© Канявский Яков, 2025

© Издательство «Четыре», 2025

* * *

Всякую революцию задумывают романтики,

осуществляют фанатики, а пользуются её плодами

отпетые негодяи.

Томас Карлейль

Всякий раз, когда я вспоминаю о том,

что Господь справедлив, я дрожу за свою страну.

Михаил Жванецкий

Народ, забывший своё прошлое,

утратил своё будущее.

Сэр Уинстон Черчилль

Глава 1
Октябрьский переворот

Если во имя идеала человеку приходится делать подлости,

то цена этому идеалу – дерьмо.

Аркадий и Борис Стругацкие

Узнав, что Германия, несмотря на войну, разрешила Ленину проехать через свою территорию, чтобы он мог вернуться в Россию, где вспыхнула революция, религиозный философ Дмитрий Мережковский обречённо заметил: «Ленин? Да это сам чёрт! Всему конец!» Ему вторил будущий премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль: «Германское военное командование реализовало гнусную идею. Оно переправило Ленина в опломбированном вагоне из Швейцарии в Россию, как чумную бациллу».

Многие российские военные повторяли тогда, что отречение императора Николая II и революция означают одно: «Нашему врагу, Германии, удалось одержать самую крупную победу». А в Берлине уверились в другом: Николая II свергли англичане с единственной целью – не дать России и Германии подписать мир.

Страны Антанты с тревогой наблюдали за революционными событиями в России. Главное, что волновало Америку, Англию и Францию: продолжит ли новая власть войну? Выход России из войны был бы тяжким ударом для союзников. Считалось, что это продлит кровопролитные бои ещё на два-три года.

Министр иностранных дел Павел Милюков от имени Временного правительства заявил о готовности вести войну до победного конца и напомнил, что Россия рассчитывает получить после победы черноморские проливы:

– Победа – это Константинополь, Константинополь – это победа!

Из всех западных руководителей более других симпатизировал русской революции президент Соединённых Штатов Вудро Вильсон, решительно поддержавший свержение монархии. Он называл царский режим в России «противоестественным».

В отличие от глав Франции и Англии американский президент доброжелательно наблюдал за переменами в России. У Вильсона не было предубеждений против русской революции, потому что Соединённые Штаты создались в результате своего рода революции. Более того, свержение царизма в феврале 1917 года имело немалое значение для вступления Америки в Первую мировую. Теперь президент Вильсон мог уверенно говорить, что война Антанты против Германской империи, Австро-Венгерской империи и Османской империи есть всемирное противостояние демократии деспотизму.

Американское правительство первым признало Временное правительство. Государственный секретарь США Роберт Лансинг заявил:

– Надо поддерживать новое демократическое правительство России, которому мы должны сочувствовать.

Послом в Россию президент Вильсон отправил Дэвида Роланда Фрэнсиса, видного деятеля Демократической партии. 22 марта 1917 года Фрэнсис вручил первому главе Временного правительства князю Львову ноту:

«В качестве аккредитованного в России американского посла и представителя властей Соединённых Штатов имею честь сим объявить об официальном признании Временного правительства всей России и заявить, что мне доставляет официальное и личное удовольствие дальнейшее общение с Россией в лице нового правительства. Пусть сохраняются существующие между нашими странами сердечные отношения».

2 апреля 1917 года, выступая в Конгрессе США, президент Вильсон говорил:

– Разве не чувствует каждый американец, что чудесные и радующие сердце события, происходящие в последние несколько недель в России, прибавили оснований нашим надеждам на будущий мир во всём мире? Самодержавие свергнуто, и русский народ во всём своём величии и мощи стал частью семьи народов, которые сражаются за свободу, за справедливость и мир.

Многие ожидали тогда, что Вильсон поможет укрепиться новой российской власти. Президент же удовлетворился тем, что послал в Петроград осведомительную миссию для прояснения того, что же происходит в стране. Её возглавил Илайя Рут, который в своё время был военным министром, государственным секретарём и сенатором и даже удостоился в 1912 году Нобелевской премии мира.

Делегация прибыла в Петроград, раздираемый ожесточённой политической борьбой с применением тяжёлого оружия. «Мы опоздали, – с огорчением констатировал Илайя Рут. – Колоссальный для американского народа шанс ускользнул, прежде чем мы успели за него ухватиться». Член правительственной миссии генерал-майор Хью Л. Скотт докладывал военному министру: «Мы нашли дела в весьма дурном состоянии; солдаты бегут с фронта, среди оставшихся на фронте нет никакой дисциплины, армию захватили митинговые страсти, на офицеров не обращают почти никакого внимания».

Поездка разочаровала Илайю Рута. Он телеграфировал из Петрограда госсекретарю Лансингу: «Передайте, пожалуйста, президенту, что мы столкнулись здесь с классом, насчитывающим сто семьдесят миллионов приготовишек, ещё только учащихся быть свободными и нуждающихся в учебных пособиях детсадовского уровня. Они искренни, добры и порядочны, но охвачены смятением и ослеплены».

Не все были так пессимистичны. Глава американской военной миссии и военный атташе посольства бригадный генерал Уильям В. Джадсон обращал внимание на то, что даже после революции Россия всё ещё сдерживает 126 немецких дивизий. Поэтому ей необходимо помогать.

Историки задаются вопросом: а как бы развивались события, если бы американский президент поддержал Временное правительство материально и финансово? Не позволило бы это предотвратить развал страны и большевистский переворот? Советник президента по международным делам полковник Эдвард Мэнделл Хауз и призывал к этому Вильсона:

– Вы не думали о переброске наших войск в Россию через Тихий океан? Они бы подкрепили силы русских.

Вудро Вильсон искренние симпатизировал российской революции, но был готов помочь лишь в том случае, если Россия продолжит войну. Временному правительству выделили кредитов на 325 миллионов долларов, но до ноября 1917 года Петроград успел израсходовать лишь половину. Главная проблема состояла в том, что российские солдаты больше не хотели сражаться.

Временное правительство выпустило «Заём Свободы», чтобы финансировать войну:

«Сильный враг вторгся в наши пределы, грозит сломить нас и вернуть страну к старому, ныне мёртвому строю. Только напряжение всех наших сил может дать нам желанную победу. Нужна затрата многих миллиардов, чтобы спасти страну и завершить строение свободной России на началах равенства и правды. Не жертв требует от нас Родина – исполнения долга. Одолжим деньгами государству, поместив их в новый заём, и спасём этим от гибели нашу свободу и достояние».

Святейший синод предписал духовенству и учителям церковно-приходских школ «принять самое деятельное участие в разъяснении значения займа как дела великой государственной и отечественной важности». Советы рабочих и солдатских депутатов поддержали заём: «Революции необходимы крупные денежные средства для закрепления своих завоеваний и для обеспечения их от нападения извне». Против займа выступили лишь большевики: «Временное правительство затягивает выгодную только для империалистической буржуазии войну».

Первые недели облигации раскупали активно. Потом подписка упала. Никто не хотел воевать.

Общеармейский съезд фронтовиков проходил в Таврическом дворце. Перед солдатами выступали министр юстиции Александр Керенский, министр иностранных дел Павел Милюков, военный и морской министр Александр Гучков. Они призывали не бросать окопы и продолжать войну.

Среди других делегатов получил слово прапорщик Николай Крыленко, большевик, который станет первым советским Верховным главнокомандующим:

– Солдаты ждали, что революция даст ответ, когда же конец войне. Вместо него принесли лозунг «Война до победного конца, до полного уничтожения германского милитаризма». Сегодня солдатская масса открыто заявляет: «Вперёд ни шагу! В наступление не пойдём. Требуем немедленного прекращения войны».

15 августа 1917 года, в день Успения Пресвятой Богородицы, в Москве открылся Первый Всероссийский Церковный Собор. На литургии в Успенском соборе в Кремле, которую совершили три митрополита: Киевский – Владимир, Петроградский – Вениамин и экзарх Кавказский – Платон, присутствовали члены Временного правительства во главе с министром-председателем Александром Керенским.

«Ходил на Красную площадь посмотреть на крестный ход и молебствие по случаю открытия Церковного Собора, – вспоминал один из москвичей. – Тысячи хоругвей, сотни священнослужителей в золотых рясах, торжественный звон по всей Москве. <…> Зрелище великолепное и умилительное, но, к сожалению, не привлекло несметных толп. <…> Молиться нужно, а не совещаться, не речи красивые говорить. Ни Керенский, ни сотни гениальных людей нам уже теперь не помогут».

Молебен на Красной площади производил неотразимое впечатление ещё и потому, что происходил он в обстановке смятения и растерянности, в предчувствии надвигающихся бед.

16 августа, в храме Христа Спасителя, Собор приступил к работе.

– Созерцая разрушающуюся на наших глазах храмину государственного нашего бытия, представляющую как бы поле, усеянное костями, я, по примеру древнего пророка, дерзаю вопросить: оживут ли кости сии? Святители Божии, пастыри и сыны человеческие! Прорцыте на кости сухие, дуновением всесильного Духа Божия одухотворяще их, и оживут кости сии, и созиждутся, и обновится лице Свято-Русския земли, – такими словами закончил своё приветственное слово митрополит Московский владыка Тихон (Белавин), будущий патриарх.

Избирали патриарха 5 ноября 1917 года. После окончания молебна старейший член Собора, митрополит Киевский Владимир, вскрыл опечатанный ларец, в который были вложены жребии с именами кандидатов, а специально для этого вызванный из Зосимовой Пустыни старец иеромонах отец Алексий на глазах всего Собора вынул из ларца один из жребиев и передал его Владимиру.

– Тихон, митрополит Московский, – при гробовом молчании всех присутствующих провозгласил митрополит Владимир.

Избирали патриарха под гул артиллерийской канонады: большевики вслед за Петроградом брали власть и в Москве. Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии, записал услышанные им слова относительно большевиков:

«Народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? Нет, он над вами смеётся, а большевиков уважает. Большевик его каждую минуту застрелить может».

Для церкви приход большевиков и начавшаяся Гражданская война были событиями катастрофическими. Храмы опустели. Патриарха Тихона арестовали. Потом выпустили, но чекисты продолжали неустанно работать против церкви. Новое «шпионское» дело, по которому он проходил, грозило высшей мерой наказания. Но патриарх в 1925 году умер.

Пять дней в августе семнадцатого года погубили демократию в России. 27 августа Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов потребовал от главы Временного правительства Александра Фёдоровича Керенского передать ему власть в стране, а 31 августа корниловских генералов арестовали.

Ключевая фигура в этой истории – знаменитый революционер Борис Викторович Савинков, до революции – вождь боевой организации партии эсеров, летом семнадцатого – фактический руководитель военного министерства во Временном правительстве.

Он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел Вячеслава Плеве и московского генерал-губернатора и командующего войсками округа великого князя Сергея Александровича.

«Я видел Савинкова впервые в 1912 году в Ницце, – вспоминал писатель Александр Куприн. – Тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного! Я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намёку нервов. Такой чудесной машины в образе холодно-красивого, гибкого, спокойного и лёгкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти».

За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не могла. После революции он вернулся в Россию.

«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зелёный френч» – так выглядел Савинков в семнадцатом году. «В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щёку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».

В мае военный министр Керенский назначил товарища по эсеровской партии Савинкова комиссаром на Юго-Западный фронт – готовить наступление против немцев. Керенский патетически говорил: «Там, где Савинков, – там победа».

«Живу, то есть работаю, как никогда не работал в жизни, – писал Савинков с фронта. – Что будет – не хочу знать. Люблю Россию и потому делаю. Люблю революцию и потому делаю. По духу стал солдат и ничего больше. Всё, что не война, – далёкое, едва ли не чужое. Тыл возмущает. Петроград издали вызывает тошноту. Не хочу думать ни о тыле, ни о Петрограде».

Сослуживцы запомнили симпатичную военную подтянутость, чёткость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шёлковому белью и английскому мылу. Производил впечатление прирождённый и развитый в подполье дар распоряжаться людьми. Керенский сделал Савинкова своим заместителем в военном министерстве.

Глава Временного правительства нашёл себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в Средние века в Италии, но ему нечего делать в Петрограде.

«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, – писал его сотрудник по военному министерству. – Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти».

Керенский и Савинков видели, что Временное правительство теряет влияние, что разгул стихии, анархии идёт на пользу радикальным силам, большевикам. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов». Он и предложил назначить Корнилова Верховным главнокомандующим.

Популярный генерал призван был помочь избавиться от большевиков и тем самым укрепить позиции Временного правительства. Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надёжные части, объявить столицу на военном положении, ликвидировать большевиков и передать власть директории – Керенскому, Корнилову и Савинкову. Презрительно относившийся ко всем и ко всему, себя он видел в главной роли. «Ему, вероятно, казалось, – писал хорошо знавший его человек, – и в этом была его главная психологическая ошибка, – что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту „сволочь“ и взять её по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала».

– Новая власть в силу обстоятельств должна будет прибегнуть к крутым мерам, – обещал генерал. – Я бы желал, чтобы они были наименее крутыми, кроме того, демократия должна знать, что она не лишится своих любимых вождей и наиболее ценных завоеваний.

Керенский же исходил из того, что Корнилов всего лишь исполняет пожелания главы правительства. «Не думаю, чтобы он был готов на „решительные и беспощадные меры против демократии“, – вспоминал Фёдор Степун, – и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как вождя директории… Керенский думал лишь о том, как при помощи Корнилова утвердить власть подлинной демократии, то есть свою собственную».

Корнилов полагал, что исполняет волю правительства, когда 27 августа отправил из Ставки в Петроград 3-й конный корпус под командованием генерала Александра Крымова для проведения операции против большевиков. Но Керенский решил, что Корнилов намерен взять власть, и снял его с должности.

Генерал приказу не подчинился. Временное правительство приказало предать его суду как мятежника. В ответ Корнилов обещал покарать «изменников в Петрограде». Он провозгласил себя правителем России и заявил, что Временное правительство действует под давлением большевиков и в соответствии с планами германского генерального штаба. Но Наполеон из Корнилова не получился. Как тогда говорили: Корнилов – солдат, а в политике младенец. Лавр Георгиевич – человек эмоциональный, импульсивный и прямолинейный – и мятежником оказался спонтанным, плохо подготовившимся. Многие офицеры его поддержали, но солдаты не приняли сторону генерала, потому что совершенно не хотели воевать. Армия шла за большевиками: они обещали немедленно заключить мир и распустить солдат по домам. И казаки из 3-го конного корпуса вышли из повиновения, отказались исполнять приказ Корнилова. Генерал Крымов сказал своему адъютанту: «Как я жалею, что я не оставил тебя в Ставке, чтобы прострелить череп Корнилову, когда ему пришла в голову эта дикая идея». После разговора с Керенским генерал Крымов сам застрелился.

Смещённого с поста главкома Корнилова переправили в городок Быхов. Поместили в мрачном и неуютном здании бывшей женской гимназии. Удивительным образом здание сохранилось. Большевики и радикально настроенные солдаты требовали судить корниловцев. Но в Быхове им ничего не угрожало. Лавра Георгиевича и других генералов, арестованных «за попытку вооружённого восстания», охраняли преданные Корнилову кавалеристы-текинцы и георгиевские кавалеры.

Керенский и Савинкова отправил в отставку, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами «Дикой дивизии». Обиделся: «Болван Керенский поверил, что интригую я. Поверил в это и Корнилов. А я был абсолютно честен по отношению к ним обоим».

Сформированная в начале Первой мировой войны Кавказская туземная конная дивизия вошла в историю под названием «Дикая». И недаром – её удалые всадники прославились своим бесстрашием и отвагой, наводя ужас на врагов.

Вообще мусульмане в Российской империи были освобождены от службы в армии. Причина не совсем понятна, особенно если учесть, что в личной охране императора (в так называемом «Царском конвое») служили десятки мусульман с Кавказа. Служили верой и правдой.

В августе 1914 года Россия находилась в состоянии небывалого подъёма. Все верили, что противник будет разбит в самое ближайшее время. Люди буквально рвались на фронт, чтобы успеть пройти победным маршем в столице поверженного противника.

На призыв Белого царя (именно так называли на Кавказе российского императора) откликнулось множество горцев, которые с младых лет умели ездить на лошади, владеть клинком и метко стрелять. Без подобных навыков на Кавказе выжить было довольно сложно.

В состав дивизии входило 6 полков: Чеченский, Ингушский, Дагестанский, Черкесский, Кабардинский и Татарский. Добровольцы прибывали к месту сбора на своих конях, с личным холодным оружием и в собственной форме – черкесках и папахах. Лишь винтовку и боеприпасы выдавали на месте. В конце 1914 года, после трёхмесячной подготовки, дивизию направили на Юго-Западный фронт.

Подразделения дивизии использовались главным образом для внезапных кавалерийских атак, а также для проведения разведки и диверсий. Нечто подобное проводил атаман Платов со своими казаками во время Отечественной войны 1812 года. Но представлять себе воинов Дикой дивизии лишь как бесшабашных наездников с шашками неверно. На их вооружении находились и пулемёты с бронеавтомобилями.