Пролог

– Иди, – глубокий, властный голос резко выделялся из ропота толпы. Он прозвучал в ушах звоном большого колокола, отозвавшись эхом в груди и теле. Высокая девочка утерла покрасневший от слез нос. Она стояла, вперившись в землю перед собой, не в силах поднять глаза.

В руке она сжимала маленький узелок, вцепившись в него до белых костяшек. Волнистые волосы цвета воронова крыла были лохматыми и неухоженными, и ниспадали на лицо девочке, прикрывая ее тщетные попытки не разрыдаться.

Девочка оторвала от земли затравленный взгляд. Волосы открыли ее бледное, худое лицо с дрожащими на нем губами.

Вся их небольшая деревня собралась вокруг. Кто-то смотрел на девочку с презрением, кто-то с осуждением, кто-то не смотрел вовсе. Чуть поодаль женщина буднично отчитывала трехлетнего сынишку в льняной сорочке за какой-то пустяк.

Мужчина с большими залысинами, стоявший перед девочкой, скрестил руки на груди. В бороде его настойчиво пробивалась седина, постепенно беря свое.

Девочка почувствовала, как резко подкатившие слезы сдавливают ей горло. Она сдерживалась изо всех сил, но губы ее прыгали, а слезы все равно катились из глаз упрямыми ручьями.

– Иди, – повторил мужчина, громче и настойчивей. – Иди, и да простит тебя Бог за то, что ты натворила.

Пожилая женщина из толпы презрительно сплюнула на землю. Утирая глаза, девочка развернулась. После нескольких шагов она не выдержала: рыдания с хрипом вырвались из ее горла. Ее тело сотрясалось от плача, но она продолжала идти, мелко ступая по дорожной пыли босыми ступнями. Кто-то из бывших односельчан бросил в нее камнем. Он больно ударил девочку по лодыжке.

Она шла вперед, не оборачиваясь, пока деревня не скрылась за холмом. Ей казалось, что если она посмотрит назад, то не сможет идти дальше. Сядет прямо здесь и будет ждать голодной смерти, смотря на свой дом, на то, как каждый вечер затапливают печи, как косят поле, как во дворах играют дети. Как жизнь продолжает идти своим чередом. Без нее.

Что-то подсказывало ей, что оборачиваться нельзя, и она слушалась этого чего-то. Потому что больше у нее ничего не осталось.

Со временем слезы перестали. Девочка чувствовала себя опустошенной. Она смотрела на дорогу перед собой, понятия не имея, куда направляется. Ноги извалялись в грязи и пыли, камни ранили стопы, грубая ткань сарафана скребла свежий ожог. Ее это не заботило; боль пробивалась к девочке вяло и приглушенно, словно чей-то разговор сквозь сон.

Девочка остановилась только когда стало настолько темно, что она больше не видела ни дороги, ни собственных ног. Она сошла на травяную обочину. Под ее пальцами юркнул мышиный хвост, хозяйка которого быстро исчезла в норке.

Девочка легла на траву и долго смотрела на беззвездное небо. Спустя бессчетное количество мин¹ она наконец позволила себе закрыть опухшие, уставшие глаза. Сон моментально проглотил ее.

Девочку разбудил шум повозки, прогремевшей мимо на разболтанных колесах. Она резко закашлялась от пыли. Новый день не дал ей даже нескольких мгновений блаженного неведения, которые наступают после пробуждения.

Девочка поднялась на ноги и сощурилась на яркое солнце. В ней проснулось немного воли к жизни. Достаточно, чтобы встать и продолжить свой путь в неизвестное.

Девочка понятия не имела, что ожидало ее впереди – она никогда не покидала окрестностей родной деревни. Отец всегда говорил, что дальше соленого озера пути нет. Особенно для детей.

От воспоминаний о доме сердце защемило, и в горле снова встал ком. Девочка заплакала, тихо и без слез.

На второй день скитаний ей повезло. Она обнаружила на дороге все еще вполне съедобный кочан капусты, видимо, свалившийся с той самой повозки. Жухлые листья только раззадорили аппетит, и девочка решила съесть немного хлеба – единственную еду, которую ей дали с собой. Она хотела съесть совсем немного, но все продолжала механически отрывать от краюхи, жевать и глотать. Она очнулась, только когда хлеба в ее руках уже не было.

Следующий день прошел как в тумане. Девочка шла, повинуясь неведомому инстинкту, ведущему ее вперед чуть ли не помимо ее воли. Сердце болело, ноги едва повиновались ей, голова кружилась. Перспектива голодной смерти стала казаться почти привлекательной.

С темнотой она снова уснула на обочине, в этот раз без созерцаний неба, мыслей и сновидений. Она была слишком уставшей.

На четвертый день девочка проснулась на рассвете от невыносимой жажды. Она сухо сглотнула и огляделась. Ее блуждающий взгляд упал на редкие капельки росы на траве. Девочка набросилась на них, роса налипала на лицо и волосы, едва смачивая потрескавшиеся губы. Она принялась водить по траве трясущейся ладонью и облизывала теплую кожу.

Голод и жажда вернули ее в мир живых, полностью затмив собой горе. Они погнали ее вперед едва ли не вдвое быстрее, чем вчера.

После полудня жара стала невыносимой. Девочке нестерпимо хотелось пить. В горло будто насыпали песок, дерущий глотку и превращающий каждый вдох в пытку. В подлеске она обнаружила куст с ягодами, и хищно накинулась на них. Ягоды были неспелые, вяжущие и кислые, но девочка знала, что в них есть хоть какая-то влага. Она немного отдохнула в тени куста, когда он был полностью ощипан.

Она держалась дороги пошире, никуда не сворачивая, но больше мимо нее никто не проезжал. Девочка уже готова была свернуть в сторону дремучей Яри и искать следы животных, которые могли вывести ее к воде, как ее взгляд зацепился за что-то вдалеке. Пройдя еще немного и близоруко сощурившись, она издала радостный вздох; это был деревянный знак возле тропинки, уводящей с главной дороги.

Сил сразу прибавилось, девочка зашагала бодрее. Свернув с тракта, она припустила почти бегом, уже видя за кустами очертания стойл.

Девочка ринулась вперед и жадно припала к конской поилке. Вода была илистой и песочной, но девочка ощутила это только после по меньшей мере дюжины глотков.

Отдышавшись, она немного пришла в себя и огляделась. Перед ней стоял небольшой дом, старый и покосившийся. Девочка нерешительно ступила на крыльцо. С усилием дернув заевшую дверь, она зашла внутрь.

Было тихо. Только в конце небольшого зала кто-то негромко переговаривался за столом; похоже, она оказалась в таверне постоялого двора. Немного помявшись на пороге, девочка направилась к стойке.

Хозяин – лысеющий мужчина средних лет с небольшим круглым пузом – оторвался от протирки кружек, повернулся к девочке и окинул ее взглядом.

– Как звать? Откуда?

Девочка ненадолго замешкалась.

– Тая. из Коши.

Трактирщик кивнул.

– Рукава закатай.

– Пожалуйста, кирье, – тихо взмолилась девочка. – Я не ела четыре дня.

Трактирщик схватил ее за запястье и насильно задрал рукав. Посмотрев на свежее клеймо, он брезгливо отпустил ее руку.

– У меня приличный двор. Выметайся отсюда, убийца.

– Умоляю, кирье! – девочка вцепилась в стойку. – Дайте хоть краюху хлеба, я тут же уйду!

– Выметайся, кому сказано! – он звонко стукнул рукой по стойке. – И не кажи носа сюда, дьяволово семя!

Девочка посмотрела на него глазами, полными слез, и, всхлипнув, вышла. Какое-то время она стояла на крыльце, пытаясь успокоиться. Она сделала несколько глубоких вдохов, сжала и разжала кулаки несколько раз.

– Не умру, – упрямо сказала она и сделала шаг по направлению к стойлам.

В Коши никогда не водилось лошадей; слишком дорого их было содержать. Но пару раз девочка каталась на деревенском муле, и видела, как редкие заезжие путники седлали своих коней.

Она с трудом сняла со стойки тяжелое седло, и, встав на цыпочки, водрузила его на спину лошади, скорее уронив, чем положив. Чубарый конь зафыркал и беспокойно забил копытом. Девочка вздрогнула и осторожно коснулась его шеи.

– Прости, прости… – забормотала она.

На подпругу ушло много времени, девочка не была уверена, достаточно ли затянула ее, но нужно было торопиться. Она схватила узду и завертела ее в руках, пытаясь понять, что куда крепится. Конь упрямился и отворачивал голову, отказываясь брать стальной трензель.

– Ну пожалуйста, родной! – взмолилась девочка и настойчиво натянула узду на его голову. Конь куснул удило, но поддался, и девочка облегченно выдохнула, сунув босую ногу в стремя. Ей было страшно садиться в седло, но трактирщик, который мог появиться в любой момент, пугал куда больше. Схватившись за основание гривы и заднюю луку, девочка привстала на стремени и перекинула ногу. Конь засеменил на месте, недовольно тряся головой.

– Тихо, тихо, – девочка обмотала узду вокруг рук и сжала бока коня ногами, опасаясь свалиться. – Как же ты…

Повернув к ней голову, конь тихонько заржал и пошел. Девочка подняла глаза к небу, шепча благодарности.

Она направила коня вверх по дороге, к выходу из долины. Пахло летом: рожью, цветами и горячей землей. Девочка взглянула на солнце, которое жарило вовсю, и одернула задравшийся сарафан.

– Что будем делать? – спросила она у коня. Тот не ответил. – Вот и я не знаю, – она шмыгнула носом. – Куда податься-то, с клеймом…

Девочка со страхом подумала, что будет, если она не найдет еду, и снова покосилась в сторону Яри, скрип старых сосен которой разносился по всей округе. В Яри никогда не охотились и не ходили туда за дровами, а детей нещадно секли за одно упоминание ее в разговорах. В Коши говаривали, что Ярь полна демонов и разной твари, что там снуют плотоядные крени, и сам лес обвивает заблудившихся путников корнями и утягивает под землю. Ярь всегда громко скрипела даже при полном безветрии; говаривали, что это сгинувшие души, обернувшиеся деревьями, стонут в страданиях. Одна мысль о темных дебрях густой чащи навевала на девочку ужас.

– Пройдем еще с десяток стадиев вдоль кромки, – сказала она коню. – Ежели не повезет, свернем…

Она припустила коня чуть быстрее вверх по холму. Из под копыт его вздымалась пыль. Достигнув вершины, девочка натянула узду, и, прижав ладонь ко лбу, огляделась.

Вид был красив. Оставшаяся позади долина была окружена горной грядой, над которой, крича и переругиваясь, вили гнезда гарпии. Старая Марта всегда стращала, что гарпии охочи до детей, подхватывают их когтями, поднимают высоко и сбрасывают на скалы. Однажды заезжий путник – девочке тогда показалось, что он колдун – посмеялся над этим и сказал что-то о том, что крестьянское невежество и раскаленным мечом не выжечь.

Впереди лежала широкая дорога, уходящая вниз. Девочка заглядывалась на то, как по холмам гуляет ветер, волнами приминая траву. Потом взгляд ее упал на Синие Вершины – длинную горную гряду, покрытую снегом. Даже отсюда она видела пологий склон, ущелья и трещины – интересно, живет ли там кто-то, так высоко в горах?

Показались очертания небольшой деревни – домиков в пятьдесят, не больше – чуть влево от дороги. Неподалеку на лугу пасся скот. Девочка неуверенно приобняла себя за плечо, и, тихонько молясь, повернула.

– Авось не помрем, да, сивка? – сказала она, обадривая себя.

Чуть поодаль от основной гряды хат на пастбище сидели двое мальчишек, на вид чуть старше девочки. Они увлеченно болтали и смеялись, но повернули головы и разом замолчали при ее приближении. Мальчишка справа – щуплый, белокурый, лет пятнадцати – жевал длинную травинку. Слева, помладше, был рыж и бледен, лицо и руки его были покрыты веснушками.

– Тебе чегой? – неровным, ломающимся еще голосом, спросил мальчишка справа.

– Ничегой, – ответила девочка.

– А чегой пришла тогда? Ты чейная будешь?

– Ничейная.

– Так вали отсюда, раз ничейная, – вмешался в разговор рыжий. – Где сивку взяла?

Девочка утерла нос.

– Мне идти некуда, – опасаясь смотреть им в глаза, сказала она.

– Сирота чтоль? – чуть сощурившись, спросил белокурый.

Девочка кивнула после небольшой паузы.

– Ну.

– Как звать тебя?

– Витка, – ответила девочка.

– Иди туда, – мальчишка показал рукой в сторону деревни. – Там возле колодца Бука стоит. Ее спрашивай, поможет. И это… скотинку-то оставь. Мы присмотрим, – голос его зазвучал заметно мягче, чем до этого.

Бука оказалась крупной женщиной с громким, басовитым голосом, разносящимся по всей улице. Возле нее стояли два пустых ведра и худощавая рыжеватая женщина, одетая в лен. Девочка замерла в нерешительности в нескольких шагах от них, одергивая рукава сарафана.

– …за косу оттаскал. Злобный, зараза, весь в папашу, чтоб ему в аду гореть… – донеслось до нее. Рыжая женщина кивала в ответ, потом перевела глаза на девочку, заметив ее присутствие. В ее грустном, тяжелом взгляде появилось удивление, и почти сразу – жалость.

– Боже святы! – воскликнула она, бросаясь к девочке. Та отшатнулась, и женщина опустила руки, протянутые было к ней. – Ты чье, золотце?

Бука развернулась всем телом и вразвалку подошла к девочке, окидывая ее взглядом. На ее подбородке была большая бородавка.

– Не трожь ее, Тайка, – пробасила она. – Рукава-ка закатай, девчуль.

Девочка обреченно отвела глаза и подняла рукав, демонстрируя клеймо.

– Боже святы… – повторила рыжая женщина. Девочка уставилась в землю перед собой.

– Чего пришла, дьявола принесла в наше село? Иди куда шла, отродье, – сплюнула Бука.

Девочка подняла на нее глаза, упрямо оставшись стоять на месте.

– Не уйду, – твердо сказала она, сжимая кулачки. – Камнями закидайте. Все равно на дороге сгину.

– Я те щас дам, камнями! – Бука подняла было руку, но Тайка встала между ней и сжавшейся от страха девочкой.

– Спятила? На ребра ее посмотри, она ж не ела с тамису²! – сказала она, загораживая девочку собой.

– Это ты спятила, отродье выгораживать! Беду накличешь!

– Беду накличем, если ребенка на смерть отправим! Я к себе ее возьму.

– Ой, дура, – Бука махнула рукой и вернулась к ведрам. – Попомни мои слова, придет к нам лихо из-за нее!

Тайка повернулась к девочке и присела возле нее, заглядывая в лицо светло-карими глазами, полными теплой доброты.

– Пойдем накормлю тебя, – мягко сказала она. – Как ты на ногах еще стоишь-то, бедняга…

Девочка часто закивала, смотря на нее с благодарностью.

– Спасибо, кирья, спасибо… – забормотала она. – Я готовить могу, убираться, скотину кормить…

Тайка улыбнулась и встала.

– Поешь сначала, потом решим. Пошли-ка. У меня уха вчерашняя осталась еще.

Хата была маленькой, меньше, чем родная хата девочки в Коши. Потолочные балки были подточены древесными жуками, угрожая целостности покатой крыши, выложенной грязью и камышом.

Девочка замерла на пороге, глядя на выцветший пол. Тайка направилась к холодной печи, кивнув девочке на трехногий табурет, стоявший возле стола.

В дом, хохоча и чуть не снеся девочку, ворвались две белокурые девчушки лет шести, и принялись носиться вокруг стола, улюлюкая и смеясь.

– Ну-ка не носиться в доме! – прикрикнула Тайка. – Матери все расскажу! Пошли вон, мерзавки!

Одна из них подскочила к девочке, смотря на нее снизу вверх.