Глава 5

Утро выдалось безрадостным. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь шторы, не способствуют повышению настроения. Голова нещадно болит после выпитого алкоголя. Горло пересохло и ужасно хочется в туалет. А я всё лежу в постели, имитируя глубокий сон, слыша за дверью шорохи шагов и прочие звуки, сообщающие о присутствии в квартире родителей. Тихие разговоры. Строгий, недовольный тон отца. Лежу и жду с минуты на минуту вторжения на мою территорию, сопутствующего разбора полетов моего недавнего поведения. Сердце неустанно стучит, вызывая сильную пульсацию в висках и прокалывающие боли, отдающиеся в затылке.

Какого черта я не поехала домой? Вопрос риторический и ответ на него не способен повлиять на грядущее наказание. Уменьшить его. Скрасить существование. Хоть как-то помочь в сложившейся ситуации.

Взгляд падает на мобильный, лежащей возле подушки. Девять тридцать утра. Звуки шагов, затихшие возле двери. Сердце словно с грохотом падает вниз, заставляя замереть. Ладони в миг холодеют, покрываясь липким потом. Поворачивающаяся ручка двери. Не дышу. Ожидая.

– Не буди её, Вов, – доноситься мягкий мамин голос. – Поговорите, когда вернёмся. Остынешь немного.

Закусываю губы до боли, сжимая меж пальцев одеяло, натянутое до самого подбородка. Ручка плавно возвращается в исходное положение. Звуки шагов затихают, удаляясь от моей двери в пространство квартиры. Ещё минуту лежу, практически не дыша. Хлопает входная дверь и всё вокруг замирает. Глубоко выдыхаю, срываясь с постели в сторону туалета. Заглядываю на кухню, находя на столе сервированный завтрак и чашку горячего кофе. Рядом клочок бумаги с размашистым маминым подчерком, гласящим:

– Уехали в Москву, будем завтра к вечеру. Веди себя хорошо. Целую!

Кляну себя на чём свет стоит за предыдущий вечер. Наверняка они слышали, во сколько я заявилась. Сброшенные кое-как туфли в прихожей. Валяющаяся рядом сумка. Запах алкоголя, исходящий из моей комнаты, говорит сам за себя. Нравоучений не избежать. Отстрочка разговора не сведет его на нет.

– Чтоб тебе провалиться, Баженов! – в сердцах произношу злобно.

От чего-то уверенная: не будь его присутствия рядом – вечер прошел бы совсем по-другому. Ярость, как известно, необходимо на кого-то направить и моя обретала виновника в его обличие. Не будь рядом этого напыщенного гада – жизнь шла бы своим чередом, не вовлекая меня во все тяжкие. Не провоцируя вести себя так, словно иду против всех. Папу обидела… Не припомню, когда прежде могла позволить себе подобного выплеска. Да и повода не было. Мама явно не находит себе места, гадая, что нашло на непутевую дочь. А причина всему естественно он! Кто ж ещё..? Ладно. Знаю. Сама виновата. Только обвинять другого в своих бедах, конечно же, проще.

День сегодня свободный. Планов изначально я не имела, и провести его в постели, пребывая в лениво-пессимистичном настроении, значилось единственным пунктом в программе максимум. Через силу допивая кофе, вдруг едва ли поперхнулась от поступающего на мобильный звонка. На дисплее красуется короткое имя, вызывающее на лице гримасу брезгливости. И не понятно полностью к кому она больше относится: к человеку, звонящему в данный момент или ко мне…

– Да, – бросаю, глубоко выдыхая.

– Как головка, милая? – уточняет ехидно. Ни тебе здравствуй, ни вежливого тона. Никакого уважения. С чего бы, правда? Ясно, что сама напросилась. Да и воспитание данного объекта желает лучшего. Хотя и моё сейчас кажется очень прискорбным.

– Нормально, – произношу недовольно, взаимно не размениваясь на показ хороших манер.

– Пивка не завести? Я как раз проезжаю рядом.

– Выполняешь очередной приказ начальства?

– Нет, – парирует весело. – Решил по доброте душевной помочь ближнему справиться с похмельем.

Фыркаю в голос, пытаясь унять нахлынувшее раздражение, а он продолжает:

– Машины твоего отца поблизости не наблюдаю. Ну, так что? На кофе позовешь?

– Перебьешься, – бросаю резко.

– Нет в тебе ни грамма сострадания, Кристина Владимировна! – заходится звонким смехом. – Человек из-за тебя ночь не спавши, таскаясь без пользы и личного удовлетворения по злачным местам. С утра готов помочь поправить твоё физическое состояние прохладительным напитком, а ты даже не в силах поощрить мои благие порывы чашечкой горячего кофе.

– Кирилл Леонидович, завязывай ёрничать, – произношу безразлично. – Не до тебя сейчас.

– Да без вопросов, – отвечает вполне серьёзно. – Сегодня посиди дома, или хотя бы не ищи приключений на свой привлекательный зад, а то у меня выходной и тратить его на дурёху вроде тебя, мне не с руки.

– Иди ты… – выпаливаю рассерженно.

– Значит, договорились, – отзывается глухо, обрывая разговор.

Откидываю телефон в сторону, не желая ни с кем разговаривать. Прямиком возвращаюсь в постель. Звонить больше врятли кому-то придет в голову, а перед завтрашним спектаклем необходимо привести себя в норму, отдохнуть и хорошенько выспаться.

Вечер приблизился необычно скоро. За прошедшие часы звонила лишь мама, справляющаяся о моём самочувствии. Разговор с ней вышел коротким. Немного напряженным, но не вмещающим в себя каких-то нотаций, нравоучений. По поводу отца мне было сказано лишь:

– Приедем – поговорите.

Будь так. Это лучше, чем эмоциональный выплеск по телефону. Не видя глаз собеседника. Лучше, чем глупые обиды и недосказанность. И всё же… гнетет где-то в глубине души. Тянет грузом. Последний наш разговор на приёме не идет из памяти. Оказывается, так просто обидеть самого близкого человека, вовсе не желающего тебе зла. Это необходимо исправить…

Утро следующего дня принесло с собой больше успокоения и рассеяло в потоке солнечного света тревоги, одолевающие меня во снах и наяву в течение ночи.

Скорые сборы в институт. День, промелькнувший, словно кадр фильма в ускоренной перемотке. И вот я уже гоню по узким городским улочкам, на вечерний спектакль. Всё как обычно. Спокойно. Не напрягающе. Только сердце отчего-то последние часы не на месте. Переживаю перед вступлением? Премьера прошла на ура и повода для нервозности с утра я вовсе не ощущала. Волнуюсь в преддверии разговора с родителями? Это как раз более правдоподобно.

Бросаю беглый взгляд на часы, расположенные на приборной панели. Мама звонила три часа назад. В ближайшее время они должны быть в городе. Надеюсь к моему приезду домой папа, прислушавшись к маме, немного остыл и скандал с порога меня не застигнет. Хотя, скорее всего, это будет строгий выговор в виде длительного монолога, в который невозможно вставить и единую реплику в своё оправдание. Да пусть так. Улыбаюсь тихо. Это лучше его молчания. Пожурит для дела, после обнимет, взглянет с теплотой, присущей лишь единому человеку…

Осекаю в себе желание ежесекундно набрать знакомый номер, выпалив как на духу, банальное:

– Папуль, привет, я соскучилась…

Правда. Эти дни, без привычного общения, мне безумно не хватало его участия в моей жизни… Пожалуй, не стоит столь импульсивно беспокоить. Порыв нежности вполне потерпит до личной встречи, а там уж брошусь в объятия. Может быть, и влетит поменьше. Может…

Стандартная подготовка в гримерке. Снующие туда-сюда костюмеры. Всё как обычно. И что-то не так. На душе муторно. Стою у окна, напряженно вглядываясь в пейзаж за окном. Стараюсь выкинуть из головы ненужные мысли.

Отчего же так тягостно, Господи? Словно что-то должно…

– Котова, – недовольный тон худрука, зашедшего в гримерку сбивает с мысли . – Давно пора направляться к выходу. Или первый акт ты решила отыграть здесь?

– Иду, – неловко улыбаюсь в ответ.

Кладу на свой столик мобильный, едва не роняя его на деревянную гладь, ощущая в последний момент вибрацию вызова, проходящую по пальцам. На экране высвечивается имя распорядителя отца. Нахмурившись, с пару секунд, вглядываюсь в яркую надпись. С чего ему мне звонить в такое время?

Собираюсь нажать "ответ", слыша буквально под ухом:

– Бегом на сцену, или в следующий раз я поставлю тебя в массовку!

Выдыхаю, натягивая на лице маску довольствия. Одариваю его своей лучшей улыбкой, отправляясь выполнять свою работу. Игнорируя продолжающий звонить телефон. Исходя внутри отчаянным желанием броситься к нему, наплевав на обязанности и ответить на вызов. Отчего-то кажется, что этот звонок нельзя было пропускать.

Немного отвлекшись на сцене, я вполне могла бы похвастаться душевным спокойствием и внутренним подъёмом. Но стоило только занавесу коснуться пола – тревожные мысли вновь захватили над сознанием власть. Я буквально бежала в гримерку, желая перезвонить Павлу. Узнать, что такого важного (а в этом сомнений у меня не было), он хотел мне сказать.

Открыв дверь гримерки, я замерла, оторопев. На моём стуле, опустив взгляд в пол, сидел сам Павел Давыдович, нервно крутя в руках свой телефон. Светлана, находившаяся поблизости, смотрела на него крайне заинтересовано. При взгляде на меня она неловко пожала плечами, убеждая жестом в невозможности объяснить его странное появление здесь.

– Добрый вечер, Кристин, – точно опомнившись, встаёт с места, подходя ко мне. Молча заключает в объятия, по привычке, легонько похлопывая по спине.

– Добрый, Павел Давыдович. Простите, не могла ответить… Судя по тому, что вы здесь, это был важный звонок?

– Да, – на мгновение, замявшись, хмурится, вглядываясь в мои глаза.

– У вас появились какие-то срочные вопросы? – с полным недопониманием, смотрю на него, пытаясь разобраться с причиной внезапного появления. – Я мало что знаю в делах отца и, для решения любой проблемы, вам лучше дождаться его возвращения.

– Я знаю, Кристин, – отводит в сторону взгляд, не переставая нервно крутить в руках телефон. Не припомню за ним подобного поведения. Точно наркоман в период ломки, находящийся на взводе и, старающийся не выдать своего самочувствия.

– Дело не в этом…– мнется так и не решаясь продолжить разговор. – Во сколько ты сегодня заканчиваешь?

– Через полтора часа, – отвечаю, начиная нервно хихикать. – Папа решил, что за мной требуется присмотр и послал вас сюда? Что за бесстыдство пользоваться дружбой ради удовлетворения своих интересов! Павел Давыдович, неужели вы, как здравомыслящий человек, не смогли его переубедить, объяснив, что до дома я вполне способна добраться без сопровождения?

– Мне бы твоё веселье, Кристин, – улыбается грустно, поспешно отводя глаза. – Переодевайся. Я сейчас выйду. Буду ждать тебя здесь по окончанию спектакля.

– Хорошо, – непонимающе киваю в ответ.

Весь последующий час мысли скачут как блохи, то и дело возвращаясь к необъяснимому визиту Павла. Если бы не суфлер, работающий сегодня на пределе возможного, я вполне пропустила бы пару—тройку своих реплик.

Войти в роль, как того требуется, не удавалось и недовольство, исходящее от худрука, стоявшего за кулисами, чувствовалось спиной, в которую то и дело упирался ледяной взгляд.

Последние секунды до полного закрытия кулис. Труппа неспешно покидает сцену, а у меня возникает ощущение, точно мои ноги приросли к полу. По позвоночнику прокатывает волна дрожи, приносящая с собой леденящий страх.

Ладони вмиг становятся потными, а в горле возникает ком, мешающий нормально дышать. Паника захватывает полностью, сковывая движения. Колени медленно поднимаются и, заставить себя сделать шаги в сторону выхода, представляется мало возможным. Короткими вдохами пытаюсь восстановить сбившееся дыхание, оседая на месте. Гляжу в одну точку, пытаясь понять, что со мной происходит. Проанализировать причину. И… не могу.

Чувство страха. Отчаянное. Дикое. Сильное. Не понимаю, откуда оно взялось. Из глаз медленно катятся слёзы. Беззвучно. Не вызывая и единого всхлипа. Сильным потоком. Время застыло. Я сижу, кажется, уже целую вечность, обхватив колени руками, опустив голову вниз. Не в силах подняться.

Обычно свет выключают по прошествии десяти – пятнадцати минут, но он до сих пор горит, освещая уголки сцены.

– Кристюш, – раздается поблизости едва различимый голос Павла.

– Не называйте меня так, – резко бросаю в его сторону, не задумываясь о произнесенных словах.

– Откуда ты знаешь? – прочистив горло, произносит глядя в глаза.

– Что? – вопросом на вопрос отвечаю на выдохе, ощущая, как начинаю дрожать ещё сильнее.

– Кто тебе сказал? – повышает голос, искривляя лицо. – Астахов? – затихает на секунду, не позволяя собраться с мыслями. – Гадёныш! Вечно лезет не в своё дело! Просил же не сообщать ничего по телефону…

– Вы меня пугаете, Павел Давыдович… – роняю тихо, ловя губами солёные слёзы.

– Они не успели ничего сделать… Кристин… Володя… – зажмуривает глаза, отворачивая голову в сторону. Продолжая, спустя короткую паузу:

– Марина сейчас в операционном зале и…

Дальше я уже не услышала, в один миг оглушенная в висках барабанной дробью, разошедшегося сердца. Увидев перед глазами глубокую темноту.

Резкий запах нашатыря, бьющий в нос, – первое воспоминание после беспроглядной тьмы, в которой какое-то время мне давилось пребывать. Голова нещадно раскалывается в районе затылка. Перед глазами плывет. Размытый образ Павла и худрука, бессвязно говорящие какие-то слова. Зажмуриваю глаза, желая вернуться в спокойствие тьмы. Крепкие руки до боли сжимают мои плечи, тряся из стороны в сторону. Кто-то заставляет меня пребывать в сидячем состоянии, напряженно поддерживая со спины.

Не вижу. Не слышу. Не хочу понимать происходящего!

Хлесткий удар по щеке провоцирует вздрогнуть всем телом. Отчаянно взвизгнуть, подав признак возвращения в реальность.

Открываю глаза, слыша где-то поблизости:

– Вот так, Кристин. Всё в порядке. Пришла в себя.

– Что произошло? – задаю самый глупый вопрос из возможных в этой ситуации.

– Всё будет хорошо, – отзывается Павел. – Сейчас ты переоденешься и мы поедем домой. Лана поможет снять платье.

– Да, конечно, – не своим голосом отзывается коллега.

– Сможешь сама идти? – мягко и неуверенно уточняет Павел.

– Да, – отвечаю почти беззвучно, с его помощью поднимаясь с холодного пола.

Полутемные коридоры кажутся бесконечными. Или мои шаги слишком медленны? Словно во сне, передвигаюсь, опираясь о стену. Словно на ощупь. В тишине, которую никто не решается нарушить.

Платье падает на пол, едва за нами захлопывается дверь.

– Мне очень жаль, – робко произносит Светлана. Как ответ лишь киваю, смутно понимая, к чему относятся эти слова. Стою истуканом, позволяя производить вокруг себя нехитрые манипуляции по смене моего облика. Время точно остановилось. Сознание изжило из себя все мысли. Словно защищая и без того надломленную психику, от контрольного срыва.

Не помню, каким образом я оказалась в машине Павла. Бьющий свет фонарей по глазам, будто яркие вспышки невидимого затвора, отмеряют сотни метров, исчезающих под колесами в темноте опустевших, точно вымерших улиц.

Смотрю на него, устремившего взгляд на дорогу. Сжимающего руль до побелевших костяшек на фалангах пальцев. Искривившего напряжением мышц линию тонких губ. Словно боящийся того, что без этого усилия они будут дрожать, отражая весь спектр эмоций и чувств.

Отворачиваюсь к окну, не спрашивая, куда мы едем. Вокруг мелькают мало знакомые дома. Не понимаю маршрута, да и не стараюсь вникнуть в его суть. Скидываю туфли, поджимая под себя ноги. Безнадежно обхватываю колени руками. Ощущая внутри болезненную пустоту, словно расширяющуюся с каждой секундой и, грозящей вырваться наружу диким, животным криком бессилия. По щекам вновь катятся слёзы. Беззвучно. Вызывая лишь легкое вздрагивание пересохших, обожженных солью губ. Пытаюсь закрыть глаза, перекрыв доступ прорвавшейся плотине, ощущая на плече легкое поглаживание. Мягкий голос заставляет повернуться, распахнув опухшие глаза.

– Выпей это, – протягивает в мою сторону небольшую стальную фляжку, украшенную блестящей, в переливах фонарей, гравировкой.

– Не лучшее успокоительное, да другого сейчас не имею.

Не задавая вопросов, неумело откручиваю стальную резьбу, делая щедрый глоток алкоголя. Губы нещадно начинают щипать, а по горлу вниз, словно скатывается огненный шар, выжигая внутренности до пепла.

Говорят, если чувствуешь физическую боль, – значит ты ещё жив. В моём случае, кому от этого легче?

Жадно допиваю оставшуюся во фляжке жидкость, смутно веря в ее успокоительные свойства. Алкоголь не приносит облегчения. Не унимает боль. Не заполняет вакуум. Он оголяет душу, словно острый скальпель, освежая края кровоточащей раны.

Подъезжаем к высокому шлагбауму и невзрачной на вид, словно необитаемой охранной будке. "Проезд строго по пропускам", гласит яркая надпись на белом фоне. Впереди виднеются невысокие серые больничные корпуса, точно завуалированные редкими посадками деревьев, имеющих пышные кроны.

Павел практически бесшумно покидает машину, исчезая за дверью, пропускающей на улицу тусклый свет. Я не спешу выходить, зная наперёд, будет необходимо, меня позовут. Минуты тишины наедине с собой, действуют ещё более убивающе. Включаю радио, пытаясь заглушить собственные мысли, снующие лишь в одном направлении. Чего мне следует ожидать переступив порог этого здания?

Не хочу думать заранее. Не хочу принимать мысль, как данность. Ничего плохого не произошло! Не могло произойти! Это чья-то злая шутка, которая заметно подзатянулась. Всё будет хорошо. Так ведь обещал Павел? Я всегда верила его словам… Отчего слепо не принять их сегодня?!

Возвращается, садясь за руль. Молча переключает рычаги, заезжая под поднявшийся вверх шлагбаум. Паркуется напротив широкого, серого крыльца, корпуса с высокими колоннами у входа.