Поэт

Один поэт, свой путь осмыслить силясь,

Хоть он и не был Пушкину сродни,

Спросил: «Куда вы удалились,

Весны моей златые дни?»

Златые дни ответствовали так:

– Мы не могли не удалиться,

Раз здесь у вас такой бардак

И вообще, черт знает, что творится!

Златые дни в отсталости своей

Не понимали наших дней.

Николай Эрдман, Владимир Масс «Басни»,

https://isralov.ora/load/46-10-4019utm =email

Когда я поселилась в своей новой квартире и познакомилась с соседями, я удивилась, что моя соседка Ада, откровенно выражала мне свою неприязнь и всячески пыталась меня обесценить. Я смотрела на нее и не понимала, что ей надо? Что она хочет этим сказать? Будь моя воля, я бы с ней не жила, но у меня не было другого выбора. Разве это так сложно понять?

В этой семье никто не работал. Муж ее, Борис или «Барюся», как она его называла, был мой ровесник и в тот момент находился на больничном после операции. Он переболел туберкулезом. Его оперировали. Я отправилась в тубдиспансер, надеясь выяснить, не опасно ли мне жить с людьми, у которых такое заболевание. Кухня, ванна, туалет у нас общие. В тубдиспансере врач, принявший меня, мне объяснил:

– Он оперированный туберкулезник, он не выделяет больше бациллы Коха, никакой опасности от него не исходит.

У Ады и Барюси был маленький сын Семочка, ему был год и несколько месяцев, он только-только начал ходить. Ада часто оставляла его со мной, чтобы я с ним нянчилась. Опыт у меня был, я нянчилась с детьми в общаге, если девчонки уходили по своим делам. Но Ада не чувствовала ко мне даже элементарной благодарности, она все равно со мной ругалась, всегда у нее были ко мне претензии. Как я потом выяснила, очень уж она ревновала своего Барюсю.

Ада была на десять лет его старше и кроме всего прочего, с детства была хроменькая, одна ножка была короче другой. Ортопедическую обувь она не носила. Ножка была всего на один сантиметр короче, но хромала она заметно. Ада была фантазерка. Она сочинила историю, что охромела она, когда спасала ребенка, мол, попала под машину. Потом выяснилось, что она такой родилась, и, нисколько не смущаясь, что ее легенда разлетелась в пух и прах, Ада проклинала теперь неудачницу- акушерку, которая покалечила ее, принимая роды. В ней жил дух противоречия, свою не очень-то счастливую судьбу, она все равно пыталась обставить разными чудесными легендами, и где-то ей это удавалось. Кто-то посоветовал ей пойти в собес и показать документы о своем рождении: ей могут назначить пенсию, как инвалиду детства. Она так и сделала. Это было настоящее счастье: то, чего она стеснялась и от чего комплексовала, стало приносить ей ежемесячный доход, пусть и маленький! Ада чувствовала себя настоящим победителем в этой жизни! Я тоже была за нее очень рада. Но претензии ко мне с ее стороны не уменьшились, а даже, я бы сказала, стали угрожающими.

Все эти выпады в мой адрес смягчала баба Мотя, мать Бориса. Ада снова была недовольна, она считала, что я порчу ее отношения со свекровью. Каким образом я порчу эти отношения, она не уточняла, вот порчу и все! Я понимала, что никогда мне здесь не будут рады, даже если я рассыплюсь в мелкий бисер. Поэтому я заняла нейтральную позицию. Я не отвечала хамством на ее хамство, я не вступала в перепалку и не винила ее ни в чем, я молчала или говорила только самое необходимое.

Моя жизнь продолжалась своим чередом. Иногда заезжал Виктор. Он мне повесил шторы, люстру и врезал новый замок в дверь. Дверь была очень хлипкой, при желании ее можно было легко снять с петель. Ни у Ады, ни у Барюси таких сил, к счастью, не было, да и комната моя стояла полупустая. Краж я могла не бояться. Ада, несмотря на весь свой остракизм по отношению ко мне, была мне симпатична: она не ругалась матом и не брала в рот спиртного. А так как я планировала выйти замуж и завести детей, это был очень благоприятный знак. Но у Ады была подруга – Валя Рюмина, большая любительница горячительного! Иногда она опрокидывала столько рюмочек и бокальчиков, что Ада едва доводила ее до дома! Работали они обе дворниками.

И если Валя уходила в запой, Ада ее выручала, работала и за нее тоже, чтобы Валю не выгнали с работы. Ада была хорошей подругой, часто приглашала Валю к себе и жаловалась на меня. Она была вроде добрым человеком, но, чтобы дружить с кем-то, ей надо было дружить против кого-то. Атмосфера в квартире складывалась не очень хорошая, но изменить я ничего не могла. Ада надо мной хихикала, мол, живет в пустой комнате – во нищета! А Валя ей вторила:

– Наверно, свою-то квартиру пропила, пришлось ехать в коммуналку, везет же тебе, Адька!

– Ой не говори, подруга, везет, так везет!

Я постепенно обставляла комнату. У меня был холодильник в дереве. Назывался «Sneige». (Снег). Он мне служил вместо стола. Кровать заменяла раскладушка, я ее застелила, положив матрас, одеяло и подушку. Получилась вполне себе мягкая постель. Купила еще, когда жила в общаге. На все про все – потратила двести сорок рублей. Вещи стоили тогда дешево. Одежда висела на стене. Благо Витька набил везде гвоздей. Я понятия не имела, как в бетон можно загнать гвозди! Он же раздобыл мне и несколько наборов постельного белья. Стулья я тоже купила еще в общаге, четыре штуки. И в углу у меня стояли связки книг и чемодан, их тоже надо было как-то пристроить. Ада уступила мне маленькую кладовку, и все книги перекочевали туда. Денег у меня больше не было, Витьке я была по гроб жизни обязана, поэтому просить у него еще и денег, было бы сверх наглости. Мы дружили на пионерском расстоянии! Постели у нас не было. Все, что он для меня делал, он делал, как друг, от чистого сердца. Я его за это уважала, и он меня уважал. И все оставалось так, как оставалось.

Я стала искать себе работу. Сначала зашла в какой-то научно-исследовательский институт, не помню уже в какой области этот институт вел свои исследования. Мадам, встретившая меня, важным тоном мне сказала: «институт наш ведет академик», и далее, «что институт выполняет очень важную миссию, здесь находится только филиал, а институт, вообще-то, московский» и все такое. Денег институт платил мало: оклад там был сто десять рублей. Наука у нас была на задворках, ничего не скажешь, но уж, как есть. Я и этому была рада.

Институт находился рядом с Эрмитажем. Хоть, думаю, в центре буду работать, культурой наслаждаться.

Но не тут -то было. Когда я пришла повторно, мадам, сделав очень грустное лицо, сказала, что им пришла разнарядка на сокращение штатов. Понятное дело, что лучше сократить вакансию, чем живого человека. А может передумала меня брать…. Я, таким образом, бродила по городу и чаще слышала «нет», «не требуются», «все вакансии заняты» т. д. Наконец, я набрела на завод, который расширял свое производство, и ему требовались переводчики.

Я долго не раздумывала, когда меня решили взять на этот завод, согласилась сразу. Но ближе к осени, нас отправили на работу в совхоз «Звездочка», под Лугу. В те времена существовали негласные обязательства практически у всех промышленных предприятий помогать с уборкой урожая совхозам и колхозам Ленинградской области.

Я приехала одна из первых в этот совхоз, наш «веселенький отдел» где-то застрял в дороге. Со мной приехали еще какие-то заводские люди, я не была с ними знакома и мне было одиноко. Нас встретил председатель профкома совхоза и еще два каких-то функционера, они показали нам деревянный двухэтажный дом, где наверху была большая комната, и я там поселилась. Со мной в комнате поселились какие-то девчонки, лет им было не больше двадцати. Они были очень оживленные и хохотали без причины. Я на заводе их не видела. Как потом выяснилось, они работали в цеховых офисах, выдавали инструмент слесарям и станочникам.

Наш двухэтажный дом и рядом с ним еще несколько таких же, представляли собой базу отдыха данного совхоза. Эти постройки находились на берегу озера и были в чрезвычайно запущенном состоянии; и вот на эту, уже покрывшуюся вековой пылью базу, забросили наш трудовой десант!

Позже выяснилось, что это конезавод. Здесь разводили лошадок и куда-то их продавали. Кони везде нужны. Я коней уважала. С детства запомнилось, что это очень умные, добрые и терпеливые животные. Когда я еще жила в Литве, у нас в хозяйстве надо было много сажать и выкапывать картошки. В совхозном хозяйстве для этих нужд была старая кобыла. Лошадь эту передавали из рук в руки, когда надо было выполнять работы в поле: копать картошку, окучивать или сажать.