© Вячеслав Курицын, текст, 2022

© ООО Издательство «Лайвбук», оформление, 2022

* * *

Сергею Титинкову

26 мая, понедельник

У Жунева новые часы, какие-то хитрые, плохо видно под линялым рукавом. В кабинете за две недели ничего не изменилось, только вентилятор прибавился, основание синее, лопасти белые.

– Яркова Юлия Сигизмундовна, – открыл папку Жунев, – одна тысяча девятьсот десятого года рождения. Кирпич на голову, тяжелый, дореволюционный. С балкона аварийного здания на Скаковой улице. Двенадцатого мая, днем… Тринадцать пятьдесят точное время. Скончалась на месте.

– Еще и кирпич! – поднял брови Покровский. – Ты мне про эту Яркову не рассказал, когда я в четверг звонил.

– Еще не знал про нее! А после Петровского парка Подлубнов вызвал меня, говорит, смотри, какая была еще история с кирпичом на Скаковой. Получается не две ветеранши подряд, а три, и все близко, примерно вокруг «Динамо». Я поехал, конечно. Развалюха, все на соплях. Сейчас заколотили, балкон сеткой обвесили. А толку, бабушка уже тю-тю…

– Ничего не нашел в доме?

– Ни хрена. Прошло, – Жунев обернулся к настенному календарю с рекламой «Аэрофлота» в виде старика Хоттабыча на волшебном ковре, потыкал карандашом в цифры, – одиннадцать дней, когда я приехал. Районные менты ходили на балкон, натоптали. Откуда кирпич – видно, но явных следов недавнего присутствия человека нет.

– В обеденный перерыв в людном месте, – прикинул Покровский.

– А я о чем! Свидетелей полно. Все видели момент падения кирпича на старушку. А чтобы кто-то что-то на балконе увидел – никто ничего.

– Кирпич старушке по макушке – вроде классика, – сказал Покровский. – Но в моей практике не встречалось.

– В моей тоже, – согласился Жунев. Закурил свои «Столичные». Включил и тут же выключил вентилятор. – А в практике данной старушки встретилось. В общем, на несчастный случай похоже, как сразу и записали.

– А на убийство? Возможно технически?

– Технически да. Кинул – сразу на карачки и в дом. Сзади из-за дома вышел и смешался с толпой. Но это только технически. А в реальности это дикость какая-то.

Ровно две недели назад. Только праздники отшумели.

– Ясно. Вторая, значит, железякой у железки?

Жунев зачитал про вторую. Нина Ивановна Ширшикова, 1907 года рождения, двадцатого мая в 23:01 сошла на станции «Гражданская» с электрички со стороны центра. Между станцией и местом жительства Нины Ивановны в проезде Соломенной сторожки пролегает короткий и грязный Чуксин тупик. Гаражи, склады, пролом в заборе в Тимирязевский лесопарк, кривой фонарь с тусклой лампочкой. Здесь и срубил неизвестный злодей Нину Ивановну ржавым рельсом уверенным страшным ударом.

Следы – есть. На рельсе ниточки, похоже, что от нитяных перчаток. На влажной почве отпечатки галош фабрики «Красный треугольник» сорок четвертого размера. И непосредственно подле трупа, и довольно много – в тени заколоченной будки у забора. Убийца ждал, топтался.

– Окурков не было, – добавил Жунев. – Ждал-топтался, а окурков нет. Значит, не курит.

– Или в карман. А пепел затоптал, – предположил Покровский.

Труп обнаружили пассажиры со следующей электрички, 23:40, хмельная компания. Жунев как раз дежурил по городу – так, собственно, их группе и достались все мертвые старушки, включая предыдущую и сколько еще будет дальше. Неподалеку от тела хозяйственная сумка, там паспорт, сезонный проездной в кошельке, семь с небольшим рублей, ключи от квартиры, палка дефицитной сырокопченой колбасы.

Жила Ширшикова одна в однокомнатной квартире без телефона. Соседи рассказали, что захаживал – заезживал на «Волге»! – племянник. Но номера «Волги» не помнили, а та соседка, что с Ниной Ивановной близко дружила, укатила на свадьбу к родственникам в Майкоп, и записной книжки в квартире убитой не было.

Сначала Жунев – еще не знавший о Ярковой и кирпиче – придерживался версии пьяного хулиганства. Силушка у кого-то взыграла, а настроение не очень, вот для потехи и впечатал в Нину Ивановну ржавый рельс.

– Если ждал-топтался, – возразил Покровский, – значит, не случайно… Хулиган увидел бы старушку и хвать рельс, а этот ждал.

– Может стоял мумукал, ужратый. Баба выгнала. Или, знаешь, бывает, блатной в карты проиграет жизнь первого пассажира со станции…

– Сплошь и рядом, – кивнул Покровский.

– Еще через день третья старушка, в Петровском парке. Это днем двадцать второго. Я туда не мог, был на другом убийстве… в Битцевском… ну неважно. Сидел там до утра. Двадцать третьего поехал в Петровский, а тут как раз соседка Ширшиковой вернулась… Этой, убитой рельсом. Позвонила сюда, попала на Кравцова, дала ему наводку на племянника Ширшиковой.

Жунев снова закурил. Рассказал, явно затягивая, хитро на Покровского поглядывая, что сначала племянника Кравцов дома не застал, только жену с детьми… Записная книжка Ширшиковой, кстати, у них и нашлась, забытая. И от жены-то и узнали, что Ширшикова была у нее, и на какую точно электричку она пошла. Связались с племянником, он прикатил из Калинина, что ли…

Жунев глянул в бумаги:

– Да, из Калинина. И Кравцов его задержал, понимаешь, привез сюда, тут бардак, племянника в обезьянник…

– Много, я вижу, уже проведено плодотворной работы, – заметил Покровский.

– И знаешь, кто он?

– Кравцов? Пионер-герой.

– Я про племянника. Это Григорий Панасенко, тот самый козлина!

– О! И Кравцов задержал Панасенко? Я и говорю, пионер-герой.

Панасенко лет шесть назад должен был сесть, Покровский с Жуневым ему в этом помогали как могли. Панасенко был кем-то вроде телохранителя при цеховиках, проходил по довольно жесткой истории, но в какой-то момент дело у Жунева под благовидным предлогом отжали, а при новом следователе из дела исчез кастет, получил Панасенко условно. Выглядел при этом Панасенко донельзя солидно, как мафиози высшего звена из заграничного фильма. А Кравцов – три года после университета, уже не такой желторотый, каким попал на Петровку, шея не такая тонкая, плечи чуть-чуть развернулись, но на фоне Панасенки еще котенок.

Жунев включил вентилятор.

– У тебя не душно, – заметил Покровский.

На улице май шелестел молодыми листьями, ярко-зелеными под солнцем после утреннего дождика. Всюду сирень, дурманящий запах, зовущий куда-то… на работу, например.

Жунев выключил вентилятор.

– Проверяю. Новые выдали.

– Да, видел в кабинете.

– Мой сломался сразу, это второй… Короче, Панасенко в ярости. Кравцов предположил, что Панасенко тетку из-за квартиры мог грохнуть, а Панасенко на него смотрит как на вошь.

– Представляю.

– Ширшикова помогала его жене с маленьким, там у него третий растет. Живут они у Курского вокзала, прямая электричка до «Гражданской» полчаса. Тетка им пирожки, они ей – копченую колбасу. Дружили, Панасенко говорит, с теткой не разлей вода, и вообще у нее медали есть боевые, не только эта новая. И развернулся к Кравцову. Я думал, врежет.

Покровский кивнул.

– Жалко, что не врезал, – продолжал Жунев. – Тогда бы я с чистой совестью врезал Панасенке…

– А Кравцов что?

– А неплохо, кстати… Не дернулся.

– Нет у Панасенко предположений, кто мог на тетушку напасть?

– Предположений нет, но, говорит, эту гниду, если б найти, голову бы отвинтил руками…

– Пусть ищет, – сказал Покровский.

– Ну, так я не мог ему ответить… – сказал Жунев.

– Чем он занят-то сейчас? Трудоустроен?

– Еще как. И других устраивает. Бригадир надомниц.

– Ясно… Панасенко впрямь в Калинине был?

– Да. Там есть фабрика, полистироловые тазы производит, а он их оптом скупает и хреначит из них солнечные очки.

– Полезное дело, – сказал Покровский.

Жунев поморщился. Встал, включил чайник. Продолжил: третья жертва – Петровский парк. Четверг, двадцать второго, около 16 часов. Одинокая пенсионерка Варвара Сергеевна Кроевская сидела на скамейке близко к кустам, из кустов, судя по всему, и вышел человек и ударил ее по голове куском асфальта.

У Жунева был заграничный электрический чайник, большая редкость. На вопрос, где взял, отвечал: «Взятка!» Звучало увесисто, ибо не так давно Жунева впрямь поймала на взятке инспекция по личному составу. Дело было не очень серьезное, Жунев переквалифицировал кражу автомобиля в угон. За угон куда меньше срок, и так часто делают на пользу и следователю, и обвиняемому. Генерал Подлубнов замял тогда эту историю, Жуневу о взятке старались не напоминать. Иногда он сам напоминал таким вот нахальным манером.

– Куском асфальта? Ты булыжником говорил!

– Это я образно, чтобы не усложнять по межгороду. Там на дороге рядом меняли асфальт, старый расхреначили, и там такие серьезные куски. Асфальт спрессованный. Кило на три кусок.

– И опять, как на Скаковой, средь бела дня никто не видел убийцу? – уточнил Покровский.

– Ни одного свидетеля! Опросили сто человек, никто ничего подозрительного не видел. Все обычно, с детьми в парке люди, с собачками, любители бега…

– Любитель бега!

– Пробегал мимо и жахнул? Не с куском же он асфальта бежал.

– С куском нелепо… Все вообще нелепо, трем старушкам голову расколотили. Уезжай вот так из Москвы.

– Ты же любишь нелепое. От остальных дел отодвинься, сосредоточишься на старушках. Подлубнову уже пистон вставили, что к юбилею Победы такая дрянь. Жертвы кто воевал, кто в тылу пахал… Будут тукать из министерства.

– А следы галош есть в Петровском? – спросил Покровский. Конечно, он был заинтригован, но тон избрал подчеркнуто равнодушный.

– Следов нет. За скамейкой довольно высокая трава, а тропинки утоптанные.

– На куске асфальта кровь жертвы, и все?

– Еще у экспертов.

– Кто труп обнаружил?

– Женщина с коляской. Это место не самое проходное, но все равно проходное. Замеряли в пятницу… – Жунев сверился с делом. – Посадили практиканта на скамейку с половины четвертого до половины пятого, мимо прошло двенадцать человек, до фига. Обнаружено тело в пятнадцать пятьдесят девять, но, я думаю, самый максимум десять минут оно пролежало… Будешь кофе растворимый?

– Рисковал злодей. Кофе давай.

– Рисковал, как и с кирпичом… если убийство. Но, опять же, если хорошо знать парк, ориентироваться в тропинках…

Влетел, едва постучав, старший лейтенант Кравцов. Всклокоченный, с безумным взором, форменная куртка не на ту пуговицу застегнута, перекошена.

– Товарищ майор! Товарищ капитан! Еще две старушки! Опять на «Динамо»!

Жунев отреагировал непечатно.

– Знатный урожай жнет смерть нынешним маем среди представительниц старшего поколения москвичей, – обобщил Покровский.

– Эти две целы, – выдохнул Кравцов. – Машина уже ждет.

– Я пас, – поднял ладони Жунев. – Экспертов возьмите и валяйте.

Покровский встал.

– С возвращением, товарищ капитан, кстати! – сказал ему Кравцов. – Как там Сибирь? Прирастает могуществом?

Кравцов перепутал, что чем прирастает. Прогноз Ломоносова из школьных учебников звучал так: «Могущество российское прирастать будет Сибирью». Не она то есть прирастает, а ею. Но это неважно. Тем более что Покровский и не был в Сибири.

– Я на Урале был. Ладно, мы едем, кофе позже.

– Там рядом кофейня есть, – сказал Кравцов. – Но разве Сибирь это не Урал?

Кравцов и в Москве пока не идеально ориентировался. Сказал, что на «Динамо» опять, а поехали дальше, и «Аэропорт» проехали, свернули с Ленинградского проспекта уже на «Соколе».

– «Каркасы» место называется, – сказал Кравцов. – Не знаю, что такое.

Покровский знал. В глубине Чапаевского парка уродливые металлические конструкции за деревянным забором. Это был разобранный и обратно не очень собранный гитлеровский ангар, который будто бы привез из поверженной Германии Василий Сталин, сын того Сталина. Не сам, понятно, а по его команде менее знатные люди как-то этот экстравагантный трофей сюда перли.

– Вот это да! – искренне удивился Кравцов. – Сколько всего в Москве интересного!

Да, интересно, сколько железнодорожных платформ, была ли на эту штуку инженерная документация, что не позволило нахлобучить на нее стены спортзала для авиаторов, как планировалось. Любопытно прочесть про это в «Науке и жизни» статью со схемами, но слишком, наверное, много секретной правды пришлось бы вставить в такую статью.

Воздух в парке свежий и даже праздничный: кому горе и беда, а у Покровского после отпуска энергия и предвкушение интересных событий.

Местные милиционеры просят местных жителей не толпиться у тополя. Рядом перепуганные, но невредимые подруги-пенсионерки. Унылый майор из местного отделения разговаривает с ними строго, будто не пострадавшие перед ним, а подозреваемые. Покровский вмешался, наладил товарищеский тон.

Обе подруги были санитарками и в финскую, и в Великую Отечественную. На груди у них поблескивали свежие яркие медали. Две недели назад миллионам граждан СССР – всем, кто воевал или работал в тылу, – вручили медаль к тридцатилетию Победы. Сестре Покровского Саше в Свердловске тоже досталась такая медаль. Участники войны последние десять лет, как День Победы стал выходным, в начале мая надевали награды, но не все участники: кто-то мог стесняться, что наград слишком много или, наоборот, немного. А эту новую медаль, демократичную, приуроченную к конкретной дате, было уместно носить отдельно, и сверкала она в эти дни на многих и многих жакетах и пиджаках.

Одна из санитарок к другой приехала в гости из Воронежа. Возвращались вчера поздно с улицы Викторенко – это у «Аэропорта», пятнадцать минут ходьбы – в Чапаевский переулок. Засиделись у третьей своей фронтовой подруги, с которой в тот день случилась большая неприятность. Протирала оконце между кухней и ванной комнатой, грохнулась с табуретки, много сильных ушибов.

– Лежать будет может месяц, синячищи вообще прям, ух не могу, – рассказывала та, которую Покровский пронумеровал про себя как старушку номер четыре.

– Идем мы домой, поздно уже, темно. Мимо каркасов проход прямой. И вот оттуда, – пятая старушка вытянула руку по направлению к каркасам, и четвертая старушка синхронно туда же вытянула руку, слегка театрально получилось.

– Просвистело, так сразу и непонятно откуда.

– Я сначала вообще ничего не сообразила! Чуть-чуть даже как снаряд свистит…

Растерянные, тревожные. Войны пережили, коллективизацию, индустриализацию, а тут… Тут, впрочем, тоже пережили.

Покровский спросил, какая из старушек была ближе к каркасам. Выяснилось, что воронежская.

– Почему сразу в милицию не обратились? – строго спросил местный майор.

– Так… еле убежали. И поздно было.

– Мы быстрее домой… – и старушка номер пять вдруг перешла на шепот. – А что, правда, товарищ милиционер, маньяк старых женщин в нашем районе…

Не договорила, что именно делает.

– Ну-ка, ну-ка, – нахмурился майор. – Что вы слышали? Слухи, знаете, нехорошо распускать.

– Говорили, что у «Гражданской» голову разбили женщине, а у «Баку» другую зарезали.

«Баку» – это новый кинотеатр тут неподалеку воздвигнут. Покровский его не видел еще.

– Преувеличение, – сказал Покровский.

Любопытно, как ловко достоверная информация переплетается с ложной. Или он сам не знает? Нет, если бы еще и у «Баку» кого-то зарезали, Жунев, конечно, Покровскому это сообщил бы.

– Я и не верила слухам, – сказала санитарка-москвичка. – А вчера как вспомнила!

– И я вспомнила, что ты мне рассказала, что у вас тут такое творится…

Обе, значит, вспомнили, но друг другу напоминать не стали. Мысль просится, а человек ее обратно запихивает… или не обратно, куда «обратно»… Отгоняет ее, наоборот, как ненужное насекомое.

Утром на свежую голову начали обсуждать ночное происшествие, тут уж и слухи пришлось в памяти оживить. Думали, идти ли в милицию. Пошли для начала все к той же подруге: вчера пообещали ей конфеты «Воронежские», вторую коробку: одну вчера открыли, так понравились конфеты пострадавшей, что московская подруга решила и свою коробку – ей тоже гостья привезла – больной уступить. И еще пластинку принесли с военными песнями. Подруга еще спала, родственница ее стережет, будить не стали, оставили конфеты и пластинку. На обратном пути, не сговариваясь, пошли к тому месту.

Если снаряд был пущен, куда-то он делся! И увидели, что в раздвоенном старом тополе застряла, как раз меж стволов въехав, пятисотграммовая гиря от магазинных весов.

Тут и вызвали милицию.

– Нехорошо, гражданки! – нахмурился майор. – Почти более полусуток вы задерживали информацию.

Выражение «почти более полусуток» – интересное, надо запомнить, подумал Покровский.

– Надо было сразу, надо было, но мы вот так… И еще Антонина все время в мыслях, синячищи у нее, вы бы видели.

– Она мне снилась, – сказала вдруг другая пенсионерка, номер пять. И тут же сама себя опровергла. – Нет, не снилась! Это я лежала не спала, сама вспоминала. В Руммельсбург когда вошли… Помнишь?

– Сколько их было, городов-то.

– Где Антонина канарейку выпустила.

– Помню!