После моря

Глава первая, в которой Оля возвращается домой после отдыха на море с удивительной находкой…

– Ну, и чего там, на море-то? – в который раз бабушка принималась выпытывать у Оли новые подробности летнего путешествия в Крым.

– Нормально, – неохотно тянула внучка, отводя взгляд.

– Это что ж такое? Чего ж тогда весь народ гуртом туда ездит? Нормально – это у нас в дому нормально, ни жарко ни холодно. А там, поди, как в сказке, – мечтательно продолжала допытываться бабушка, – какое оно, море? Водичка-то, поди, тёплая, как парное молоко, а?

– Нормальная, баб, вода как вода, только шибко солёная, – пыталась завершить надоевший допрос внучка.

Бабушка не отставала:

– Ну, и чего этот новый папка-то? Как он тебе, а?

Этого вопроса Оля уже стерпеть не могла и, пробурчав себе под нос что-то типа «да вообще никак», стремительно скрылась в своей комнате.

Девочке вовсе не хотелось обижать добрую бабушку, которую она любила всей душой, но вопросы о «новом папе» не только злили, но и, казалось, обжигали её изнутри. Если до поездки она просто терпела редкие моменты присутствия неприятного чужого человека, то после более близкого знакомства поняла, что уже не может переносить надменного лощёного Колясика, как сладко называла его мама.

Порой Оле казалось, что она ненавидит его гораздо больше, чем двух злобных и по-настоящему опасных колдунов, обитающих в старом сарае. Она не могла спокойно слышать даже упоминания о Колясике: сразу перед глазами возникала круглая самодовольная физиономия этого противного вальяжного детины, манерами и голосом напоминающего кота Матроскина из известного мультика.

Острые иглы ревности кололи девочку в самое сердце при одном лишь воспоминании о том, как заискивающе, словно бездомный котейка, мама ловит взгляд ненавистного Колясика, скрытый за туманными стёклами очков. Именно он, этот пришлый невесть откуда щёголь, разлучил их с мамой. Из-за него Оля так много страдала и плакала. Он виноват в том, что задурил маме голову, и она, бросив их с бабушкой, ушла жить к нему в далёкую неприступную многоэтажку.

Поначалу Оле даже понравилось – новый мамин муж не сюсюкает с ней, будто с младенцем, как многие другие взрослые. Но вскоре она поняла, Колясик вообще совершенно равнодушен ко всему на свете, кроме своих любимых гаджетов. Его глаза, цвета жидкого студня, зимой и летом прятались за тёмными очками, смотрели на мир с неизменным презрением.

Поездка на море, которая по маминому замыслу должна была сблизить их и превратить в благополучную и полноценную семью, напротив, рассорила всех окончательно. Между Олей и Колясиком словно разверзлась бездонная пропасть. Их с мамой маленькой семье так и суждено было остаться «неполной».

Это страшное словосочетание «ваша неполная семья» Оля услышала от одной маминой подруги, ярко накрашенной тётеньки, и тогда это прозвучало как «неполноценная». Оля не хотела, чтобы ее, маму и бабушку считали плохими или какими-то ущербными, поэтому изо всех сил пыталась угодить маме.

В течение всей поездки Оля с тоской наблюдала, как мама вьётся перед надменным чужаком, пытаясь во всём ему угодить, изо всех сил сглаживая острые углы в их отношениях. Колясика же больше занимали онлайн-игры и общение в чате. Однажды вечером Оля не выдержала и сказала напрямую: «Мама, зачем так унижаешься перед этим, разве ты не видишь, что он любит свой смартфон гораздо больше тебя!» После этой фразы, вырвавшейся в запале, все заметно смутились. Колясик даже оторвался от вечного шныряния по виртуальным просторам и, неопределённо хмыкнув, промолчал. Лишь мама испуганно тряхнула дочку за плечо и в отчаянии вышла прочь.

Видимо, по этому поводу у мамы с её новым мужем всё-таки состоялся неприятный разговор, и на следующее утро Оля с мамой отправились на пляж вдвоём, без Колясика. К слову, Олю это совершенно не расстроило, чего нельзя было сказать о маме. Она словно превратилась в царевну Несмеяну, а Колясик потом то и дело зыркал уничтожающе, словно хотел сказать, что именно она, Оля, – причина всех бед и разладов в семье.

Девочку теперь было бесполезно пугать недобрыми взглядами, она уже была не та маленькая доверчивая малышка, как прежде. Оля помнила, что противостояла свирепым ду́хам-колдунам, которые, кстати, по сей день обитают повсюду, и не только в ярких фильмах, а на самом деле.

Окончательно мамины надежды на примирение рухнули, когда Оля вовсе отказалась общаться с «чужим дядькой» и решила навсегда остаться жить с бабушкой.

Но никакие семейные распри не смогли омрачить радости знакомства с морской стихией. Оля с восторгом плескалась в накатывающих пенистых волнах, а иной раз, нырнув в солёную воду, пыталась открыть глаза, чтобы получше рассмотреть дно и парящих в мутном тумане кружевных медуз. Порой ей удавалось обнаружить обломки ребристых ракушек и обглоданные морем до размера неровных прозрачных бусин стекляшки, сквозь которые можно было смотреть на солнце и проплывающие на горизонте парусники.

Главным морским трофеем стал найденный на берегу маленький серый камушек с дырочкой посредине, обрамлённой белой слюдяной полоской. Оля нашла его совершенно случайно, можно сказать, что камушек сам её нашёл. Завалился в карман, наверное, из той пригоршни морской гальки, брошенной на платье, чтоб не унёс ветер. Показав маме неожиданную находку, Оля была не готова к такой бурной реакции:

– Это же куриный бог, – громко закричала мама, всплеснув руками. На минуту Оле показалось, что мама расколдовалась и забыла о своём несмеянстве. – Теперь нужно срочно загадать желание и носить его как кулон.

Позже Оля полюбила подолгу внимательно рассматривать волшебный камень, но вот с желанием не спешила. Слишком много разных задумок, одна важнее другой, роились в её голове.

За время короткого путешествия на морское побережье в бабушкином подворье произошли большие перемены. Во-первых, бабушка завела кур, а во-вторых, во дворе появилась большая красивая будка, а в будке теперь проживал белый кудрявый щенок Куська. Бабушка объясняла необходимость обзавестись собакой просто:

– За курочками-то ведь догляд должо́н быть. А тут всё ж таки какой-никакой сторож. Затявкает на ворюгу, тот и поостережётся во двор соваться.

Но охранник из щенка оказался никудышный, мало того что он был скромным и робким, так ещё и куры его обижали, клевали, норовя попасть острым клювом прямиком в нос. А тут прицепилась к нему ещё одна напасть – стала с левой стороны шёрстка скатываться да лезть, оголяя розовый бочок.

Всё бы ничего, да обнаружила бабуля страшное преступление, что сотворилось перед самым носом сторожа-недотёпы. Кур-то подменили! Грешила хозяйка на сварливую и завистливую соседку:

– Наши-то курочки были крепеньки, гладеньки. Не куры, а барыни! А у Андревны – заклюки недокормленные, все грязные, растрёпанные. А теперь что?! Глянь, вместо пары моих красавиц ходят две какие-то замарашки. И где он, скажите на милость, был, этот сторож кучерявый? Куда смотрел, когда кур моих родных подменяли? Поджал, поди, хвостик и дрожал в будке, не тявкнул даже. Ох, выкину я его! Ох, выкину!

Оля знала, что бабушка добрая, однако если уж осерчает – то всё! Вполне может осуществить обещанные угрозы. Щенка до слёз жаль, но она не знала, чем ему помочь.

Домовой Ермошка, что перебрался на постоянное житьё в Олину комнату и обитал теперь в большом дубовом шкафу, зорко наблюдал за происходящим, давая всему свои бескомпромиссные объяснения:

– Да и как етот Куська, смирёный да пужливый, может противостоять такой здоровенной коровяке – Андревне. Собачонок-то капелюшечный совсем! Дык ещё и дворово́й его невзлюбил, вот и гнобит, вон – весь бок повыдергал! Как пить дать – его работа.

– Ермошенька, что ещё за дворово́й? И за что он нашего Куську мучает? – обеспокоилась вязаная кукла Ва́рюшка.

– Знамо дело за что, за то что собачонок белой масти, а ето ужо дело известное: не терпят дворовые беляков на своёй вотчине. Теперь изведёт животину, анахфема!

– Ой, да что ж это такое! – запричитала кукла Ва́рюшка и в ужасе закрыла вязаными руками круглые глаза-пуговицы.

Оля взяла подружку на руки и прижала к себе, пытаясь успокоить:

– А это точно, Ермоша?

– Да чё тут гадать, уж веками проверено: ежели дворовой не залюбил – всё, считай, пропала животина. Хошь лошадь белая, хошь корова, хошь даже кот – будет издеваться, обижать, пока до смёртушки не доведёт. Ну вот не терпит беляков, и всё тут. Хотите, сегодня ночью проверим. В засаду пойдём.

– Ермоша, а кто это такой – дворово́й?

– Да обалдуй один… смотрителем нашего подворья приставлен.

Засада

Глава вторая, в которой друзья заключают сделку с дворовым Чураем Калиткиным, который не желает быть товарищем…

Оля с Ва́рюшкой уже видели десятый сон, когда их стал бесцеремонно будить шумливый Ермошка:

– Просыпайтесь, сонные тетери, а то всё добро провороните! В дозор пора!

Выйти из дому не застигнутыми бабушкой оказалось не так-то просто – в ночной тишине половицы скрипели особенно громко, и друзья решили лезть в окно. Но оконные створки не поддавались, и открыть их удалось только с помощью волшебных чар. Ермошка прищёлкнул пальцами, и упрямый старый дом нехотя подчинился хозяину, пропуская заговорщиков в тёмный ночной двор. Под окном лежали старые доски, поэтому Оле не пришлось прыгать в пугающую темноту. Крепко прижимая к себе куклу, она двигалась почти наугад, еле поспевая за торопливым топотом домовёнка.

Засев в высокую траву у сарая, друзья наблюдали, как тихо и мирно дремлет в своей будке щенок. Казалось, прошла уже целая вечность, а ничего сверхъестественного не происходило. Где-то топилась банька, окуривая округу ароматным дымком. Ласковым тёплым светом мерцали окна домов, за их стенами журчали приглушённые звуки телевизоров. Лишь две неугомонные собаки вяло переругивались на какой-то дальней улице.

Именно теперь, в наступившей сумеречной дремоте, стала очень ощутима непохожесть их местечка на весь окружающий мир. Действительно, этот странный островок почти настоящей деревни, прозванный в народе посёлком Отселу́ха, располагался практически рядом с центром города? – за железной дорогой.

Маленькие частные домишки со всех сторон теснили высотные дома, помпезные супермаркеты, но он не утонул в индустриальном море, а сохранял свою индивидуальность и сельский уклад. Многие отселухинские жители держали хозяйство: кур, уток, кроликов, коз, коров и даже свиней. Словно в подтверждение Олиных мыслей, в соседском хлеву обиженно замычала корова.

– Так, кажись, Чура́й на ночную смену выперся, – шёпотом сообщил Ермошка, легонько ткнув Олю локотком, очнись, мол.

– Кто? Чура́й? – встрепенулась она.

– Брательник двоюро́дный. Чура́й Калиткин. Местный дворово́й, поставлен на подворную службу под моим началом. Вредный, как анчутка, да ещё и пакостник известный. Любит ветряные вихри по двору гонять. Меня задирать побаивается, дык на мелкой животинке злобность вымещает, гадёныш. Глянь-глянь, во-он он как раз к собачонку направляется.

Оля прищурилась, вытянула шею, но так никого и не увидела, кроме лёгкого шевеления в траве рядом с будкой. Затем она рассмотрела, что около Куськи копошится некий лохматый комок неопределимого цвета, а сам щенок забеспокоился, стал отчаянно рваться с привязи, жалобно поскуливая.

– Ишь, каков охальник! – возмущённо топнул ногой домовёнок и сжал кулаки. – С боку у кутёнка шёрстку рвёт, изгаляицца. А ну, подь сюды!

С этими словами Ермошка щёлкнул пальцами, и в ту же секунду прямо перед ним, словно из воздуха, образовался серый несуразный человечек в потрёпанной кепке. Серыми были не только его мятые брюки, майка и рваный пиджачишко, но и реденькие волосы, и даже кожа. На вид, если бы тот дорос до нормального человеческого роста, ему можно было бы дать лет от тридцати до пятидесяти, а так он напоминал усохшего и состарившегося мальчишку. И хоть дворово́й был выше Ермошки на целых две головы, но так сильно сутулился и как-то трусливо приседал, что почему-то казался гораздо ниже домовёнка.

– Ну, что ты, Чурашка, безобразишь? А?! Невинную собачонку беззаконно кнокаешь? – с угрозой в голосе приступил Ермошка вместо приветствия.

После столь сердитого выговора дворовой ещё больше ссутулился и присел так, что казалось, будто он хочет ввернуться в землю, как сверло в стену. Он что-то неопределённо блеял и мычал, но Ермошка продолжал наседать на несчастного, требуя немедленного отчёта.

– А ну, отвечать! Негодник бесстыжий!

– Нет, годник и стыжий, – вдруг гнусаво заспорил серенький человечек.

– Ах, ты ещё и пререкаться вздумал? Ухорез несусветный!

– Сусветный, сусветный! – не унимался Чурашка, всё более сутулясь от сердитых слов, как от ударов.

– А ну не перечить, когда тебя старшо́й спрашивает! – сердился Ермошка.

«Надо же! – удивилась Оля. – Ну, какой же домовёнок – старшо́й? Этот помятый дядечка раз в пять по годам старше Ермошки, да и ростом значительно выше. Это ж всё равно, как бы первоклассник командовал физруком!» Но допрос с пристрастием продолжался, из чего явствовало, что главный в паре именно домовёнок. Чура́й пристыженно топтался на месте, жамкая в руках свою и без того измятую кепку, и казалось, чрезвычайно смущён, как вдруг неожиданно громко взвизгнул:

– А вот чё всё Чурашка да Чурашка?! Развели беляков цельный двор, плюнуть не в кого! Одних кур два десятка, дык ведь нет, мало им энтого, оне исчо и пса завели! Белее снега, ни единого серого пятнышка! И вообще, не должон я тут перед вами отчитываться!

– Чево-о? – гневно протянул Ермошка.

Боевой пыл дворово́го тут же угас, он сник и скукожился. Но в оконфуженном состоянии продержался лишь несколько секунд, а затем снова

встрепенулся, словно драчливый петушок-подросток:

– А ничего! Я вам дворови́к, а не ком с горы! Я свою службу знаю туго! И не перед какими человеческими девчонками доклад держать не обязан! Я с человечьим родом отродясь не знался и дружб не заводил. Не запятнан. Чист перед нашенским обчеством! Не то что некоторые тут… начальнички.

После бурного протестного выступления Чура́й словно опомнился и, испугавшись неожиданного приступа собственной храбрости, приготовился пуститься в бега: согнулся, словно вор, укравший что-то и спрятавший за пазуху, заходили желваки по широким татарским скулам, глазёнки забегали. Опередив дворовика́, Ермошка повелительно и нарочито спокойно приказал:

– Остолбеней! Спрячь глаза свои простакишные. Сейчас тятя говорить будет.

Чура́й застыл прямо в воздухе в нелепой танцующей позе. Ермошка задумчиво расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Он специально медлил с расправой, и это не предвещало ничего хорошего. Оле даже стало немного жаль нескладного вздорного человечка.

Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:

– Так что, Чура́й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико́в, ови́нников¹ да сара́ешников? А?! Отвечать!

– Слыхом не слыхивал, – пролепетал Чура́й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.

– А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду́хов и человеков?

– Ну, знамо дело… энто все завсегда…

– Громче!

– Знаком, – еле выдавил из себя дворови́к и с ненавистью в прищуре зыркнул на Олю.

– А кто кому должо́н подчиняться, ты, надеюсь, помнишь? Отчекань.

– Всякий дворовой прикреплён ко двору всякого дома, находясь в прямом подчинении у ответственного доможи́ла, и является его младшим помощником. Обязан слушаться того беспрекословно, выполнять всякки поручения и говорить почтительно, – словно молодой солдат оттарабанил зазубренный устав Чура́й Калиткин.

Оставив подчинённого в подвешенном состоянии, Ермошка повернулся к Оле и Ва́рюшке:

– Вот даже н-не зн-наю, что с етим олухом и делать? – тихонько зашептал домовёнок, опасливо оглядываясь, не прислушивается ли к разговору Чура́й.

– Ермоша, ты ж главный. Прикажи ему, пожалуйста, чтобы он моего пёсика не обижал. Ты ведь можешь.

– Приказать-то я ему прикажу. Да ведь ето ж такенный жук! Не знаю даже, хто из них зловреднее: Сви́рка, Кочебо́р или етот гражданин Калиткин? Он сделает вид, что послушался, возьмёт под козырёк, а втихаря потом, ещё чего доброго, только назло изделает, может мало́го щеня и вовсе со свету извести. Я ж их знаю, отродье подворное. Никакой управы на них нету, оне добра совсем не понимают!

– А вот то, что ты его при Оле так унизил, он никогда не простит, – неожиданно вмешалась в разговор Ва́рюшка. – Дворови́к, по-моему, вообще всех людей люто ненавидит.

– От одних ненавистников только-только отвязались, а тут – на тебе. Ещё один нарисовался, – расстроилась Оля.

– Так я, кажется, знаю, что предпринять. Приказывать бесполезно: ежели дворови́к обозлился, ты его хоть убей, будет вредить исподтишка.

– И что же делать? – в голос спросили девочки.

– Будем договариваться.

Ермошка вернулся к висящему в воздухе Чура́ю и, щёлкнув пальцами, опустил того наземь.

– Ну что ж, уважаемый товарищ дворови́к, претензию мы вашу услышали, обсудили. Понимаем вашу неприязнь к белым зверюшкам и даже частично… мм… разделяем. Но! Ведь и животинка-то ни в чём не виновата. Как вы рассуждаете, товарищ?

Чуя, что разговор пошёл в нужное русло и теперь можно гнуть свою линию, дворови́к приосанился, поставил руки в боки и принялся крикливо поучать:

– А я вам вовсе никакой и не товарищ. По мне, так товарищи – пережиток прошлого. Я сам себе товарищ, мне и самого себя достаточно. Для чего вообще энти товарищи нужны? А я вот разумею, что товарищ нужо́н, штоб тока сэкономить поболе.

– На чём ето? – искренне удивился Ермошка.