Лет двадцать назад были очень популярны электронные питомцы Тамагочи. Их надо было кормить, поить, гладить, иначе они умирали. Что-то давно о них не слышно. Неужели они все умерли? Как страшен мир, даже виртуальный. Или они всё-таки живы? Живут на каком-нибудь виртуальном острове и о них заботятся туземцы.
Как ни старайся, как не социализируйся — под конец жизни все равно обнаружишь себя на острове. Причем пустынном и основательно забытом. Вячеслав Харченко пишет про нынешнюю жизнь, немного уже остывающую; но она все время подсвечена жизнью прошлой, и свет этот теплый. С определенного возраста, что ни говори, человек все больше начинает жить памятью. И по памяти писать, и всякое прошлое идеализировать. Но книга «Пылинки» — не поучение нынешних, пока не старых, не нравоучительные истории — мол, мы были лучше и умнее. Нет, ведь понятно, что и у младших мгновенно пролетят двадцать, и сорок, и шестьдесят лет, и они будут вспоминать, уже вспоминают, процесс припоминания бесконечен, такая вот психология и физиология, такое вот пространственно-временное устройство окружающего и внутреннего мира.
Я знаю, что я буду делать в старости. Я найду богатого чудака и буду писать за него посты в «Фейсбук». Сначала мы определимся, кто он: либерал, консерватор, феминист, цисгендер, собако- или кошколюб. Потом мы очертим сферу интересов: музыка, живопись, крикет, путешествия, поэзия, космос, Древний Шумер и пр. Я буду брать недорого, всего пять долларов за пост. Я буду жить на даче в Подмосковье. Вставать в пять утра. Делать два-три поста, а потом до вечера сидеть в кресле-качалке на берегу заросшего пруда, читать Олешу и Розанова, пить боржоми, встречать утконосовские дроны с макаронами и хлебом и почёсывать за ухом верного пса.
Книга состоит из четырнадцати глав, в каждой главе где-то по два десятка мини-рассказов. И это полностью завершенные структуры, построенные по литературным канонам. Пылинки. Формально, конечно, это сборник рассказов. Но на самом деле — один большой текст с героями, главными и не очень (коты и собаки — не главные), которые действуют или ленятся от первой до последней страницы. И это хорошо, и это удобно для читателя. И, скорее всего, полезно для автора. Можно писать миниатюры, выкладывать мозаику из (полу)драгоценных кусочков; здесь не надо нагонять количество знаков, чтобы забить ими роман; ведь десять авторских листов для Большой книги, а потом минус лонг-лист, минус читатели даются через расстройства опорно-двигательной и сердечно-сосудистой системы. Потом эти тысячи и тысячи знаков будут безжалостно пролистаны, если, конечно, в них нет печальной любовной истории, прикольного пищевого рецепта или красочного описания несправедливости, поданного с правильной стороны. Миниатюры же, видимо, писать полезно и приятно, почти как стихи, но не те, конечно, что тянутся простынями. Сидишь и немного выпиваешь, ходишь и записываешь, или вообще запоминаешь и забываешь. Хотя, конечно, двадцать раз за одну главу мучиться с финалом! Какая разница, финал романа это или финал мини-рассказа.
Есть поэтические места, куда с возрастом я стараюсь не ходить. Причём не из-за философских разногласий, а по состоянию собственного здоровья. В них выступающие начинают разговляться ещё до выступления, а на сцену выходят в приподнятом настроении с авоськой мухоморов подмышкой. Нет, слушать авторов приятно и весело, такая тягучая, бесконечная, мечтательная речь, перемежающаяся экспрессивными вскриками и междометиями, гениальная до слёз, но следующий день, а то и всю следующую неделю, я не могу работать, и меня преследуют суицидальные мысли.
А так я люблю выступления. Бывало, листаешь, листаешь ленту — о! надо бы сходить, а потом взглянешь куда, и не-не-не.
Устройство книги «Пылинки» можно сравнить с устройством картины, написанной методом пуантилизма; при движении взгляда отдельные точки складываются в цельное полотно, а окончательно понимаешь, в чем тут дело, только прочитав последнюю страницу. Части не смешиваются физически, а образование целостной картины происходит в ответственных за это центрах головного мозга. В книге «Пылинки» предпоследним стоит рассказ довольно длинный, но служащий квинтэссенцией всего предыдущего написанного, а вот самый последний — наоборот, это текст с открытым финалом. Таким образом, сделал предварительный вывод — нет, забудь, придумай что-нибудь другое.
Как я люблю, когда меня никуда не зовут. Я прихожу с работы, глажу кота, целую жену, ем борщ, смотрю хоккей и читаю самотёк. С литературных вечеров же я прихожу поздно ночью пьяный, меня ругает жена, на меня шипит кот, мне до утра снятся поэты, читающие стихи, и прозаики, читающие романы. Утром у меня болит голова, я не могу нормально работать, и весь день мне стыдно.
При прочтении книги как набора мини-рассказов может возникнуть ложное ощущение легкости в этом случае проведения критического исследования. Ведь длинный плотный текст нужно сначала расплети, разрезать, а здесь ткань вроде готова к анализу. Все равно сложно. Но нет, не уйдет, искромсают.
Женщина прыгает у кранчика и кричит: «Какой красивый кранчик, какой красивый кранчик», а сантехник думает, как он его будет прикручивать. Так и читатель и филолог. Читатель вопит: «Замечательная книга, замечательная, меня аж боднуло», а филолог спокойно достаёт из саквояжа свои ножички, свои скальпели, свои очёчки.
Считается, что читатель примеряет каждого героя на себя, а когда тот не налезает или колется, или еще что-то, читатель может книгу бросить. Критики и обозреватели литературы — бедные люди, вечные посетители писательских секонд-хендов, примеряют героев по долгу службы; не бросают, нравится, не нравится. Поэтому такие нервные. Но, правда, не только они одни.
Чем больше людей, чем плотнее их притирает друг к другу на улицах, на работе и в общественном транспорте, тем сильнее сила отталкивания. Чем кучнее жизнь, тем больше стремление к одиночеству. Но одиночество тоже не сахар, ведь нужен тактильный и прочий контакт; поэтому люди так любят котиков и песиков, они почти люди, но не достают, если выразится цинично. Молчат — да вот и нет, с ними можно поговорить, если есть потребность.
Чем-то обидел кота. Он сидит в спальне на полу и грустно мяукает. Два раза звал его кис-кис — не идёт. Два раза вставал с кухонного дивана, шёл в спальню, наклонялся к полу и гладил кота. Кот на время замолкает, но стоит мне перестать его гладить и уйти на кухню к футболу, как кот опять начинает жалобно мяукать из спальни. Всё-таки настоящий кот всегда одинок. Как его ни гладь, ни корми, ни приручай, он всё равно будет сидеть в одиночестве в темноте в спальне и жалобно мяукать.
Человеку хорошо между собаками и кошками, так уж трансформируется биогеоценоз на этой планете. Конечно, человек придумывает себе разные другие устройства жизни, но как-то все не срабатывает, приходится фантазировать заново, перестраивать мир, да все без толку.
Я знаю, что будет в чистилище. Все, кто постили котиков, должны будут постить пёсиков, а кто постил пёсиков, должны будут постить котиков.
P.S. А вот с теми, кто постил черепашек, я не знаю, что сделают.
Человеку спешащему, человеку рациональному некогда читать всякую ерунду. Возьмешь роман, увязнешь и бросишь. А «Пылинки» — роман в гомеопатическом виде. Микро-рассказ прочитать намного проще. Читаешь один, следующий, затягивает, хорошо, прочту еще главу. Звонит клиент или твоя остановка — можешь бросить чтение на половине страницы, как раз закончился мини-рассказ. Чтобы потом начать читать следующий. Потому что интересно.
Вылезло яркое весеннее солнышко, и мне виделось, что жизнь — это такая страшная чёрная дыра, куда вначале из всех мешков ссыпают хлам и мусор, а оттуда вдруг вырастает прекрасное молодое деревце, которое, несмотря ни на что, начинает плодоносить. Если, конечно, потерпеть или сделать вид, что терпишь.
А еще в рассказах автор упоминает Майка Науменко. Это тоже важное.