Приходит время, кто-то умирает.
А кто-то, может быть, «встает с колен».
Давно известна истина простая:
Не дай бог жить в Эпоху Перемен!
 

© Яков Канявский, 2021

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2021

Данная книга является третьей после повести «Украденный век» и книги «Зарубежный филиал» в серии об одном из героев. Следом в этой серии идут книги «Верховный правитель», «Столкновение», «Есть только миг».

Имена и события вымышлены, совпадения случайны. В названиях многих глав использованы тексты советских песен

Часть 1
Нам всё же прошлое придётся ворошить

Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

Фаина Раневская, народная артистка СССР

Пролог

Аркадий ходил по зданию третьего терминала аэропорта Бен-Гурион в ожидании своего рейса. От безделья разглядывал товары в магазинах беспошлинной торговли. Наконец объявили посадку на его рейс, и он направился к самолёту. В соседнем кресле оказался довольно пожилой мужчина, задумчиво смотревший перед собой. Через некоторое время он очнулся от своих мыслей и вдруг начал с Аркадием доверительный разговор:

– Недавно ездили в театр «Идишшпиль», смотрели спектакль «Крупный выигрыш» по Шалом – Алейхему. Если помните, там рассказывается о том, как простой еврейский портной выиграл большую сумму по лотерейному билету, и что было потом с этими деньгами. Так я так расстроился. Почему-то свою жизнь вспомнил. Не знаю, с кого писал этот рассказ Шолом-Алейхем, но как будто про моего прадеда и деда с бабушкой написано.

Только в семье почему-то про выигрыш прадеда не говорили. Наверное, чтобы не выставлять его безграмотным лохом. А портным прадед был замечательным. И дед Мотл у него хорошо шить научился. Они вместе обшивали всю округу. Заказов у них было много. И после гражданской войны тоже. А как же, революция революцией, но что-то же носить надо. Тогда ведь массового пошива одежды не было. Шили, в основном, у частных портных. Так что работать им приходилось много, и в доме, что бога гневить, был кое-какой достаток.

Отцу моему смогли образование дать. Правда, он не захотел продолжать дело родителей, считал это буржуазным пережитком. Он хотел стать врачом, заниматься благородным делом, лечить людей. Как будто одевать людей – это менее благородная профессия. Люди что, могут ходить голыми? Но родителям виднее. Ещё в институте папа познакомился с моей будущей мамой. А потом я родился.

Но родителей своих я редко видел. После окончания института они подсунули меня дедушке с бабушкой и уехали по распределению на какую-то великую стройку. Дед Мотл был мужик крепкий, всё время работал и меня шить научил, когда я немного подрос. Было это уже в столице Киргизии городе Фрунзе. Мы с дедушкой и бабушкой успели туда эвакуироваться со швейной фабрикой, на которой дед работал. Родители мои, два врача, два хирурга, с первых же дней ушли на фронт, и оба не вернулись. И мы из эвакуации не сразу вернулись, ещё много лет прожили в Киргизии.

Дед уже вышел на пенсию, но продолжал шить дома. Война закончилась, и людям нужно было что-то носить, кроме гимнастёрки и галифе. Вы помните, что тогда считалось лучшим подарком? Таки да, отрез на костюм, на платье. И люди-таки были правы. Не может же женщина, к примеру, носить одно платье на все случаи жизни: на свадьбу и на похороны, на праздничную демонстрацию и на работу.

Хоть тогда и пели песню о том, что «трудовые будни – праздники для нас», но не до такой же степени. Так что без заказов дед не сидел. А чтобы дело быстрее шло, он и меня к этому делу приучил. И стали мы с ним шить вдвоём, как когда-то он со своим тестем. Надо сказать, что в нашем дворе шили не только мы. Как будто специально, несколько портных собрались в одном дворе. При эвакуации люди старались захватить с собой самое дорогое – швейную машинку, кормилицу. И у всех были свои заказчики. Портнихи обшивали женщин, а мы с дедом – больше мужчин. Стрёкот раздавался во многих квартирах.

Хотя квартира – это слишком громко сказано. Состояли они из одной комнаты, и двери их выходили прямо во двор. И тогда вся семья как-то умещалась в одной комнате. Даже хватало места для швейных машинок. А один наш сосед умудрился поставить у себя в комнате при семье из 4-х человек ещё и оверлок. Он работал механиком на трикотажной фабрике. На работу он ездил на велосипеде, что по тем временам уже считалось богатством. Ну как же, личное транспортное средство!

Так вот на этом велосипеде он и навозил деталей, дома собрал и получился хороший оверлок. Он стрекотал иногда целыми днями и изготовлял трикотаж. Иногда шум машинок кому-то мешал, но никто никогда ни на кого не доносил. Все понимали, что люди зарабатывают себе на хлеб, иногда даже без масла. А, может быть, не доносили ещё и потому, что те, кто не шил, работали на базе Текстильторга и кое-что оттуда имели. Опять же, просто так совпало.

А вообще заниматься дома шитьём было опасно. Не дай бог, узнал бы фининспектор, большим штрафом обложить бы мог. А могли бы и частную предпринимательскую деятельность приписать. Тогда бы вместо своего любимого дела пришлось бы осваивать профессию лесоруба. Но соседи жили дружно и даже конкурентной борьбы не затевали. Чувствовалось дореволюционное благородное воспитание.

А в 50-х годах клиентов стало ещё больше. Часть молодёжи уже не хотела ходить в одинаковых костюмах. Некоторые стремились подражать Западу, стали одеваться очень ярко. Но в магазине такой наряд не купишь. Можно было пошить только частным образом. Молодёжь эту называли стилягами и всячески с ними боролись. Почему-то отступление от старой надоевшей моды считалось вызовом советской идеологии. А это уже было чревато. Можно было даже попасть под определение «враг народа».

Другая часть молодёжи со стилягами боролась всеми способами. Устраивались комсомольские рейды, отлавливали стиляг, разрезали им брюки-дудочки, галстуки, выстригали волосы, приводя в негодность пышную шевелюру. И потихоньку эта мода прошла. Частников государство тоже потихоньку прижимало, и портных-надомников становилось всё меньше. Была ещё и другая причина их исчезновения. Старые мастера уже по возрасту уходили на покой, а молодёжь, воспитанная в коммунистическом духе, уже не хотела корпеть дома и заниматься нелегальным бизнесом. Они стремились трудиться в коллективе.

К этому поколению относился и я. Дед к тому времени уже занемог, а я поступил работать на швейную фабрику. Так наш частный бизнес и прекратился. На фабрике я работал закройщиком и почти сразу столкнулся с бесхозяйственностью. Дед Мотл ещё научил меня, что материал надо уметь кроить экономно. На фабрике же много материала уходило в отходы. Я стал к материалу относиться значительно бережнее, чем тут было до меня, и оформил даже рационализаторское предложение.

Меня похвалили и выписали премию в размере 10 рублей. Я был горд, что приношу предприятию большую экономию, и не задумывался над тем, куда уходит сэкономленный материал. Однажды в отпуске я встретился со старым другом, с которым когда-то вместе учились. Оказалось, что он тоже работает закройщиком на одной из швейных фабрик страны. Посидели в ресторане, о многом поговорили, и речь зашла о работе. Я с гордостью рассказал о своём рацпредложении, а он обозвал меня лохом:

– Что толку оттого, что ты экономишь? Начальство наверняка не изменило нормы раскроя, и кто-то забирает сэкономленный материал себе.

– А почему ты решил, что начальство не изменило нормы?

– Потому что им это невыгодно. Изменят нормы, изменятся и фонды, фабрика будет получать меньше материи. Оно им надо? Проще оставить всё как есть, и забирать сэкономленный материал.

– Так что же делать?

– А ты не знаешь? Если экономишь ты, то почему материю должен забирать кто-то другой? Это всё равно, что тебе выпал выигрыш, а ты отдаёшь его другому. Причём выигрыш не один, он тебе выпадает каждый рабочий день. И почему ты его не забираешь, я не знаю.

– А ты забираешь?

– Почему нет? Ведь экономии этой я добиваюсь своими мозгами. Почему же плодами моего труда должен пользоваться не я, а кто-то другой?

– И как ты это делаешь? Ведь на фабрике есть охрана.

– Элементарно, Ватсон. Я прекрасно знаю, сколько материи я раскроил за день, и какой процент я экономлю на раскрое. К концу дня я обматываю сэкономленным материалом своё бренное тело под рубашкой, сверху ещё надеваю пиджак и спокойно покидаю родное предприятие. И за своё умение кроить я имею приличный кусок масла на свой кусок хлеба, получаемый в виде фабричной зарплаты.

Мне лично такой метод был противен. Если несёшь с фабрики кусок сукна, это всё равно считается воровством. И неважно, что именно ты создаёшь эту экономию. Материя эта тебе не принадлежит, она собственность фабрики. И такие несуны рано или поздно попадают в поле зрения ОБХСС. Мне такая перспектива совсем не улыбалась.

А ещё мне не нравилось на фабрике то, что мы долго шили одни и те же костюмы. Мужчины, покупавшие нашу продукцию, напоминали инкубаторских цыплят, настолько в наших костюмах они выглядели одинаково. И с каждым днём таких «цыплят» становилось всё больше. Я неоднократно предлагал начальству чаще менять модели, но на меня смотрели как на идиота. Зачем утверждать новый артикул, добиваться изменения плана, готовить новое производство? Зачем искать себе дополнительные заботы, когда есть уже налаженное производство?

Такие вопросы я слышал в ответ на мои предложения. Кроме того, освоение новых моделей повредит выполнению плана. А за это по головке не погладят, да и коллектив без премии останется. Короче говоря, о потребителе они думали меньше всего. А потребитель стал всё привередливее. Его наши «инкубаторские» костюмы устраивали всё меньше, ему уже заграничные модели подавай. И он-таки прав. Почему наши люди должны одеваться хуже?

Мне их было просто жалко. И для своих друзей и знакомых я начал в свободное время шить современные модели одежды. А тут в стране вышел закон о предпринимательстве, и работать можно было уже совершенно легально. У меня подобралась пара бойких парней, которые привозили мне новые журналы мод, материалы, необходимые «лейблы», и я шил на любой вкус. Хотите костюм от Кардена? Пожалуйста, по его моделям и с его маркировкой. Хотите от Версаче? Будьте любезны. Спрос рождал предложение, и мне пришлось взять помощников. Вместе с ростом производства росли и доходы.

Дед Мотл, как и мой прадед, всю жизнь надеялся на удачу, на крупный выигрыш. У него постоянно были лотерейные билеты, облигации 3-х процентного государственного займа. Когда приходила газета с таблицей выигрыша, в доме наступал торжественный момент проверки облигаций, лотерейных билетов. Убедившись, что никакого выигрыша нет, дед не унывал:

– Ничего страшного, выиграем в следующий раз. Куплю больше билетов, и шансов на выигрыш будет больше.

Бедный дед плохо разбирался в системе лотерей. Он не хотел понять, что даже если скупить все билеты, то всё равно останешься в убытке, потому что на оплату выигрышей тратится только часть суммы, вырученной от продажи билетов. В ответ он заявлял:

– Но ведь кто-то же выигрывает! Почему этим «кто-то» не могу быть я?

Я это вспомнил к тому, что, когда у нас так наладилось производство, у меня было чувство, что я выиграл в лотерею. На нас вдруг обрушился большой достаток, к которому мы за свою жизнь не привыкли. Можно было уже не только хорошо жить, но и откладывать на чёрный день. И, к сожалению, этот «чёрный день» наступил намного раньше, чем мы его ожидали. Этот «чёрный вторник» дефолта вмиг обесценил наши накопления. Но это мы как-то пережили, а вот другого потрясения пережить спокойно уже не могли.

Когда дело у нас снова наладилось, на нас обратили внимание «компетентные органы». Ко мне явился их представитель и предложил организовать крышу. Я не сразу понял, чего он хочет. Я ответил, что крыша у меня нормальная, слава богу, пока не течёт. Он ответил, что, когда потечёт, будет уже поздно. И вскоре-таки потекло, ещё как потекло! Ко мне явилась налоговая инспекция и начала пересчитывать наши доходы.

Вот что у них хорошо получается, так это считать чужие деньги. При этом расчёт всегда получается в их пользу. И у меня вдруг насчитали неправильную уплату налогов. Причём в расчёт взяли период времени с момента выхода Закона о предпринимательской деятельности. Я их спросил:

– А почему не с момента окончания Второй мировой войны?

– А вы хотите, чтоб мы считали, начиная с того времени? Тогда вас надо было бы привлекать к уголовной ответственности за частнопредпринимательскую деятельность. Вы этого хотите?

– Нет, что вы? Я этого совсем не хочу.

– Тогда извольте платить столько, сколько мы вам насчитали.

А где мне было взять столько денег, сколько они там насчитали? У меня забрали все накопления, описали всё имущество, квартиру. Получилось гораздо хуже, чем у моего прадеда. Тот хоть потерял столько, сколько выиграл по билету, даже немножко меньше. Я же потерял гораздо больше того, что приобрёл с этим предпринимательством. Я потерял всё, что копил на протяжении жизни.

И за что? Что я кому сделал плохого? Я одевал людей в красивую одежду. Разве это преступление? Так почему же я так наказан? А я вам скажу почему. Потому, что не захотел платить этим тунеядцам, этим бандитам, которые «делают крышу». Но ведь эти бандиты находятся на государственной службе!

Что же это за государство, которое позволяет своим служащим грабить людей? И я понял, что мне с таким государством не по пути. Всю свою долгую жизнь я был патриотом своей страны, честно отслужил в её армии, трудился на благо страны за весьма скромную зарплату, всегда был готов защищать её с оружием в руках. Но жить в такой стране я больше не могу…

Всю жизнь я работал так, чтобы костюмчик сидел. А теперь я сижу сам. Нет, это совсем не то, что вы подумали, боже упаси! Сижу без работы. А кто в Израиле шьёт себе костюм? Кому это надо, когда можно купить всё готовое и, может быть, действительно от Версаче. И вообще, кто здесь в такую жару носит костюм? Здесь больше обходятся шортами. Так что сижу теперь без дела. С голоду, правда, не умираю. Получаю пособие по старости. И хоть я здесь не работал, не заработал никакой пенсии, но на получаемое пособие живу лучше, чем я бы жил там, на пенсию, заработанную за всю жизнь. Моему прадеду такая жизнь и не снилась. Получается, что я-таки выиграл!

Аркадий с интересом выслушал монолог соседа.

– Чего же вы теперь летите в Россию?

– Ну, как же. Повидаться со старыми друзьями надо, скучаю я без них. Да и по России скучаю. Каждый день смотрю четыре российские программы, интересуюсь, что там происходит…

Аркадий задумался. Он тоже постоянно следит за событиями в России. А дела там происходят неважные. Предприятия, в большинстве своём, стоят. Людям негде работать. При этом наблюдается интересный феномен: работающих предприятий становится всё меньше, а торгующих предприятий прирастает всё больше. Но если промышленность не работает, то кто тогда является покупателями? Наверное, только чиновники. Так неужели их в стране так много? Большинство населения страны, согласно статистике, находятся за чертой бедности. И это уже тревожный симптом, который может вылиться неизвестно во что. Бедная Россия, за что ей такие испытания, и какой же выход?

«Ну что ж, поживём – увидим», – подумал Аркадий, погружаясь в дрёму.