Нет, мы не стали глуше или старше,

Мы говорим слова свои, как прежде,

И наши пиджаки темны всё так же,

И нас не любят женщины всё те же.

(И.А. Бродский, «Через два года»)

Часть первая. Осень

Глава 0

…То, что я проснулся одетый, сразу подсказывало, что я не дома. Спина ныла, руки-ноги затекли до бесчувствия. Я мысленно собрал себя по частям и попытался подняться, но конструкция подо мной задвигалась. Расклеив веки, я увидел, что лежу на двух составленных рядом стульях и табуретке, положив голову на валик кресла, где сопит взлохмаченная девушка в мексиканском пончо¹.

Превозмогая головную боль, которая долбила дальнобойными в виски и брови, я встал. Поскальзываясь на бутылках и банках и спотыкаясь о тех, кто не нашёл места для ночёвки лучше пола, обошёл показавшуюся огромной квартиру и по лежащей на кухонном столе гитаре опознал её как Максимову. Самого хозяина я нашёл в ванной комнате, где он мирно дрых в ванне, накрывшись большим махровым полотенцем. Сначала мне было не очень удобно его будить, поскольку дрых он там не один, но самостоятельно найти ключи от квартиры не получалось. Я осторожно растолкал Макса.

– С днём рождения ещё раз. Где ключи от входной двери?

Макс медленно вытащил левую руку из-под спавшей рядом девушки, и посмотрел на часы:

– Куда в такую рань?

– Мне на работу надо.

– Сегодня воскресенье.

– Сегодня понедельник.

– Воскресенье, – пробормотал Макс и сделал попытку снова уснуть. – Зачем тебе на работу? – спросил он, когда я снова его подтолкнул.

– Не помню. Помню только, что надо.

– В вазе на шкафу в коридоре. Только не унеси его. Если окажется, что всё-таки воскресенье, приходи обратно. Латыш! – окликнул он хриплым шёпотом, когда я развернулся к двери. – Ну что, нормально погуляли?

– Ага! Ещё продолжим!

– Ну, даже не знаю, – зевая, протянул Макс. – Может, я новую жизнь начну.

– Слушай, хоть ты меня не кидай, а!

– А что так?

– Да все, как придурки, бросились начинать новую жизнь!

– Вот когда тебе тоже перевалит за тридцатник…

– У меня ещё два года есть. Да и тебе-то перевалило только вчера!

– Всё изменится, Виталь, – уже не сонно и серьёзно сказал Максим. – Хотим мы того или нет, а однажды оно возьмёт и перескочит на другие рельсы.

– Возможно. Но стоит ли бежать по этим рельсам навстречу поезду?

– Люди вообще любят делать вид, что всё то, что происходит с ними по воле обстоятельств – их собственный осознанный выбор.

Девушка заворочалась, Макс подмигнул мне и мотнул головой в сторону двери, мол, выметайся.

Было солнечно. Асфальт, стены домов и даже воздух между ними были окрашены бледно-жёлтым светом, пробравшимся во все углы изломов дворов и уничтожившим тени. Выходя, я не посмотрел на часы, но Макс, видимо, прав – ещё очень рано, по пути сквозь дворы Васильевского острова я не встретил ни одной живой души. Похоже, и впрямь воскресенье, и никуда мне не надо, просто нужно было выйти и увидеть это утро, напоминающее не окончившийся сон.

Это утро уже случалось со мной и не один раз – этот свет и тишина, звон холодного асфальта под ногами, подпевающие друг другу взбудораженность и спокойствие одновременно. Мне было 17 или 18. Или 19, но это не важно. Десять лет прошли, искривив в двузначном числе единицу в двойку, но других следов не оставили. И я снова чувствую эту взбудораженность, хотя больше трети моей жизни на моих глазах растворились в этой золотистой дымке, а я не успел даже оглянуться вслед.

Глава 1

Над омраченным Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом.

(А.С. Пушкин, «Медный всадник»)

Я ехал в офис, торопился, опаздывал. Второй ряд двигался гораздо быстрее третьего, и я перестроился туда. Дворники равномерно размазывали по лобовому стеклу снег с дождём.

Я вывернул на мост и прибавил скорость. А я-то боялся, что здесь пробка, но теперь ничего, успею! Едва я это подумал, как меня подрезала выскочившая слева «тойота». Я дёрнулся, вильнул слишком резко и оказался на соседней полосе, ударил по тормозам, но поздно – машина уже летела на пешеходную часть моста, люди шарахнулись в стороны. Я взмолился о том, чтобы меня удержало ограждение, но, сходу пробив чугунную решётку, машина полетела в Неву.

Вода не хлынула в салон, только перехватило дыхание от тупого удара в грудь. Открыв глаза, я увидел рябь на воде внизу за стеклом, осознал, что сам я вишу на ремне безопасности в машине, которая держится задними колёсами за край моста, понял, что это невозможно, и, стало быть, сейчас всему придёт конец, и истошно заорал. От собственного крика я и проснулся.

Сегодня утром – а это было сырое и ветреное ноябрьское утро, когда по одному взгляду за окно можно было догадаться, как противно на улице, – в новостях по радио сказали, что дамба Санкт-Петербурга закрыта. Вода поднялась выше положенного.

Суда ждут в порту. Мы отгородились от моря, спасая нашу хрупкую каменную столицу. Позже, выехав на набережную, я вышел из машины и глянул через парапет. Поверхность воды в зазубринах мелких нервных волн действительно качалась гораздо ближе обычного.

Ночью был ураган, и мне хорошо представлялось, как бесилась в штормовом припадке Балтика, выплёскиваясь в Неву, и как стонал под её напором гранит каналов. Это напоминало «Преступление и наказание», эпизод про глюки Свидригайлова. Теперь сложно представить, что вода когда-то поднималась до уровня тротуаров, чтобы перехлестнуть за каменные борта и попытаться отвоевать территорию, которая раньше сдавалась ей без боя. И мне казался странно близким этот образ города, к самому горлу которого подступает наводнение.

Началось всё настолько просто и незатейливо, что я даже удивился, как такому простому и незатейливому нашлось место в моей жизни. И это после того, как я отметил «три четверти» – семьдесят пятый выезд за «Зенит», – сломал руку в драке в Махачкале, проехал на машине четыре страны… в общем – после того, как прошло лето.

Она сказала, что беременна. Я мысленно проклял «авось», на который понадеялся в тот вечер, а вслух спросил, что же она предлагает нам теперь делать. Жить вместе, ответила она. На свадьбе она не настаивает, но очень хочет, чтобы ребёнок носил мою фамилию, поэтому лучше было бы пожениться.

Я не стал с нею спорить. Я, как аквалангист, всплывший с немыслимых глубин, болтался на тривиальной поверхности и не понимал, чего от меня хотят. Она переехала ко мне, и я стал приходить домой, как в гости. Единственным напоминанием о том, что квартира всё-таки моя, был мой кот Пушист, который мчался ко мне, едва я переступал порог, и более не отходил от меня весь вечер. Определённо, он тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Дома меня больше не встречала привычная тишина, и теперь казалось, что он опустел, хотя всё было наоборот.

Мы поженились. Прикиньте, мы поженились! Нет, всё-таки она мне очень нравилась, и все предшествующие этому два месяца знакомства мы прекрасно проводили время вместе… Только мне не хотелось никого звать на свадьбу. Саша был моим свидетелем, да пришлось пригласить школьных корешей – Димку, Карася и Серёгу. Даже Андрюха остался за бортом и не в курсе – он бы обязательно выдал меня друзьям-фанатам, а я ещё сам не настолько смирился со своим новым семейным положением, чтобы трепать о нём всем и каждому.

Свадьбу нам удалось сыграть очень быстро, на подготовку ушло меньше двух недель. Она вся была торопливой и тихой, будто боялась кого-то спугнуть. Впрочем, она прошла неплохо, только к концу дня пришло ощущение, что я сделал что-то страшное и непоправимое.

Ещё недавно мне казалось, что я вполне успешно рулю ненадёжной, но манёвренной посудиной моей жизни, уворачиваясь от омутов и водоворотов. Теперь же я чувствовал себя Колобком, который от одного ушёл, от другого ушёл, но, в конце концов, всё же срезался.

Чего я при всём желании не могу сказать, так это того, что мы с ней жили плохо. Напротив, любому своему другу я бы посоветовал именно такую жену. Мы ни разу не поссорились. Не потому, что она мне уступала, просто я сам стеснялся спорить с этой чужой девушкой. Мы с нею разговаривали – чаще о каких-то текущих делах, мы ездили с нею в гости и на шашлыки, я возил её по магазинам и к её родителям (иногда она оставалась у них на два-три дня, и я против воли радовался этому). Она готовила и вообще много чего делала дома, а я неискренне хвалил в ней то, что день ото дня всё больше меня раздражало. Только поначалу, когда она заговаривала о ребёнке, я впадал в какое-то оцепенение и под разными предлогами старался убраться подальше. Потом она перестала об этом говорить.

Она не любила футбол. Вообще. И это было хуже всего. Хоть бы она болела за другую команду! Хоть бы даже за «мясо», как та же Олеська, моя первая любовь… Нет, ей было просто неинтересно. Хочешь – иди. Трать своё время, но пожалей моё. А слова о том, что футбол не стоит потраченного на него времени, для меня всегда были равносильны заявлению, что Земля плоская.

Я же по-прежнему ходил на матчи – мы хорошо шли в группе Лиги чемпионов, – и там ненадолго забывался. Но это было не единственное средство, к которому я прибегал.

Раз или два в неделю я приезжал в бар к Кирюхе – лидер нашего фанатского объединения уже год как обзавёлся собственным баром, где мы творили, что хотели. Чаще всего это были будни, когда посетителей поменьше. Я садился в углу у стойки, брал виски – сразу бутылку, – и целеустремлённо пил его, наливая по полстакана, закуривая бесчисленными сигаретами. Нельзя сказать, что от этого мне было сильно легче – после двух полстаканов накатывала тоска по загубленной жизни. Когда уровень янтарной жидкости подбирался к середине бутылки, начинало казаться, будто всё происходит не со мной, а с кем-то другим – глупым и неуклюжим. На предпоследнем стакане я совсем переставал думать о своём будущем (а я о нём думал постоянно, даже во сне) и начинал вспоминать свои путешествия, выезды, придумывать новые и разные прикольные истории, в которые я, может быть, попаду. Парочку особо удачных я даже записал на салфетках, вот только почерк мой тогдашний уж больно трудно разобрать. Потом внезапно являлось просветление под руку с отчаянием – я понимал, что этого уже никогда не будет. Что теперь нужно стать другим ради ребёнка. И я им стану. Но даже если захочу вернуться в прежнюю жизнь, когда он подрастёт, то уже не смогу. Потому, что она уже не будет прежней. И Ксюша никогда уже не будет со мной. Никогда, никогда и ничего больше не будет!

Обычно в это время девушка-барменша звонила Кириллу, который жил неподалёку, и он всегда приходил и отводил меня в подсобку, где я долго лежал на сломанных стульях. Через какое-то время на подкашивающихся ногах я плёлся расплачиваться, после чего выбирался из бара и уходил к помойке за гаражами, чтобы проблеваться. Полоскал рот минералкой и пешочком шёл домой. Я добирался до своей норы в четвертом часу ночи, но зато трезвый настолько, что утром спокойно ехал к десяти на работу.

Она как будто ничего не замечала. Ходила озабоченная чем-то своим. В то же время она воспылала ко мне неожиданной страстью. У меня же, напротив, после свадьбы всякий интерес к ней как отшибло – может, это только на время и связано с её положением? Все дни я пропадал на работе, вечером старался выбраться с нею хоть куда-нибудь из дома – это возрождало хрупкую иллюзию того времени, когда мы просто встречались и ничем друг другу не были обязаны. И ещё я подсел на снотворное, которое глотал ещё за ужином, чтобы часам к одиннадцати меня гарантированно срубило. Зачем, спрашивается, женился? Исключением были еженедельные ночи после тяжкого забуха, но тогда в этом не было необходимости.

*****

На пятый или шестой раз, когда я сидел в «Тироле», глуша водку – виски уже казалось дороговато и слишком понтово в моём случае, – ко мне подсел Кирюха. Вовремя – я выпил только первую стопку и готов был его выслушать. Что он конкретно мне говорил, я не помню, но результата добился – я оставил на стойке почти непочатый штоф, взял такси и помчался домой.

Кирилл не знал реального положения дел, как и большинство моих друзей, но невольно подтвердил то, о чём я неоднократно думал и сам – надо просто переждать это время, не разрушать себя. Надо дождаться, пока ребёнок родится. Я полюблю его, пойму, что с ним гораздо лучше, чем было прежде, а о себе и своих мыслях в первые полтора месяца его ожидания буду вспоминать не иначе как с отвращением. Надеюсь, это произойдёт раньше, чем я окончательно превращусь в алконавта.

В моих окнах горел свет – все эти полтора месяца мне казалось, что я забыл его выключить. Когда я зашёл в квартиру, из ванной слышался плеск. В кухне на полу стояла сетка с продуктами, и я машинально начал перекладывать жратву в холодильник. Из пакета выпорхнули два чека. Я подобрал их и хотел выкинуть, но обратил внимание на то, что один из них аптечный. Единственной пропечатанной в нём покупкой был тест на беременность.

Не помню, как я дождался, когда она выйдет из ванной.

– Что, с первого раза не получилось? И как теперь обстоят дела?

– Никак, – отрезала она и шагнула к дверям комнаты. Потом остановилась и медленно развернулась ко мне. – Послушай… тогда я тебя не обманывала. Я действительно была уверена, что у нас будет ребёнок. Я узнала, что ошиблась за неделю до свадьбы. Ты можешь думать обо мне всё, что хочешь, но я не смогла тебе об этом сказать.

– Почему?

– Потому что ты бы тогда всё отменил. Так ведь?

Она смотрела мне в глаза с какой-то спокойной обречённостью. Я молчал. Она повторила вопрос.

– Так.

Я бы мог рассказать ей, как я жил последние недели. Может, этого и не стоило скрывать? Пусть бы видела, насколько бесперспективный ей попался вариант. Мог бы сказать, что дело не в ней и не в её обмане. А ещё можно было бы сказать, что именно сегодня я почти смирился с мыслью о том, что у меня есть семья, и даже пытался радоваться этому.

– Виталик…

Если она сейчас скажет, что меня любит, мне останется только… мне ничего не останется. Она пригвоздит меня к сегодняшнему дню, я больше не тронусь ни вперёд, ни назад. Я не знал, что когда-нибудь буду бояться этих слов.

– Ты куда? – она попробовала придержать меня за руку, когда я рванулся к дверям.

– Мне надо идти. Я не доделал одно важное дело!

Мою водку ещё не споили остальным клиентам заведения, и я сразу хлопнул первые сто граммов и налил ещё. Пока я ехал в такси я провертел в мозгу больше, чем за последние полгода. Мысли выстроились в длиннющий хвост, как машины на погранпункте. Было всех жалко – себя, её, моих родителей, которые так радовались, что я перебесился… Правда, стоило вспомнить, как перевернулась моя жизнь по её вине, как меня просто корёжило от злости. Ещё я чуть-чуть жалел о том будущем, которое успел себе придумать сегодня вечером, с маленьким мальчиком или девочкой. И где-то на обочине, оттеснённая в сторону, робко жалась дикая ошалелая радость.

Бутылка опустела быстрее прежнего, и я, недолго думая, взял ещё одну. Все это было похоже на мертвую петлю на американских горках – на скорости в поворот, все вверх тормашками и сразу обратно. Все разрешилось наилучшим образом, если подумать. Все, кто мне не нужен, уйдут так из моей жизни же быстро, как и появились…

Челюсти свело, но я всё равно опрокинул последнюю стопку в рот, чувствуя, что лишь немного водки просочилось сквозь сжатые зубы, а остальное течёт по подбородку на воротник рубашки. По нутру покатился спазм, по телу – волна дрожи. Мутные пятна света от настенных фонарей то расползались по кирпичной кладке, то сжимались в точки с чёрной каймой, как огни уходящего поезда в тоннеле…

Как меня на этот раз оттащили в подсобку, я не помню. Придя в себя, я обнаружил свою тушку всё на тех же сломанных стульях, некоторую гадость в желудке и поразительную и подозрительную ясность в голове. Я как-то сразу понял, что делать дальше.

Я вытащил из кармана паспорт, вынул его из обложки. Покопался среди буфетного лома и нашёл помятый металлический поднос. Достал из-за пазухи фляжку, в которой ещё плескались несколько глотков вискаря – пожалуй, последние в этом году. Однако я не стал их пить.