Ткаченко Анне

Береги талисман!

(На этом месте должна быть целая куча улыбок .)

«Она не знала, что делать: хлопнуть дверью или… Он окружил ее со всех сторон, этот непоседливый Зубр, который вечно идет с севера на юг, не разбирая дороги и ни перед чем не останавливаясь, идет потому, что его ведет вперед непреходящее беспокойство».

Юрий Яковлев, «Гонение на рыжих»

История про Деда Мороза и Снеговика. Подлинная или нет, никто не знает. А если и подлинная, то где и в каком году состоялся их разговор – тоже неизвестно. Возможно, на Северном Полюсе или в Великом Устюге? Возможно… Но, как показывает практика, самое удивительное и волшебное всегда происходит рядом, практически за углом…

Здравствуй, дорогой Дедушка Мороз!

Пишут тебе Гусев Витя, Иванов Коля, Матвеев Саша и Курочкин Петя. Мы очень долго ждали, когда же наступят холода, когда же посыплется с неба пушистый снег, а магазины украсят мишурой и разноцветными лампочками. Зима – самое красивое время года. Впрочем, Дедушка, ты и сам об этом знаешь. И мы очень любим Новый год и всегда с нетерпением ждем того момента, когда можно будет помечтать о подарках, а лучше, конечно, подержать их в руках.

Нам почему-то все твердят, что Деда Мороза не существует, но мы не верим и беспощадно боремся с теми, кто так говорит. Мы помним те сказочные моменты, когда ты клал нам под елочку книжки – вместо больших и блестящих машинок, конфеты – увы, шоколадных было мало, рубашки и шерстяные носки – жаль, не хоккейную клюшку или боксерские перчатки. И мы очень надеемся, что и в этом году ты не забудешь о нас.

Мы долго думали: чего же нам хочется? И пришли к выводу, что очень бы ты нас порадовал финансовым благополучием, это мы о банальных деньгах, дорогой Дед Мороз. Не завалялась ли в твоем мешке хорошая пухленькая премия, которая сделает нас абсолютно счастливыми и докажет злым и нехорошим людям, что на свете всегда есть место сказке…

Спасибо, Дедушка, за то, что ты у нас есть. Передавай привет Снегурочке.

Твои повзрослевшие

Витя, Коля, Саша и Петя.

– Н-да-а-а, – многозначительно протянул Дед Мороз, тяжело вздохнул, пригладил белую бороду и положил лист бумаги на стол. – Совсем народ одичал. И ведь каждый второй денег требует… Что мал, что велик… Н-да-а-а… А помнишь, какие письма раньше приходили?

– Помню, – буркнул в ответ Снеговик, по опыту зная, к чему приведет этот задушевный разговор: расстроится старик, хорошенько ударит стужей по полям и лесам, нагонит снежных облаков на города, заморозит пару рек и ляжет спать на трое суток. А ты тут крутись-вертись юлой! Зайцы за морковью, между прочим, каждый день приходят, волки, как им и положено, подарки воруют, лисы переворот замышляют. Завтра еще Снегурочка вернется, а это дополнительные хлопоты. Тройку лошадей кормить надо? Надо! Да и новые мешки с письмами тоже сами до избы не дойдут. Какие тут могут быть депрессии? Не время.

– Здоровья для своих близких просили, мечтали освоить иные земли, в космос вот слетать тоже хотели…

– Так слетали уже, – усмехнулся Снеговик, надеясь сменить тему. – И не один раз. Давайте еще что-нибудь почитаем, а? – Он ткнул варежкой в небольшую стопку конвертов, занявшую место около коробки с елочными игрушками. – Обратите внимание на конверт со снегирем. Сверху лежит. Без сомнения, он от хорошего мальчика или девочки.

– Это с чего ты взял?

– А нам со снегирями всегда везло – примета у меня такая. Или краски ребенку нужны, или книга. Проверено!

Дед Мороз оставил предложение без внимания, подошел к окну, тяжело сел в потертое кресло и нахмурился, отчего на лбу образовались морщины.

– А еще любви просили… помнишь?

– Да будет вам, – фыркнул Снеговик, прощаясь с надеждами. Не-а, не угомонится старик, пока слезу из каждой березы не выжмет! Прошлый приступ ностальгии чем закончился? Весь лес рыдал, даже волки. Прав он, конечно, прав, но и людей понять можно… Жизнь-то другая пошла…

– Никакая не другая, – грозно произнес Дед Мороз, привычно угадав мысли своего помощника, и ворчливо добавил: – Ведро-то на голове поправь, умник. Съехало!

– Нам бы самим упряжь сменить, и сани уже вид потеряли… Двадцать третью заплатку вчера поставил, краска отваливается, и полозья ржавые, – ничуть не обидевшись, пользуясь случаем, поклянчил Снеговик. – Неприлично же.

– Нормальные сани.

– Неприличные.

– Нормальные.

– Неприличные.

Дед Мороз махнул рукой, мол, спорить с тобой бесполезно, и затих. Кустистые брови, усы, борода скрывали его мысли и чувства, но узорчатый иней, мало-помалу проступающий на окнах, выдавал настроение.

«Мудрует чего-то… – опасливо подумал Снеговик и убрал мешок с оставшимися письмами под стол. Работа на сегодня, похоже, закончилась, – мудрует…» Если бы в избу снега намело сантиметров на десять в высоту или, например, покосилось крыльцо от резкого порыва ветра с кусочками льдинок (по полкилограмма каждая), то тогда сценарий дальнейших событий был бы известен: лютая стужа, тяжелые облака, колючая метель, неподвижные реки и обида на три дня; но если узоры на стекле… Хм.

– Чудес раньше просили, волшебства… а сейчас ничего не ценят, не удивляются… А сказку-то никто не отменял… – тихо с блеском в глазах произнес Дед Мороз и добавил уже громко и требовательно: – Давай-ка сюда два елочных шара!

– Каких?

– Любых!

Снеговик заглянул в коробку и взял два простеньких шара: один красный, другой зеленый. На каждом была нарисована самая обыкновенная белая снежинка.

– Подойдут?

– Вполне. Садись и пиши, – Дед Мороз мгновенно подобрел, вытянул ноги в валенках и сцепил руки на животе. – Инструкция.

– Так и писать «инструкция»? – переспросил Снеговик без тени изумления. За годы службы он еще и не то повидал, а уж какие поручения выполнять приходилось… Первые месяцы было тяжко, очень растаять боялся (то от умиления, то от радости, то от шока), а потом ничего, привык, закалился.

– Да. Значит, инструкция! Где мой посох? Не видел? А то поколдовать же потом нужно.

– Около двери.

Дед Мороз поерзал немного в кресле, затем устремил мечтательный взгляд к потолку и принялся диктовать:

– С шарами обращаться бережно, ибо ценности они немалой. Под Новый год при желании можно украшать ими елку… м-м… или еще что-нибудь. Каждый шар наделен особой силой и владельцу рано или поздно принесет либо счастье, либо несчастье…

– Больно мрачно получается, какое еще несчастье? Это не наш профиль.

– Много ты понимаешь! Критик выискался! Чудеса – они всегда неспроста появляются, не на пустом месте произрастают, а через преграды, трудности, каверзы к солнцу тянутся… Не сбивай!

– Да мне-то что, – вновь взялся за шариковую ручку Снеговик.

– Далее… Несчастным станет тот, кто разобьет свой шар в гневе или по другой подобной причине. Специально то есть, – Дед Мороз поднял указательный палец вверх, подчеркивая важность момента. – А счастливым станет тот, у кого шар разобьется случайно… Разницу чувствуешь? – поинтересовался он на всякий случай.

– Чувствую, – подтвердил Снеговик. – И согласен: нечего наше добро зазря портить. Таскаешь на спине, таскаешь, а они поиграли и на следующий день забыли, или не понравилось и поломали…

– Это условие я для того добавил, чтобы волшебство получилось неожиданным, а то на радостях сразу бить начнут, – объяснил Дед Мороз. – Народ-то нетерпеливый, и, опять же, преграды требуются… – Он погладил бороду, поморщился. – И стишок какой-нибудь добавь, для атмосферы. На прошлой неделе на утреннике в двадцать четвертом садике очень хорошее стихотворение читала девочка Полина, вот его и запиши, как положено – посередине, столбиком. Шары упакуй да подбрось в какой-нибудь магазин – на полку, подальше в уголок… Будет им волшебство… Ох, будет.

– А как упаковать? В отдельные коробки?

– Нет, клади в одну, пусть сами разбираются, сами делят, раз такие умные. – Дед Мороз поднялся, подошел к двери, взял посох, стукнул им по полу и коротко, но торжественно произнес: – Повелеваю!

Белая пыльца мельчайших снежинок, появившаяся из ниоткуда, закружилась, замерцала, затем вытянулась в тонкую волнистую ленту и полетела к Снеговику. Остановившись над шарами, превратилась в золотистое облако, сверкнула напоследок, плавно опустилась на шары и исчезла.

Дед Мороз удовлетворенно кивнул, вновь прислонил посох к двери и радостно потер руки – настроение после исполнения задуманного явно улучшилось. Наколдовал-то хорошо, правильные снежинки получились: малюсенькие, но задиристые…

– Апчхи! – чихнул Снеговик и схватился за морковку, служившую ему верой и правдой много лет. Да, а что здесь такого? У кого-то нос, а у кого-то морковка. – Апчхи!

– Будь здоров, – улыбнулся Дед Мороз. – И давай следующее письмо, то, что со снегирем.

Глава 1
Алька Воробьева и ее великая любовь

Дух противоречия – это сила! Можно бесконечно мечтать, строить планы, ставить цели и задачи, но так и не сдвинуться с места. Можно плыть по течению вялой реки, не пользуясь даже веслом, или непрерывно скучать и кукситься в ожидании чего-то интересного, нового и, конечно, необходимого как воздух. Где же?.. Когда же?.. Да, можно. Но если в душе – буря, если каждый день напоминает сражение, если вечный непокой постоянно толкает в спину, а главное – на свете есть человек, которому необходимо доказать слишком много, то поступки становятся быстрыми, слова острыми, и совершенно неизвестно, что случится завтра и чем это закончится.

В жизни решительной и дерзкой Альки такой человек был. Глеб Сергеевич Воробьев, ее отец. О, она бы никогда не призналась, что настолько нуждается в нем, что его мнение важно, что общения катастрофически не хватает… Дух противоречия давным-давно занял самые передовые позиции, и реальность воспринималась совсем под другим углом. Да и нелегко признаваться в слабостях, когда тебе уже двадцать два года и самостоятельность льется через край.

В раннем детстве Алька была любопытной, озорной, задиристой девчонкой, не терпящей вмешательства старших в свои важные дела. Самостоятельно одевалась и раздевалась, ела без лишних разговоров и редко морщила нос, говоря: «Я это не буду». Слопает все, что на тарелке, и бежит воспитывать молодежь – разгонит в песочнице малышню по углам, придумает какую-нибудь игру, раздаст каждому роль (ты – зайчик, а ты – белочка). И в конце всегда получается, что она самая главная и к тому же победила.

Школьные годы были действительно чудесными – Аля ловила знания на лету, умнела на глазах и… доводила учителей до отчаяния.

Только бы папочку вызвали к директору.

И вызывали.

Но бесполезно.

Во-первых, Глеб Сергеевич не умел обращаться с детьми, а уж тем более с подростками. Процесс воспитания был для него китайской грамотой, которую к тому же залили кофе и чаем одновременно. «Да, понял, да, всыплю», – с чувством говорил он, лишал дочь карманных денег, телевизора, ругал для порядка пять минут и мгновенно забывал о произошедшем, переключившись на дела личного характера. Альке казалось, что отцу тоже не мешало бы всыпать разок, хотя бы за то, что на каждое светское мероприятие он берет не только ее, но и очередную секретаршу – обязательно высокую, красивую, фигуристую девицу в откровенном платье.

«Стой ровно, ни к кому не цепляйся», – обычно напутствовал Алю любимый папа перед входом в роскошный ресторан. А она и не цеплялась… поначалу. Бродила между столиков, кушала пирожные и танцевала ритмичные танцы бедуинов под изумленными взглядами присутствующих.

Отец оплатил обучение в МГУ, но она самостоятельно поступила в финансовую академию; он захотел, чтобы Аля выучила английский, а она обложилась учебниками по французскому и через полгода бонжурила так, что любо-дорого слушать. Затем Глеб Сергеевич неожиданно понял, что дочка выросла, и захотел сделать из нее этакую барышню, которую не стыдно предъявить друзьям и знакомым. Посоветовавшись с очередной любовницей, он потащил Альку к стилисту. Она послушно пошла, но только для того, чтобы потом с особым удовольствием распрямить кудри и перекрасить русые волосы в яркий медный цвет. И красных прядок добавила, чтобы уж оглушить наверняка… Глеб Сергеевич побледнел, побагровел и ухнул выразительное: «У всех дети как дети, а у меня чудовище!» – махнул рукой и нашел утешение в объятиях сексапильной секретарши. Альке срочно требовались новые горизонты…

Находясь в процессе написания диплома, она решила не терять времени даром – почему бы не устроиться на работу? Собственные деньги не помешают, да и времени свободного куча. Пока можно трудиться на благо фирмы папочки, а там видно будет…

Для начала она напросилась в бухгалтерию перебирать бумажки – занятие оказалось малополезным и скучным, однако у Альки хватало и других развлечений. Окружающие воспринимали ее со сдержанным недоумением и опаской (все же дочь генерального директора), а она охотно платила им той же монетой – привычно куролесила, загоняя недругов в тупик, и прекрасно себя чувствовала в любой роли. Три месяца пролетели незаметно, а потом случилась великая любовь…

– Я ему сама скажу, – бросила Алька, оборачиваясь к Костику. – Меня он точно не убьет, а вот за твою жизнь я не дам даже ломаного гроша.

* * *

Глеб Сергеевич Воробьев отдыхал. Похмелье – особое состояние, при котором противопоказано усиленно думать, производить какие-либо действия или принимать решения. Лучше лежать на прохладном кожаном диванчике, свесив руку, стонать и материть головную боль, а также дружков-одноклассников, которые вчера затащили в сауну, а потом в ресторан. Пять лет не виделись, и хорошо же было! Не скучали, не перезванивались, не задавали друг другу дурацких вопросов, не хвалились, как сороки на базаре. А тут втемяшилось одному в голову встретиться, и пошло-поехало! Креветки, капусточка, зеленый лучок и водочка… Да чтоб ей пусто было! И зачем он вообще притащился в офис, да еще на машине? Директор… ага… директор… привык! Будто без него стиральный порошок и гель для унитаза по коробкам не распихают.

– Ой, мама дорогая, – жалобно пропел Воробьев, медленно поднимаясь. – Не пей, Андрюха, никогда не пей! Ой… – Остановив взгляд на графине с водой, он подошел, взял его и пузатым боком приложил к виску. – Наташка со мной теперь не разговаривает, осуждает… А я себе другую секретаршу найду – молчаливую и покладистую. Совсем девки обнаглели… Кто в доме хозяин?

– Просто помирись, – спокойно ответил Андрей, не оборачиваясь. Его внимание было приковано к карте России, пришпиленной к стене разноцветными кнопками. Ярославль, Иваново, Тверь, Владимир, Рязань и другие города оранжевыми пластмассовыми флажками сообщали о том, что на их территории находятся обособленные подразделения фирмы «Крона-Ка», и, соответственно, с бытовой химией у них все в порядке, потому что трудоголик Воробьев денно и нощно работает над расширением бизнеса. Контролирует буквально из последних сил! И ему нет равных даже в состоянии тяжелого похмелья.

– Полюбуйся, полюбуйся, – поддел Глеб Сергеевич, – пока ты по тундрам и Америкам разъезжаешь, я делом занимаюсь, свои и твои тугрики преумножаю, между прочим.

– Так я и любуюсь.

– Забей на науку, заканчивай со своими проповедями…

– Лекциями, – поправил Андрей.

– Какая разница, – сморщился Воробьев, громыхнул графином о журнальный столик и вернулся к дивану. Сел, закинул ногу на ногу, издал короткий стон и добавил: – Я на тебя надежды возлагал, а ты…

– А я пошел другим путем.

– Ну и дурак!

Лет двенадцать назад фирма «Крона-Ка» в равных долях принадлежала Глебу Сергеевичу Воробьеву и Григорию Петровичу Зубареву. Сначала их объединяли общие знакомые, а затем – обоюдное стремление к успеху. Производство росло, продажи тоже (спасибо новым технологиям и собственным амбициям), маленький офис сменился просторным и светлым.

Шесть лет они трудились в одной упряжке, терпели противоположные характеры друг друга и считали доходы. Но судьба нанесла страшный удар – Григорий Зубарев отравился какой-то гадостью за границей, долго лечился уже на родине, да так и не выкарабкался… Доля перешла к его сыну Андрею, который мало интересовался импортом и экспортом, прибылями и убытками, зато все свое время посвящал молекулярной биологии. Попытки Воробьева привлечь парня к руководству пропали даром, и пришлось Глебу Сергеевичу тянуть воз одному. Со временем он привык, но изредка поддевал Андрея: то в шутку, то с обидой, а то автоматически, без всяких надежд и пожеланий.

Несмотря на разницу в возрасте (а тринадцать лет – немало), между ними сразу сложились легкие отношения, инициатором которых был Воробьев. Он терпеть не мог занудных «вы», длинных «с уважением», непонятных «если» и упрощал все, что только можно упростить, когда дело касалось близких людей. И получалось это естественно, и сопротивление всегда оказывалось бесполезным.

Андрей эту дружбу подхватил, но в дуэте занял скромное место наблюдателя. Иногда, после «пацанских» историй Воробьева, он с иронией задавался вопросом, а кто из них в действительности старше? Глебу Сергеевичу по отношению к жизни его сорок семь лет можно было дать с бо-о-ольшой натяжкой.

Последние два года они виделись редко – Андрея постоянно приглашали читать лекции, и он не отказывался, приобретая по возможности в других городах и странах дополнительный опыт. Но и домой тянуло, и здесь его ждали не менее важные дела: с середины января его команда начинала работать над новой темой, что по значимости перекрывало все остальное.

– Бросаю пить, бросаю пить, – как заклинание, свято веря в каждое слово, произнес Воробьев. – И когда только лекарство от похмелья придумают? Не фигню, а нормальное? Не в каменном веке живем! Кстати, твоя биология на нужные позарез лекарственные препараты не распространяется?

– Нет.

– Жаль… человечество, между прочим, страдает…

– А это что такое? – Андрей, оторвавшись от карты с флажками, прогулялся к окну и остановился около кресла, на котором лежал бело-красный тюк.

– Одежда Деда Мороза… – ответил Глеб Сергеевич. Откинулся на мягкую спинку дивана и заложил руки за голову. – И не смотри на меня так, я еще с ума не сошел… Рекламу к Новому году снимали, вот барахло и осталось, валяется с неделю, а Натаха не убирает… Некуда, говорит. Хочешь, тебе костюмчик подарю? – Он улыбнулся до ушей и не без гордости добавил: – А Наташка у меня хорошая… воспитывает меня даже.

Андрей машинально развернул тюк, взял шубу– халат, отделанную искусственным мехом, встряхнул ее и надел.

– Великовато, – прокомментировал он, точно и впрямь собирался часто носить.