Eugene O'Neill

Thirst/1913

* * *

Спасательный плот с парохода медленно поднимается и опускается на длинных волнах зеркально-гладкого тропического моря. Небо над ним безжалостно ясное, синевато-стальное, у самого горизонта переходящее в черную тень. Солнце висит над головой – огромное злобное око Бога. Жара адская. Призрачные тепловые волны поднимаются с белой палубы плота. Тут и там спокойную поверхность взрезают плавники акул – они лениво кружат вокруг плота в ожидании добычи.

На плоту двое мужчин и женщина. На одном конце сидит темнокожий мулат, родом из Вест-Индии, в синей матросской форме. На фуфайке красными буквами надпись «ЮНИОН МЕЙЛ ЛАЙН». Заговорит он нараспев, растягивая слова, словно у него какой-то дефект речи. Сейчас бубнит под нос монотонную, негритянскую мелодию, а его круглые глаза следят за перемещениями акульих плавников.

На другом конце плота – белый мужчина средних лет. Его вечерний костюм солнце и соленая вода превратили его в пародию на этот наряд. Белая рубашка мятая и в пятнах, потерявший форму воротник болтается на шее, черный галстук – блеклая лента. Он, несомненно, пассажир первого класса, но сейчас являет собой жалкое зрелище, сидит, тупо уставившись на воду, ничего не видя. Поредевшие черные волосы растрепаны, и сквозь них виднеется малиновая, обожженная солнцем лысина. Усы свисают на губы, стекавшая с них краска оставила черные полосы на обожженном, исхудалом от голода и жажды лице. Время от времени он облизывает распухшие губы почерневшим языком.

Между мужчинами лицом вниз, раскинув руки, лежит молодая женщина. Она выглядит еще более странной, чем мужчина в вечернем наряде, так как одета в костюм танцовщицы из черного бархата с короткой юбочкой и блестками. Длинные светлые волосы падают на обнаженные плечи, шелковые чулки обвисли и в складках, балетные тапочки разбухли и потеряли форму. Когда она поднимает голову, бриллиантовое ожерелье холодным блеском сверкает ее выпирающих ключицах. Постоянные слезы размыли тушь и румяна, но все же видно, что она была очень красива до того, как голод и жажда превратили ее в призрак танцовщицы. Она беспрерывно рыдает, потеряв надежду. В глазах у всех троих признаки надвигающегося безумия.

ТАНЦОВЩИЦА (садится, обращается к ДЖЕНТЛЬМЕНУ, жалобно). Господи! Господи! Это безмолвие сводит с ума! Почему вы со мной не поговорите? Корабля там не видно?

ДЖЕНТЛЬМЕН (вяло). По-моему, нет. Я, по крайней мере, не вижу. (Пытается встать, но слишком ослабел и со стоном плюхается на палубу). Если б смог встать, может, что-нибудь бы увидел, а так – ничего. Вода очень уж близко. Глаза у меня как в огне, горят все ярче и ярче, такое ощущение, что скоро прожгут дырки в мозгу.

Танцовщица. Знаю! Знаю! Куда не посмотрю – везде множество алых точек. Словно с неба падают капли крови. Вы их тоже видите?

ДЖЕНТЛЬМЕН. Вчера видел. Или не вчера – уже и дням счет потерял. Но сегодня все красное. Даже океан обратился в кровь. (Облизывает распухшие потрескавшиеся губы, потом смеется – дико и пронзительно, как сумасшедший). А может, это поднялась на поверхность кровь тех, кто утонул в ту ночь?

Танцовщица. Не говорите такого! Какой ужас! Не хочу вас слушать. (Содрогаясь всем телом, отворачивается).

ДЖЕНТЛЬМЕН (мрачно). Хорошо, не буду. (Закрывает лицо руками). Боже! Боже! Как болят глаза! Как жжет горло! (Всхлипывает. Пауза. Резко, в злобе, поворачивается к ТАНЦОВЩИЦЕ). Зачем же просили поговорить, если не хотите слушать?

Танцовщица. Я не просила говорить о крови. И о той ночи тоже.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Хорошо, тогда я молчу. А если захотите – говорите с ним. (С усмешкой показывает на МАТРОСА. Мулат не слышит – он бормочет себе под нос ту же песню и наблюдает за акулами. Долгая пауза. Плот покачивается на пологих волнах. Солнце палит).

Танцовщица (чуть ли не кричит). О, это безмолвие – я его не вынесу! Говорите же, говорите о чем хотите, пожалуйста, ради Бога, только говорите! Я не должна думать! Не должна!

ДЖЕНТЛЬМЕН (мучаясь угрызениями совести). Извините, милая дама. Боюсь, я вам только что нагрубил. Сам не свой, думаю, голову потерял. Столько солнца и воды! Перед глазами все путается. А какая слабость – ведь мы так давно не ели, да и не пили тоже давно. (С тоской в голосе). О, если б у нас была вода!

Танцовщица (падает на плот и колотит по нему кулаками). Ну, пожалуйста, не надо о воде!

МАТРОС (резко прерывает песню, поворачивается). Вода? У кого вода? (Облизывает пересохшие губы распухшим языком).

ДЖЕНТЛЬМЕН (поворачиваясь к матросу). Ты же знаешь, воды здесь ни у кого нет. Украл у нас последние капли. (Раздраженно). Так чего спрашивать? (МАТРОС отворачивается, вновь наблюдает за акулами. Больше не поет, воцаряется тишина, глубокая и напряженная).

Танцовщица (подползает к ДЖЕНТЛЬМЕНУ, хватает его за руку). Слышите, какая тишина? Словно мир опустел. Я боюсь! Скажите мне, почему так?

ДЖЕНТЛЬМЕН. Я тоже это заметил, но понять не могу.

Танцовщица. А-а, теперь я знаю. Ведь это он замолчал. Вы не помните, что он пел? Эту странную заунывную песню – такие поют на похоронах. Я слышала столько всяких песен на разных языках, там, где выступала, но эту – впервые. Почему, по-вашему, он замолчал? Может, что-то испугало его.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Не знаю. Хотите, спрошу. (Обращается к МАТРОСУ). Почему ты не поешь? (МАТРОС смотрит на него, в глазах странное выражение. Не отвечает, снова поворачивается к акулам и затягивает ту же безрадостную и заунывную песню с того места, где остановился. ТАНЦОВЩИЦА и ДЖЕНТЛЬМЕН вслушиваются с напряженным вниманием).

Танцовщица (истерически смеется). Ну и песня! Никакой мелодии, и слов не разобрать. Интересно, о чем он поет.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Кто знает? Безусловно, какая-нибудь народная песня, из тех мест, откуда он родом.

Танцовщица. Но я хочу знать. Матрос? Скажи, о чем она… песня, которую ты поешь?

МАТРОС (после паузы, глядя на нее и растягивая слова). Эта песня моего народа.

Танцовщица. Да, но что в ней за слова?

МАТРОС (показывает на плавники акул). Я пою им. Это заклинание. Мне сказали, очень сильное. Если я буду петь достаточно долго, они нас не съедят.

Танцовщица (в ужасе). Съедят? Кто нас съест?

ДЖЕНТЛЬМЕН (показывая на движущиеся в спокойной воде плавники). Он имеет в виду акул. Это черное там, на воде, их плавники. Разве вы их раньше не замечали?

Танцовщица. Да, да, видела, но не думала, что это акулы. (Всхлипывает). О, как это ужасно!

ДЖЕНТЛЬМЕН (МАТРОСУ, грубо). Зачем ты ей это сказал? Ты что, не знал, что она испугается?

МАТРОС (безразличным тоном). Она спросила, о чем я пою.

ДЖЕНТЛЬМЕН (пытаясь утешить ТанцовщицУ, которая все еще всхлипывает). Ну, а если по правде, это детские сказочки, будто они едят людей. (Повышая голос). Вы же знаете, никого они не едят. И я знаю. (Мулат смотрит на него, его губы дергаются. Похоже, он сдерживает улыбку).

Танцовщица (поднимая голову и вытирая глаза). А вы в этом уверены?

ДЖЕНТЛЬМЕН (взгляд МАТРОСА его смутил). Конечно, уверен. Все знают – акулы боятся людей, они трусливы. (Обращаясь к МАТРОСУ). Ты пытался испугать даму, да? (МАТРОС отворачивается от них, смотрит на океан и снова заводит свою песню).

Танцовщица. Мне больше не нравится его песня – сразу представляешь всякие ужасы. Скажите, чтоб он замолчал.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Да ладно! Вы просто разволновались. Все лучше, чем мертвая тишина.

Танцовщица. Да. Все лучше, чем тишина. Даже такая песня.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Он странный, этот матрос, не знаю, что о нем и думать.

Танцовщица. Странная песня, которую он поет.

ДЖЕНТЛЬМЕН. По-моему, ему не очень-то хочется разговаривать с нами.

Танцовщица. Я это тоже заметила. Когда спросила о песне, он вообще не хотел отвечать.

ДЖЕНТЛЬМЕН. И он прилично говорит по-английски. Быть не может, чтобы он нас не понимал.

Танцовщица. Он говорит так, будто у него что-то торчит в горле.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Возможно. Тогда надо его пожалеть и признать, что не стоило так с ним разговаривать.

Танцовщица. Мне его не жалко. Я его боюсь.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Ну и глупо. Это все из-за солнца: оно безжалостно, вот у вас и возникают такие мысли. Одно время я его тоже побаивался, но теперь знаю причину. Если слишком долго смотреть на воду и слушать эту наваливающуюся тишину, поневоле с ума сойдешь!

Танцовщица. Так вы больше не боитесь его?

ДЖЕНТЛЬМЕН. Теперь не боюсь, потому что я снова в своем уме. С вами поговорил – и в голове прояснилось. Надо все время разговаривать друг с другом.

Танцовщица. Да, надо. Когда я говорю с вами, видений нет.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Знаете, в какой-то момент я чуть не сошел с ума. Мне показалось, что он на меня смотрит, а в руке нож. Теперь понятно – я помутился умом, ничего больше. Он просто бедный чернокожий матрос, наш товарищ по несчастью. Бог свидетель, все мы в одинаково плачевном положении, и незачем нам подозревать в чем-либо друг друга.

Танцовщица. Все равно, я его боюсь. Что-то у него в глазах, когда он смотрит на меня – я прямо дрожу.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Ничего в них нет, поверьте мне, это все воображение. (Долгая пауза).

Танцовщица. Боже всемилостивый, корабля еще нет?

ДЖЕНТЛЬМЕН (пытается встать, но от слабости плюхается на палубу). Не вижу. Чтобы посмотреть дальше, надо встать, а я не могу.

Танцовщица (показывая на МАТРОСА). А вы его спросите, он сильнее. Может, он что увидит.

ДЖЕНТЛЬМЕН. Матрос! (Тот перестает петь и бесстрастно на него смотрит). Ты сильнее, чем мы, и глаза у тебя острые. Встань и скажи, там нет корабля?

МАТРОС (медленно встает и всматривается в горизонт