Ячейка их не была чисто московским подразделением блока. Всем здесь заправляла другая группа – более многочисленная, говорят даже со стажем в верхах, а Суровова и еще нескольких уцелевших членов Ворошиловградской ячейки перебросили сюда для выполнения какого-то особого задания. Какого, об этом не знал даже сам Глеб.

Волков сначала думал, что после Ворошиловградского провала ничего серьезного Суровову не поручат. Слишком уж топорная работа. Это ж надо, из-за аварии на шахте завалили почти всю ячейку. А это значит, что чекисты пасли их давно и взрыв на «диктатуре «просто использовали для того, чтобы отчитаться перед Москвой о разгроме крупной банды троцкистов. А сколько таких вот как он, невинных попало в эти жернова? В версию специально устроенного взрыва Волков не верил. А если и подложил кто динамит, то только сами чекисты. Валюту-то они ему подбросили. И потом, не будут же члены ячейки подрывать своих? Многие из них сами местные.

Но вот, похоже, насчет Суровова Сергей ошибался. Постепенно до него стали доходить слухи, что им предстоит какое-то серьезное дело. Там что-то краем уха услышал, тут что-то краем глаза увидел. И самое главное, похоже, московские смежники знали об этом гораздо больше Сурововских. На Волкова, Аркашку-бульдога, хорька и других смотрели как на ходячих покойников. Но относились к ним с уважением и, пожалуй, даже с жалостью.

– Смертники, – пошутил как-то курьер. Волков смерти не боялся. В лагере и не через такое прошел. И о судьбе своей он не беспокоился. Терять Сергею было нечего, и с прошлым его больше ничего не связывало. На родных бы вот только разок глянуть. Но в Степановке ему, «врагу народа» появляться было нельзя.

А вот остальные дергались. Хорек, так тот вообще не помнил себя от страха. Туповатый Бульдог прятал свой страх за агрессией. Волков недолюбливал их обоих. И опасался. Черт его знает, чего ожидать от труса и садиста.

Что же касается Суровова… Вон он сейчас тоже сидит и дергается. Уставился своими бесцветными глазами на здоровяка с голубыми полковничьими шпалами и жует свою нижнюю губу. Волков еще на аэродроме под Москвой узнал в нем того заблудившегося велосипедиста. Вот по этим бесцветным глазам, да еще по чудным крагам и узнал.

Наверное, Сергей должен быть благодарным Суровову, за то, что тот вытащил его из лагеря и не дал сгнить на нарах, но отчего-то чувства благодарности не испытывал.

Конечно то дело, которым занимался их блок Волков считал правым. Столкнувшись со зверствами НКВДешников и увидев, сколько невинноосужденных кормят вшей по лагерям, он понял, что нужно что-то менять в этой системе. А раз система, как рыба, гниет с головы, то с этой головы и надо начинать.

Сергей, ошеломленный своей догадкой, застыл в дверях.

Че встал? Проходи, – Аркашка подтолкнул его в спину.

Полковник не обратил на вошедшего никакого внимания и продолжал сидеть за столом, выпуская одно за одним сизые кольца дыма, которые, постепенно теряя форму, разбивались о стеклянную дверцу шкафа.

Суровов же наоборот вскочил и как челнок засновал от окна к шкафу и обратно.

Атмосфера в комнате постепенно накалялась. Сергей стоял и не знал что ему делать.

– Хвоста не привел? – то ли у него, то ли у Бульдога спросил Суровов.

Они оба одновременно помотали головой.

– Смотри у меня, – опять не известно кому погрозил кулаком руководитель ячейки «правотроцкисткого блока «.

– Продолжим, – с ленцой в голосе то ли спросил, то ли предложил полковник.

– Отчего же не продолжить? – Суровов плюхнулся обратно на диван и, обхватив себя за плечи, принялся постукивать пальцами по коже своей куртки.

– Значит, самолет я тебе обеспечу вовремя. Только учти, рейд будет беспосадочным. То есть тебе и твоим орлам в крайней точке придется прыгать с парашюта.

Суровов поморщился.

– Что, уже заранее в штаны наложил?

– Брось ты этот свой солдафонский юмор. Просто хочу знать, что, остаться в стране совсем нельзя?

– А оно тебе надо? Хочешь, чтобы с вами как с теми по Кирову разделались?

– Но ведь вас Сам курирует! Неужели даже он не обеспечит…

– Да ладно, – полковник махнул рукой, – это такой фрукт, даром что не Ягода. Ничего он не курирует, только не мешает и все. Наивный. Он думает, что Троцкий что-то решает и надеется вовремя вскочить в нужный вагон.

– Правильно. Любой бы на его месте не захотел бы быть младшим помощником старшего дворника. Ну да бог с ним. Скажи мне, Георгий, неужели даже после того, как мы уберем Кобу, здесь будет так опасно.

– Еще как. Ведь тогда-то и начнется все самое интересное. Каждый ведь ведет свою игру. Наши люди наготове, но ведь эти янки со своим замшелым крылом троцкистов с самим Львом Давыдовичем во главе сложа руки, сидеть не будут. Да и Ежов свое слово скажет. Берию скорее всего сразу в расход. Всесоюзного старосту, Буденного и его друга Климента в лучшем случае на заслуженный отдых. И пошло-поехало.

– Значит все-таки Сталина того… – вырвалось у Сергея.

Полковник одновременно с Сурововым посмотрели на Волкова так, будто перед ними стояла бессловесная скотинка, которая вдруг заговорила человеческим голосом. Потом они переглянулись.

– Давай-ка без имен, – Глеб вскочил.

– Ну хорошо, о деталях позже, – полковник тоже встал и, поручкавшись с Сурововым, вышел.

Глава ячейки крутанулся на каблуках и позвонил в колокольчик. В комнату потихоньку начали подтягиваться остальные члены ячейки.

Ну и дисциплина у нас. Сергей снял, наконец, шинель и, повесив ее на спинку стула, сел.

– С завтрашнего дня все вы меняете квартиры, дорогие мои товарищи, – начальник окинул взглядом собравшихся. – Лафа закончилась, начинается работа. В целях повышения эффективности нашей деятельности руководство приняло решение перевести всех на казарменный режим. Это не касается Волкова и Буль… Северцына. Все. Все свободны. Волков и Северцын останьтесь для дальнейших инструкций.

Трамвай, на котором он возвращался домой, встал кварталах в двух от Красной Пресни, и когда Сергей добрался домой, было уже далеко за полночь. Голова гудела от переизбытка усвоенной за сегодня информации. Волков с трудом стащил с ног сапоги, кинул на кресло шинель, и прямо в мундире завалился на кровать. Голова болела все сильнее.

Надо бы добраться до кухни и налить водички. Без аспирина не обойтись.

Он, сделав над собой усилие, приподнялся на кровати. Маленький взрыв в голове, казалось, разметал мозги по комнате. Стены начали медленно заваливаться, дверной проем поплыл куда-то влево, и в следующий момент у Сергея потемнело в глазах.

– Ты уверен, что доза смертельная? – Суровов нервно постукивал карандашом по краю стола.

– Неужели ты сомневаешься в компетенции специалистов СД? Да, давно ты не был в Германии, Эрих, – полковник подошел к окну, – не беспокойся, все будет как надо, и Северцын вот-вот доложит о результате.

Просветление наступило почти мгновенно. Звон в ушах уже почти затих. В правый бок упиралось что-то жесткое. Лежать было неудобно. С кровати как будто сняли все белье заодно с матрасом.

Волков пошарил рукой. Точно, какие-то доски. Он протер глаза. Сквозь щели в стенах из неструганных досок еле-еле пробивался свет. Он привстал.

Все было, как и тогда в конце октября тридцать седьмого. Те же нары, та же зияющая прорехами крыша барака и тот же пробирающий до костей холод. Вот только есть от чего-то не хочется и гарью какой-то все время воняет.

– Гляди очухался. А я, было, подумал, еще одного нам с тобой тащить, Михеич, – маленький мужичок, с растущей клочьями бородой, приподнялся и внимательно посмотрел на Сергея.

– Да, третий с утра – это перебор. Хотя вон в крайнем бараке по двадцать за день выносят. Не завидую я им. На трассе навьебываешься, а потом еще жмуриков таскай, вместо того чтобы хоть свои законные шесть часов поспать, – тощий, жилистый старик даже не посмотрел в сторону Волкова.

– Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.

– Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, – Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.

– А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?

Сергей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.

– Ну, точно оклемался, – Михеич нехотя слез с нар и протянул Волкову свою кружку с остатками воды, – хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.

– Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.

– И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: – «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.

– Брехня, – возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. – Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.

– Ты профессор, тебе виднее, – тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. – Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.

– Да, – Михеич поспешил поддержать кореша, – не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.

– Вот дурень, – прохрипел профессор. – Это же СКА – сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.

– Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.

– Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.

– Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.

Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.

Сергей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.

Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Обычно, если ложишься спать голодным, всю ночь снится застолье. Где это он так уделался?

Волков попытался восстановить в памяти все события последних часов.

Так. Ему стало плохо… Ага, может, с кровати упал? Нет. У него все болело так, будто с кровати он падал не один десяток раз. Значит, его действительно избили и все, что говорили эти упыри – это правда!

Сергей закрыл глаза. Надо попытаться заснуть. Может тогда он проснется у себя на Краснопресненской?

Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.

– Всем встать.

Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Сергеем, обитатели барака.

Волков, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.

– Еще один готов, – вздохнул Михеич, – опять до рва тащить.

– Разговорчики, – охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.

В барак вошли сначала два солдата с чудными винтовками с толстыми блинами, похожими на сковородки, а затем в дверном проеме появился офицер.

Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.

– Ю, ю, анд ю, – офицер ткнул в троих доходяг тростью, – кам ин блокхауз.

Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.

– Ю, – американец приподнял подбородок Михеича тростью.

Бедный аж присел от страха. Офицер еще что-то быстро произнес на английском. Сергей понял только, что Михеича зачисляют в белоповязочники. Да это было видно и по его довольной роже.

Волков же опять задумался. Откуда он вообще знает английский? На курсах красных командиров через пень колоду зубрил только немецкий. Да и то, фатер, мутер, штангенциркуль, как говорится.

– Уволкоу, – американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно, зато в голове как-то сразу прояснилось, и английская речь перестала быть чем-то чужеродным.

– Если ты, Волков, не сдашь нам все ваши точки, тебя расстреляют. И не поможет тебе твой Фон Штрассер. Да что там, тебе сам Мюллер и Адольф Гитлер не помогут, – американец приблизил свое лицо вплотную к Сергею, – понял, сволочь?

Михеич стоя в дверях, прилаживал на рукав белую повязку и ухмылялся, глядя на приунывшего Витюню, – говорил я тебе, не называй сэра Донахью хером офицером. Ладно, один раз, так ты снова.

– Да разве ж я виноват? Три года в германском лагере оттарабанил, – заскулил Витюня, – и кажный день, хер официр, хер официр, – он пнул соседа и они вдвоем подхватили начинающий уже коченеть труп свежепредставившегося. Третий горемычный сгреб три лопаты, стоящие в углу и поплелся за ними.

– Этого, – офицер кивнул в сторону Сергея, – в комендатуру на допрос.

Два белоповязочника подхватили Волкова под руки и выволокли наружу.

В сгущающихся сумерках угадывались знакомые очертания лагеря, откуда он бежал в октябре тридцать седьмого. Вот северная вышка, столовая, хозблок, а вот и лазарет с чокнутым фельдшером, сортир справа от лазарета… А что? И подкоп тоже там?

Сергей покосился на конвоиров. Двое белоповязочников беспечно лузгали семечки, закинув новенькие американские карабины за спину. Американские же вояки держались от Волкова на почтительном расстоянии и едва ли не держали пальцы на спусковых крючках своих диковинных винтовок.

Дамс, это не есть хорошо! Интересно, кого это они так боятся? Его что ли?

Обогнув угол лазарета, процессия наткнулась на Витюню, примостившегося на завалинке, чтобы перекурить в укромном местечке. Осознав, что его застукали, он открыл рот и судорожно сжал тлеющий еще бычок в грязном кулаке. Но конвоирам, по-видимому, было наплевать на нарушающего режим зека. На блатных они вообще смотрели сквозь пальцы.

Проходя мимо Витюни, Сергей неожиданно для себя самого плюнул тому в лицо.

– Ты че, в натуре? – зек подался в сторону Волкова. Оба белоповязочника обернулись на Витюню. Это стоило им слишком дорого. Слишком.

Спохватившись, ближайший к Сергею конвоир потянул карабин с плеча. Вздрогнув от хруста шейных позвонков, Витюня метнулся прямо под ноги американцам. Конечно он этого не хотел. Оно как-то само собой получилось.

Один из янки спотыкнувшись о Витюню, во весь рост растянулся на снегу. Гибрид сковородки и винтовки заскользил по покрытой наледью тропинке.

Второй американец удивленно смотрел на барахтающегося на снегу товарища, а когда поднял глаза, то единственное, что он успел увидеть – это истоптанная подошва ботинка. Больше он не видел ничего. Ни валяющихся белоповязочников. Одного со сломанной шеей, а другого с вошедшим в подбородок и застрявшим где-то в черепной коробке штыком. Не видел и то, как его товарищ, отпихиваясь от Витюни ногами, пытался добраться до своей чудной винтовки, но не дополз-таки, пришпиленный штыком к тропинке, словно бабочка булавкой коллекционера. Зато все это видел зек Витюня, тщетно мечтавший о белой повязке. Поэтому он и предпочел зажмуриться и не глядеть на опускающийся на его голову приклад.

Волков перевел дух, огляделся и подобрал заморскую винтовку.

Что произошло? Как это так он? Один и без оружия уложил четверых конвоиров. Повезло? А откуда эти молниеносные, словно отточенные не одним десятком тренировок движения? Будто кто-то сверху дергал за ниточки, а он, Волков повторял движения чьих-то пальцев. Он и Витюню-то убивать не хотел. Просто сработала многолетняя привычка не оставлять свидетелей.

Сработала? Привычка?

Волков зачерпнул пригоршню снега и растер им лицо.

Уже почти совсем стемнело. Впереди слева слабо светились три окна. Похоже, это и есть комендатура. Раньше там было лагерное управление.

Раньше?

Сергей тряхнул головой и пошел на свет. Конечно, надо бы прямо сейчас рвануть к сортиру и проверить есть ли там подкоп, а потом вдоль речки в лес, к лесопилке.

Однако, внезапно проявившееся «второе я», испугавшее его не на шутку, настойчиво советовало пойти в комендатуру, чтобы запастись едой, патронами и теплой одеждой. Да и сэра Донахью неплохо было бы прихватить с собой. Надо как-то выбираться отсюда. Пусть послужит проводником и заодно расскажет, наконец, что тут вообще происходит! Точки, Гитлер. Дурдом какой-то!

На лицо упало несколько полосок света, просачивающегося сквозь странные, будто изрезанные поперек занавески. Пробравшись сквозь темные сени и, чудом не задев пустое оцинкованное ведро, Сергей осторожно приоткрыл дверь в комнату.

– Не люблю я эти их автоматы, – бубнили за углом. Волков узнал голос сутулого парня.

– Стреляют очередью. Хуй попадешь. То ли дело моя трехлинеечка. Один патрон – один враг.

– Это ты зря! «Томсон» – отличная штука. Я бы взял себе такую. Да только хер кто даст, – ответили сутулому, и по задергавшейся тени на стене Сергей определил местоположение любителя автоматического оружия.

– Да ну бля, какая на хуй отличная. Левой рукой за этот блин ебаный держаться…

– Да ни хуя ты, Голобородько, не понимаешь в колбасных обрезках. Технико-тактические данные Томсона в наступательном и оборонительном бою…

– Да ни пизди ты, чурка. Хуйня говорю, и все. Давай лучше накатим по одной, пока этого беглого не привели. Кстати, что-то нет их, – возле тени башки того, кого обозвали чуркой, появилась вытянутая тень чуба Голобородько. Послышался звук льющейся жидкости.

– Ну, хоть карабин возьми, как у меня.

– Не, я со своей старушкой до самого Урала драпал под чутким руководством товарища Хрущева. Вместе с ней полгода по лесам шманался. Вдвоем мы и в СФОР поступили.

– Ну, как знаешь. Вздрогнем?

– Вздрогнем. За победу демократии во всем мире.

Томсон значит. Как пулемет значит. Что ж, это нам подходит.

Волков передернул затвор автомата, одновременно толкнув плечом дверь.

Голобородько, увидев Сергея, подавился водкой. Она у него, сердешного, встала поперек горла. Тяжелый приклад автомата помог проскочить ей дальше, одновременно кроша зубы и вдавливая вглубь черепа переносицу.