдет ли потенциальный преступник от слов к делу.

Это была революция.

Дядю Леню назначили координатором Единой межгосударственной программы по контролю над агрессией, отец стал его первым замом. Многие годы ушли на то, чтобы отладить программу и встроить ее в Систему. Это благодаря отцу и его лучшему другу ни одно грубое слово больше никому не проходит даром. Отец лично добивался того, чтобы алгоритмы, анализирующие лексикон человека, не просто маркировали агрессивные слова, но и учились читать между строк – использовали психологические и психолингвистические аналитические платформы. Плюс – считывали через биочасы и кончики пальцев давление, температуру и прочие кожно-гальванические реакции в момент употребления человеком тех или иных слов. В итоге Система научилась узнавать намерения преступника раньше, чем он сам!

Это была гигантская работа. Отец и дядя Леня были награждены орденами «За особые заслуги перед Обществом абсолютной Свободы» первой степени.

Помню вечер, когда они пришли с орденами на груди, мама суетилась и накрывала на стол, а они сидели рядом и молчали. Труд всей их жизни был завершен, мечты сбылись, и им было нечего больше друг другу сказать. Идеальная система контроля была создана, отлажена и запущена в мировом масштабе.

Дядя Леня после этого исчез, я больше его никогда не видела. А отец запил.

В восемнадцать лет я закончила Свободную школу и сдала ЕРЭ (единый рейтинг-экзамен) на восемь целых девяносто восемь сотых балла. Система оценила меня очень неплохо – особенно если учесть, что мой ближайший родственник пил и вел себя неадекватно. Правильное поведение в Сети и регулярное участие в Системных программах позволили мне поднять баллы до девяти, а потом и до десяти. Но на десятке я застряла. До престижных двенадцати мне вечно чего-то не хватало.

– Почему они могут, а я нет? Какое-то во мне «недо»… – понуро размышляла я, разглядывая в Универсуме жгуче красивые профили знакомых двенадцатибалльниц, успешно переехавших в зону А.

Мама считала, что во всем виноват отец.

Жить десятибалльницей вполне себе было можно, но, конечно, не на очень широкую ногу. Я имела право на желтый цвет профиля в Универсуме, на органические продукты, но в целом качество жизни мне полагалось гораздо скромнее, чем двенадцатибалльникам. Жить, например, я могла только в зоне В, не выше. А это значило, что приличные климат, вода и воздух, так же как безболезненная ВИП-косметология и биобижутерия премиум-класса тоже пока были недоступны. Я утешалась тем, что, например, у восьмибалльников не было и того, они носили, ели и пили сплошь дешевую синтетику, а жить могли только в непрестижных регионах – на запад дальше Уральского хребта вход им был заказан.

Я жила с родителями – так было экономнее и добавляло четверть балла в рамках Программы поддержки пожилых людей.