Иногда, не мы находим книги, а книги находят нас.
Они ласкаются к нашим рукам и коленям, словно бездомные, нежные звери, или.. ангелы.
Мы же не знаем как ласкаются ангелы.
Может, улыбка прекрасной девушки в толпе, или строчка японского автора в твоих ладонях, ласковое воспоминание, незадолго до самоубийства, словно бы поцеловавшее сердце — это нежность ангела?
Ночью, в предельной тоске по моему смуглому ангелу, я написал странный стих, на манер «Заблудившегося трамвая» Гумилёва, только про скорую помощь, несущуюся по ночному городу, с парнем, без сознания, совершившего попытку суицида: ему грезились разные века, в которых он снова и снова кончает с собой, или умирает, стремясь к любимой.
Ему мерещится Япония 19 века. Выстрел, и он медленно падает в яркую прохладу цветов с пулей в груди.
В скорой, ему пытаются дефибриллятором запустить сердце: асфоделивые, сияющие цветы растут у него из груди.
Сердце-ребёночек придаёт признаки жизни и словно бы бьёт ножками под грудью.
На щеке светится слеза и парень видит над собой прекрасного смуглого ангела в белом халате, похожего на ту самую японочку из его предсмертного бреда..
На следующий день, в букинисте, к моим рукам… нет, к коленям даже, приласкалось несчастное, слегка потрёпанное существо — роман Мисимы.
Он сам выбрал меня.
Я просто сидел на корточках, протянув руку к книжной полочке (с таким видом кроткой, сосредоточенной улыбки, одинокие сумасшедшие в клинике, гладят в весеннем саду, невидимых кошек).
Выбирал и даже гладил томики Экзюпери, Кафки..
И вдруг, маленькая, бордово-жёлтая книжка упала с полки мне на колени (она лежала поверх других книг, как изгой. Или как бездомный ангел).
Когда дома я открыл первую страницу, то был поражён: я увидел до боли родной пейзаж своего стиха.
Я увидел самоубийцу, без сознания, едущего по ночному Токио в скорой помощи, и ангела в белом халате..
Сюжет романа гениально прост, как ёжик в весенней траве: молодой человек желает покончить с собой и.. кончает (на самом деле, это маленькое чудо, в плане жизни на земле: желать то мы много чего желаем, и смерти и любви и подвига, но не каждый дерзает сделать так, чтобы все стены жизни, разом исчезли, и душа — стала равна телу, а тело — душе: в этом плане, акт самоубийства, похож на предельное напряжение всего существа человека.. в любви. Не верите? Если у вас в любви возникнут неразрешимые проблемы: страхи, сомнения, обиды, гордыня и прочий бред, мешающий нам так часто любить. Если рок уже повис над вами и любовь стоит как бы на карнизе, то просто.. пошлите к чёрту все
эти страхи и сомнения: нет ничего важнее любви. Сложно, да? Нет, кто любит — легко. Это вообще, проверка нас: живы ли мы вообще? Если что-то в нас сильнее любви — тогда повод задуматься.
На самом деле, этот вопрос гораздо более сложный, чем у Гамлета. Но в обществе к нему легкомысленное отношение. Так, мол, быт.
Но почему гг Мисимы, так легко решился покончить с собой? А вот тут как раз и разверзаются экзистенциальные бездны, во многом перекликающиеся с рассказом Достоевского — Сон смешного человека).
Роман не просто гениален, хотя многие, за его арлекиниадой, могут подумать, что он более прост, чем кажется, и даже во многом развлекателен (ну, для кого то и человек, стоящий на карнизе — развлечение. Стоят и смотрят, зеваки).
Это вообще одно из тайных качеств ангелов на земле: они арлекины и нежные юроды.
Упал с ветки осенний лист и поцеловал плечо, или ребёнок на улице угодил нам в лоб красным мячиком и рассмеялся.
Хотя, это мог быть и просто ребёнок..
Мысль вы поняли.
Во всяком случае, гостеприимный прилёт мяча в голову, посреди весенней улицы — бодрит, и может даже у самоубийцы переменить мысли.
Итак, роман — гениален, (хотя и кажется, что чуточку просаживается в середине и в конце: на самом деле, он просто крылат и в середине романа, просто перестаёт действовать привычная земная гравитация поступков, сюжетных изощрённостей, до которых так падок скучающий читатель: о мальчик-ангел с мячиком, где ты? Ты порой так нужен такому читателю..).
Дело в том, что у же в первой главе, читатель стоит (сидит?), словно витязь на распутье, на картине Васнецова: ему предстоит выбрать тональность прочтения романа.
Внимательный читатель подметит, что основа романа — это гениально переработанный сюжет Фауста.
Больше нет никакого Мефистофеля.
Есть дьявол гораздо опасней — скука и нелюбовь в человеке.
У Мисимы, Фауст и Мефистофель — это.. мучительно-прекрасный андрогин.
Но Фаусту по прежнему нужно «зеркало», для общения с Мефистофелем в себе.
В романе есть потрясающий момент, для гурманов тайной символики.
Решившись умереть, гг приходит в ночной бар и подсаживается к проститутке.
Улыбка к улыбке, как рука к руке (мне всё чаще кажется, что улыбка — это реликтовая эманация наших утраченных крыльев).
- Ты даже не представляешь, что я хочу тебе сказать..
Проститутка смеётся, когда он говорит, что хочет убить себя, и уплетает солёных каракатиц.
Это пока лишь спиритуализм встречи с Мефистофелем и подписки мрачного договора о продаже души, невидимыми чернилами (каракатица!).
Проститутка даже не поняла, что не у неё хотят взять тело, а — душу свою бессмертную стелют у её ног, словно она — царица мира, ангел.
В её сердце вошёл бесприютный ангел, вошёл так нежно, как никогда ещё в её тело не входил мужчина. И она не заметила этого: так кто из них мёртв?
Это почти гамлетовский вопрос к нам, ко многим в мире, равнодушно смотрящих на беды людей, или на красоту искусства.
Внимательный, и.. чуточку пьяный читатель, с улыбкой подметит в основе романа — Идиота Достоевского (Мисима вообще, обожал Достоевского).
ГГ наглотался таблеток снотворных, и сел на последнюю ночную электричку. И отключился: там мы с ним по сути и знакомимся.
Именно в поезде мы знакомимся и с Мышкиным.
По сути, поведение гг в романе — это те бессмысленно яркие и блаженные фантазии, искушения даже, какие могли видеться князю Мышкину во время эпилептического припадка.
Мне было мало символа, когда в романе героя прямо назвали — идиот.
Я со всей русской доверчивостью, ждал главного символа: мышонка.
И дождался! Боже.. я не радовался так, когда мне подарили на д.р. дорогой подарок (….).
ГГ, скучая после самоубийства.. достал у себя из шкафчика… плюшевого мышонка, в смирительной рубашке!
Это был катарсис.. и мой, и героя, и Мисимы.
Я даже закурил сигарету, как после секса..
Если внимательный читатель откроет ещё одну бутылочку вина, то он с улыбкой хлопнет в ладоши (свои) и увидит, что в основе романа, на самом деле, вечный сюжет сказки о Спящей красавице (вроде в оригинале сказки, был образ занозы: его и обыграет Мисима. но на свой лад).
Сюжет романа вообще развивается по законам не в меру гостеприимного сна.
Кто спящая красавица? Разумеется — жизнь. Душа наша. Ну, и чуточку наш спящий японский красавец.
Мне кажется, это центральный эпизод всего романа: встреча гг с очаровательной и трагической девушкой: Рэйко.
Она наркоманка, принимает снотворное и лсд. Она запугана ложными мыслями, что от отца, по наследству, ей передался сифилис и она вот-вот сойдёт с ума или умрёт, заразит любимого.
Она — это душа ГГ.
Она мечтает о собачке, ребёночке, муравейнике для сыночка, пока ещё невидимого.
А гг мечтает о кошке. Ему мерещатся насекомые. Они оба — спят.
Как сказал бы Георгий Иванов: друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья..
В этом плане любопытен эпизод, когда эта тридцатилетняя и несчастная женщина, лишается девственности с гг.
Пятнышки крови на постели..
Разумеется, это всё тот же эховый образ договора с Мефистофелем — кровью: вместо бумаги — белизна постели.
Всё как в отношениях любовных, правда? Постель равна письму..
Мисима такими простыми средствами гениально обыграл трагедию нашего героя.
Так в японской поэзии просто падает листок в дерева, но кажется, что он падает в космос, блаженно-медленно, навсегда. И наша ладонь, часть этого космоса. И ничего в мире нет кроме листка и ладони и космоса..
Так и тут: девушка больна. Но выдуманной болезнью. Она уродует себе жизнь этим. Её жизнь — спит. Жизнь проходит мимо неё.
Разве это не похожи, на все наши проблемы? На трагедию. гг, когда ему показалось, что жизнь, как таковая, не имеет смысла, и поэтому нужно умереть?
Он искренне путает бытие и быт, боится жизни, как выдуманной болезни: для него, мечты девушки о счастье, детях, собачке и т.д., это всё то же карее мельчешение жуков.
И вот тут, внимательный и уже порядком захмелевший читатель, уснёт, и проснувшись утром, откроет томик Мисимы, и с удивлением, с улыбкой пальцев на страницах, обнаружит, что в основе романа, на самом деле — Превращение Кафки.
Если бы у произведений были сны, то повести Кафки, приснился бы роман Мисимы.
Во первых, оба произведения начинаются восхитительно симметрично, как надкрыльники у жучка.
У Мисимы: Когда Ханио пришёл в себя, вокруг было ослепительно светло, что он подумал, не рай ли это?
У Кафки: Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое
Без сомнения: беспокойный сон героя Кафки и мрачная доза снотворного у героя Мисимы, имеют одну природу.
Т.е. кальдероновская тональность трагедии: жизнь — есть сон.
У обоих писателей, тени жизни апокалиптически увеличиваются, как порой увеличивается тень от ручного фонаря, бенджамин-баттоновски растёт, покрывая угол дома и сливается с дрожью высокого клёна,
Герои Мисимы и Кафки — состоят в родстве с нравственными хоббитами русской литературы: Макаром Девушкиным, Акакием Акакиевичем.
А вообще.. это похоже на матрицу Достоевского: в ПиН он описывал сон, как на Том свете, нет ни ангелов, ни бога, ни ада.
Так, стоит ветхая, тёмная банька, наполненная пауками.
Т.е., мелкий чиновник у Кафки (ах, страшно быть простым мелким чиновником жизни! И даже не подозревать об этом… можно ведь быть обеспеченным человеком, с виду, счастливым в отношениях.. но при этом быть простым винтиком: хитиновый посверк во тьме), фактически умер ещё до того как превратился в насекомое: потому и проснулся в подлинном и страшном мире — насекомым.
Каждый просыпается по разному.
В этом смысле, Превращение у Мисимы — это скорее превращение Жизни,а не человека. Роман — как великий, апокалиптический страх о жизни, в духе кошмаров Достоевского.
Так в детстве, нас мучили (ну, некоторых из нас, многие и не замечали этого мучения), надевая на нас колючую или новую одежду.
Когда мы засыпали, одежда нас сторожила рядом с постелью: на Чёрный человек детства..
Мы словно сбрасывали кожу, чуждую нам, ощущая себя не совсем людьми.
Если бы у героя Кафки, превратившегося в жука, было время, чтобы весной обзавестись крыльями, он бы вылетел в распахнутую синеву окна: а это уже обещание рая.
Герой Мисимы, по сути, нравственно, а не физически — такое же насекомое, но.. с обещанием крыльев, потому так восхитительны и крылаты его приключения.
Это его посмертные мытарства. Жизнь.. как посмертные мытарства. Не знаю, думал ли об этом Мисима.
Поэтому не случаен и начальный образ романа: гг наглотался таблеток и уснул в электричке.
Ван Гог писал брату, что болезни, это таинственные поезда, доставляющие наши души к далёким звёздам.
Я не совсем уверен, что наш герой проснулся на земле.
Это какая-то другая, фантастическая планета, довольно талантливо передразнивающая нашу жизнь.
Проще говоря — обыкновенное чистилище.
Любопытно, что мысль о суициде, совпала у гг с тем, что у него упал под стол газетный листок: он наклонился и увидел сидящего на нём таракана.
По сути мы видим микрокосм падения ангела. Ноуменальное расслоение Логоса, Слова божия, от жизни и души человека: так пластырь отстаёт с сукровицей, от раны.
Слово божье изуродовалось и стало простой суетой мельчешения на страницах газет.
Сам этот жест (гг опустился под стол за газетой), в нравственном плане равен спуску Орфея в ад, за своей погибшей душой.
Мы видим пластическую фиксацию умаления человека и пригибание его к земле: таракан — как космонавт жизни, житель ада.
Газета стала зеркалом, отразив в аду, суть человека — насекомое. Ничто. Так, ресничная дрожь жизни..
Далее, в романе Мисимы, и сами строки «поплыли» и разбежались насекомыми.
Тут и без бутылочки вина понятно, что это образ разбитого зеркала и Слова божьего.
Любопытно, что в романе Юрия Олеши — Зависть, мы видим не только схожее загробное мытарство души, но и симметричный образ: человека окружает разбредшийся муравейник маленьких надписей: на одежде, еде, книгах, лекарствах..
Мисима населяет пейзажи своих страниц, хтонической живностью ада (насекомые, каракатицы, лягушки, шипящий как змея, старичок, предложивший нашему герою не.. запретное яблоко, а более вкусный запретный плод: свою жену).
Трамплином и завязкой романа, является желание гг, покончившего с собой и словно Лазарь, воскресшего, продать свою жизнь, что он и делает, давая объявление в газету.
Дантов круг с темой газеты, замыкается (если вспомним, образ «жучка» на листке газетном, упавшем под стол).
Как и замыкается круг с темой проституток: гг сообщает одной из них, что хочет покончить с собой, но она лишь смеётся..
Люди вообще, удивительно равнодушны к людскому горю, и в этом один из посылов романа: равнодушие — маленькая смерть. Ещё более страшная, чем обычная смерть, потому что ты этого даже не замечаешь.
Стоит человеку пострадать не так, как положено, выйдя обнажённой душой на заросшую тишиной и травой, тропинку страдания, и человека поднимут на смех, не поверят.
А не поверить в смерть человека (в тихое и незримое напряжение боли в душе, равной смерти), ещё более экзистенциально страшно, чем не поверить в человека и его жизнь: словно он никогда и не существовал..
Не знаю, читал ли Мисима, Розанова.
У него в «Уединённом» есть удивительная мысль, рифмующаяся с романом Мисимы.
По сути, проституция, это тайна основа мира.
Каждый из нас, чуточку торгует собой, своей виной, прошлым, душой, будущим.
И всё же в сердце самого понятия проституции, лежит некий неземной и светлый порыв, который мы давно уже очернили: это желание поделиться со всеми, нечто интимным и светлым в душе, согреть зябкую красоту в душах и мире.. — душой, творчеством, телом. Не важно..
Этой зимой, я оказался чуточку в роли героя Мисимы: у меня было две попытки суицида.
В первом случае, уже на горизонте сумерек сознания и боли (да, есть сумерки боли, и они странно похожи на сумерки сознания, словно и болью, тоже, можно мыслить), я вовремя одумался: фактически, это был уже суицид наоборот — в жизнь).
Во втором случае, я уже всё предусмотрел: даже если я и попытаюсь вернуться, у меня ничего бы не получилось.
Я умер. Почти.. Меня спасла случайность и ангелы, — или демоны? — , в белых халатах.
Я до сих пор не уверен, что я жив.
Вот читаю Мисиму на диване, и думаю с улыбкой: неужели Мисиму издают в раю?
Потом оглядываюсь на своего грустного кота, словно стыдящегося своего тёмного хвоста, как порой сумасшедшие стыдятся своей раздетой до бессмертия, тени, и думаю: может я в аду?
Тут чудесно жить книголюбу: собрание сочинений Платонова, Мисима, Перси Шелли..
Эротику вчера смотрел..
Точно не рай. Разве может быть рай без моего смуглого ангела?
Что интересно, в междустрочии попыток суицида, у меня фактически был порыв героя Мисимы, продать свою жизнь.
Я искренне хотел… нет, не продать свою жизнь, а отдать её кому-то, быть может даже.. доплатить (русский вариант).
В этом тоже есть что-то суицида, только спиритаулистического.
Кому я хотел её отдать? Это другой вопрос. Мисима мог бы написать обо мне чудесное продолжение своего романа.
Разумеется, женщине, хотел отдать себя..
К слову, Мисима в романе, словно бы незаметно подчёркивает, что герой, — мёртв, и желает родиться, прильнув к женскому лону, войдя в него — не полом, но душой, судьбой.
У меня не было таких мыслей. Почти.
Просто.. прогуливаясь вечером по парку, я увидел девушку инвалида. Одинокую.
Мне так больно и тепло стало в груди.. я даже на время забыл о том, что хочу умереть.
Мне вдруг представилось, что мир населён вот такими полыхающими одиночествами, словно ангел заключён в янтаре их боли, и я не только об инвалидах, вообще, об одиноких людях, изломанных жизнью, и ангел не может расправить в них крылья счастья и жизни, рай в них молчит и мучается в груди.
Это же маленький апокалипсис..
И вот тогда, мне захотелось.. не умереть, нет, но как бы умереть для себя, для своей судьбы, надежды… для любви к моему смуглому ангелу: мне захотелось подойти к девушке-инвалиду, встать перед ней на колени, в снег, и поцеловать её милые, чуточку искривлённые ножки, так похожие на голубые (в джинсах была), заспанные сложенные крылья, и сказать ей: теперь я принадлежу вам. Я подарю вам всю нерастраченную любовь мою и жизнь..
Пока я так мечтал в стороне, возле блоковского фонаря и свет слёз дрожал на ресницах (на самом деле, ощущение, идеально совпадающее с суицидом, но со стороны наверно это смотрелось мило: прохожие наверно думали, что я просто так трогательно жду на свидании, любимую..), к девушке подошёл.. её парень.
Нагнулся к ней и поцеловал: он тоже был инвалид.
Боже, как я был рад за девушку! За них обоих! Слёз я уже не сдерживал..
Мне хотелось упасть перед ними на колени.. чтобы они меня благословили.
Ещё некоторое время, я тихо шёл за ними по парку, как ангел, как-то блаженно улыбаясь..
Чуточку безумно, да? Но и жизнь безумна. И роман Мисимы.
На второе свидание с романом Мисимы (всё как и полагается: столик на двоих, притушенный свет, свеча, нарядный костюм, красное вино в бокалах: кстати, девушкам на заметку, не парням, они такое не поймут: попытайтесь надеть своё самое красивое вечернее платье, и просто сесть с томиком Тургенева, Остин, Чехова, на диванчик, читая и нежно улыбаясь бог знает чему: отвлекает от депрессии).
В конце концов, каждый сходит в одиночестве с ума, по своему.
Так вот, на таком вечернем свидании, я с улыбкой обнаружил… что роман Мисимы, это японская, удивительная версия Мёртвых душ.
Наш Чичиков-Сан,колесит по городу и встречается с удивительными людьми, фактически, инфернальными проявлениями жизни и его же души.
Как вам.. японская Коробочка, в образе очаровательной зрелой женщины-нимфоманки, в синем кимоно, расшитом алыми цветами, к тому же.. вампирши?
Гоголю бы понравилось..
Разумеется, это пустота ощущения жизни. Она высасывает из нас кровь — жизнь.
И.. если по честному: лишь с прелестно-бледной пустотой жизни, мы часто любим заниматься любовью, нежно изнуряя себя ласками пустоты.
В литературовеедении, есть термин — ненадёжный рассказчик.
Этот приём знают уже почти все.
Но есть и гораздо более тонкий приём.
О нём мало кто знает. Он порой приходит сам, как призрак.
Его знают предельно одинокие люди, влюблённые, с совершенно разбитым сердцем.
Боже, такая невесомость сияет в груди.. — остывающий на столе чай, томик Мисимы, или Пушкина, паучок, весело повесившийся в уголке окна и раскачивающийся как Тарзан, и взошедшая в небе звезда — кажутся единой чепухой. У них один вес жизни.
Дело в том, что само вещество романа Мисимы, словно бы начинает бредить от боли жизни, той самой, от которой в итоге Мисима и покончит с собой; вещество и сюжет романа начинает мимикрировать.
Внимательный и чуточку захмелевший читатель, тот тут то там, заметит восхитительно замеревший тёмный хвостик озорной строки, словно бы ящерка спряталась в опавшей листве мыслей Достоевского, Кафки, Гоголя, сказок..
В романе есть странная нота, вроде бы не совсем классической темы — гротеск шпионства.
Шпионом считают то нашего Чичикова-сан, то ему мерещится, что его преследует некая тайная, мрачная организация.
На самом деле, гг просто понял мрачную истину жизни: в её основе — сияющая пустота.
Именно за это раскрытие тайны, на нашего героя и ополчаются демоны и ангелы жизни, но.. по иронии судьбы, эта пустота, как темнота перед рассветом, или как моление белого листа о стихе и любви, говорит лишь о том, что жить и любить вновь захочет лишь тот, кто устал от смерти так же, как и от жизни.
Знаете, какой самый лёгкий способ заставить самоубийцу жить? Попытаться его убить. Обнять его волю, своей, как ангел обнимает..
Это так похоже на любовь…
Ну вот и всё. Рецензия дописана. Мои рецензии, уже давно похожи на танец русалочки из советского фильма.
Да и не совсем рецензии это. Обнажённая душа на карнизе.
Порой так странно услышать слова глумления в адрес такой души на карнизе… листа.
Я стал похож на персонажа романов Мисимы, или произведений Платонова.
В конце рецензии, я хочу кое-что сказать: я продаю свою жизнь..
Это не литературный приём. Точнее — отдаю: мы же не в Японии, а в России.
Это не шутка.
Вам нужна моя жизнь? Моя душа? Приходите и забирайте. Бесплатно..
Отдам в добрые руки, как бездомного непоседливого котёнка.
