© Бондаренко В. В., 2020

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2020

От автора

Если из длинного ряда выдающихся людей нашей Родины попросить выделить тех, чей вклад в ее развитие был наиболее весом, ответы наверняка будут разными: люди назовут выдающихся политиков, полководцев, писателей, ученых… Все эти ответы будут в разной степени верными, но героев данной книги по праву можно поставить во главе этого списка достойных. Ведь именно они сосредоточили в себе духовную мощь и красоту России, ее многовековой опыт. И совсем не случайно за советом, наставлением, благословением к ним приходили и полководцы, и политики, и писатели, и философы. Речь идет о старцах.

Возможно, кого-то из читателей серии «ЖЗЛ» подобный взгляд удивит: ведь «традиционная» история общества пишется людьми светскими. Однако не менее значима история другая – духовная, потаённая от поверхностного взгляда, лишенная, может быть, резких внешних сломов и поворотов, но неимоверно глубокая, наполненная высшим смыслом. И в ней на первый план выходят как раз носители Духа, великие молитвенники, прославленные в лике святых. Об этом глубинном пласте русской истории и пойдет речь в книге. В ней перед читателем откроются совсем иные XVIII, XIX и XX века, нежели те, что знакомы нам по учебникам истории…

Значение слова «старец» в истории Церкви со временем менялось. Еще в середине XVIII века так именовались просто старшие по возрасту монахи; так звали также строителей монастырей, заведующих послушанием в какой-либо области (конюший старец) и т. п. Однако затем старцами стали называть чрезвычайно опытных в духовной жизни монахов, заботившихся о духовном окормлении братии своего монастыря и мирян. Впоследствии слово «старец» употреблялось и в применении к лицам из белого духовенства (не монашествующего), достигшим необычайных духовных высот, и даже, в исключительных случаях, к светским лицам. К церковной иерархии это понятие отношения не имело: старцами могли быть и монахи, и иереи, и архиереи, выходцы из любого сословия – дворяне, купцы, мещане, крестьяне, священники. Также не имел значения возраст: преподобный Паисий (Величковский) начал старчествовать, когда ему было под тридцать, отец Адриан Югский – слегка за тридцать, преподобный Гавриил Седмиезерный – тридцать семь, преподобномученик Игнатий (Лебедев) – слегка за сорок, и эти примеры можно продолжать.

Внешними сторонами старчества, заметными даже непосвященным, были прежде всего присущие старцам духовные дары – целительство, чудотворчество, прозорливость, Божественное рассуждение. Однако намного более важным был опыт духовной брани, борьбы с грехом и страстями, достигавшийся путем постоянной молитвы, изучения Священного Писания, окормления духовных чад, иных подвигов.

Появившись одновременно с самим институтом монашества, в Х столетии, русское старчество прошло за свою историю множество этапов. С ранним связаны имена таких гигантов духа, как преподобные Сергий Радонежский, Павел Обнорский, Пафнутий Боровский, Иосиф Волоцкий, Нил Сорский. После XV столетия традиции раннего старчества в России уходят на глубокую периферию духовной жизни. Но даже в самые тяжелые для русского монашества времена в провинциальных монастырях и на отдаленных приходах развивались свои, оригинальные старческие традиции. Такими самородками были преподобные Феодор Санаксарский, Зосима Верховский, Василиск Сибирский, Лазарь Псково-Печерский, святой праведный Алексий Гнеушев, многочисленные рославльские, трубчевские и брянские пустынножители и, разумеется, преподобный Серафим Саровский.

А в конце XVIII столетия благодаря ученикам преподобного Паисия (Величковского) русское старчество получает новый импульс. После духовного обморока, в котором находилось русское монашество петровских и послепетровских времен, именно старцы сделались той «живой водой», которая омыла сначала церковную, а затем и светскую Россию и привела ее к духовному возрождению. Имена этих людей никогда не были «на первом плане», в их честь и сейчас не называются улицы и не слагаются песни, но это и естественно – человек, посвятивший себя монашескому деланию, не стремится к публичности и тем более популярности в светском смысле этого слова. Но своим тихим, каждодневным великим деланием, подвигом пламенной молитвы за Россию они незримо спасали многие тысячи душ. И хотя эта традиция далеко не всегда встречала понимание у церковных властей и рядовых монашествующих, Белобережская, Площанская, Оптина, Глинская пустыни, Псково-Печерский монастырь постепенно становились настоящими маяками, на которые стремились люди, жаждущие понять главное в себе и окружающем мире. Характерно, что не старцы «шли в народ», а сами верующие тянулись к ним. А «золотая цепь» русского старчества, несмотря на страшные испытания, выпавшие на долю Церкви в ХХ столетии, уже не прерывалась. Остается только изумляться и восхищаться тем, что Россия в таком множестве рождала подобных светил духа, каждый из которых мог сказать: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20).

Безусловно, мир русского старчества чрезвычайно обширен: ему посвящены сотни исследований, десятки отдельных книг. В эту – вошли очерки лишь о десяти подвижниках духа, личность каждого из которых являла живую веху в развитии старчества и была овеяна легендами еще при жизни. Кроме старцев-монахов, в этой книге представлены очерки о великих «старцах в миру», священниках, снискавших славу прозорливцев, чудотворцев и утешителей, – святых праведных Алексии Гнеушеве и Алексии Мечёве. Между исследователями до сих пор ведутся споры, можно ли причислять этих выдающихся пастырей (как и, например, святого праведного Иоанна Кронштадтского, священноисповедника Георгия Коссова и других) к старцам; на наш взгляд – можно, ведь в их делании явственно проявлялись те же дары, которые были свойственны выдающимся монашествующим старцам, и главное – присутствовало духовное водительство, главная цель которого – спасение.

Задача, стоявшая перед автором, была очень сложной и ответственной. Ведь серия, в которой выходит книга, называется «Жизнь замечательных людей», а не «Житие…». Между тем рассказ о святых предполагает именно житийные приемы и рамки. Но в русской литературе есть прекрасные образцы работ о святых, которые не относятся к классическому житийному формату, – это труды Б. К. Зайцева (1881–1972) и о. Лазаря (Афанасьева, 1932–2015). Написанные спокойным, сдержанным языком, эти книги тем не менее выдержаны в жанре не жития в общепринятом смысле слова, а жизнеописания. Именно этим образцам автор стремился следовать, рассказывая о судьбах великих русских старцев. Насколько это удалось – судить читателю. Вполне признавая свое недостоинство («Духовный человек судит обо всем, а о нем судить никто не может» (1 Кор. 2, 15)), автор тем не менее надеется на то, что его рассказ о великих подвижниках Божиих поможет кому-то изменить взгляд на себя и окружающих, стать хоть немного лучше, обратиться за молитвенной помощью к Тому, кто всегда готов откликнуться на наш зов, совершить паломничество в обители, где подвизались великие старцы. А новые сведения, которые удалось обнаружить в ходе работы над книгой, уточнят наши представления о их духовном и жизненном пути.

Автор сердечно благодарит за помощь в работе над книгой Патриаршего Экзарха всея Белоруссии митрополита Минского и Заславского Павла (Пономарёва), благословившего начало этого труда, о. Владимира Вигилянского, Александрину Вигилянскую, о. Кирилла (Воробья), о. Александра Чурочкина, Светлану Ивлеву, Филиппа Москвитина, Павла и Ольгу Богатовых.

Молитвами преподобных и богоносных отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй нас!

Аминь.

Преподобный Василий Площанский
(Кишкин, 1746–1831):
«Жаждущий спасения Вашего…»

На современных картах России село Сотниково относится к Фатежскому району Курской области. Но в 1740-х годах, во времена Елизаветы Петровны, это был Курский уезд Белгородской губернии, да и называлось поселение совсем по-другому – Архангельское на Гниловодах. Именно там жила семья Кишкиных – Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна. Существует, впрочем, еще одна версия по поводу их местожительства – деревня Клюшниково, расположенная в тех же местах. Но в ревизской сказке 1782 года указано именно Архангельское.

В российских родословных книгах значилось несколько дворянских родов Кишкиных, но Кишкины белгородские не имели к ним никакого отношения. Они были однодворцами – потомками служилых людей, которые селились на южных и западных окраинах России и несли там сторожевую службу. За это однодворцам разрешалось владеть землей и крепостными. Но на деле они так и остались неким промежуточным сословием между дворянами и крестьянами, сохранив присущую первым сословную гордость, сочетавшуюся с простотой нравов и личным трудолюбием.

Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна Кишкины родились в Петровскую эпоху: он – в 1707 году, она – в 1712-м. К 1746-му у них было уже пятеро сыновей – Сила, год рождения которого неизвестен, Карп (1736), Алексей (1737), Анцифор (1740) и Степан (1745). Из них двое служили в армии, двое имели свои семьи, и только Карп жил вместе с родителями. Последнего, шестого ребенка в семье назвали Владимиром. Он появился на свет в 1746 году (в ревизской сказке указано: «Володимер, в 762 году было 16 лет»). Уже немолодые родители, по-видимому, восприняли появление на свет младшего как Божию милость, так как сызмальства стали готовить его к служению Господу. Судьба Владимира была для них как бы данью, которую они приносили Богу в благодарность за его рождение. А может быть, и сами родители сразу почувствовали особенность Володи, его непохожесть на других детей.

Душа маленького человека раскрылась на зов с Небес очень быстро. Посещения храма стали для него желанной необходимостью, а к родителям он приставал не с обычными детскими вопросами, а просил объяснить непонятные для него места из Псалтири. Например, такой: что значит «кто взыдет на гору Господню; или кто станет на месте святем Его»? И что такое «неповинность рук и чистота сердца»?

– Если ты будешь сторониться детских забав и шалостей и будешь прилежать молчанию и молитве, то будешь неповинен руками и чист сердцем, – объяснил отец, – и с помощью Божией взыдешь и на гору Господню и станешь на месте святом Его.

Эти слова глубоко запечатлелись в душе мальчика. Вскоре он начал сторониться игр со сверстниками, в храме бывал ежедневно и там стоял отдельно от всех – сдержанный, сосредоточенный на молитве, с сияющим, словно у маленького ангела, лицом. А когда ему исполнилось семь лет, попросил родителей отпустить его на богомолье в Свято-Успенскую Саровскую пустынь. Отец дал ему специальное «увольнительное письмо», позволявшее мальчику отправиться в неблизкое (до Сарова по прямой было 550 верст) странствие.

К этому времени история пустыни насчитывала чуть меньше полувека – ее первый храм был освящен в июне 1706 года. К воротам пустыни семилетний странник пришел не один, а с встреченным по дороге ровесником, таким же юным богомольцем Николаем. И каково же было их изумление, когда встречать их к Святым вратам вышел сам настоятель, иеромонах Исаакий!.. Так произошло потому, что настоятелю незадолго до этого было откровение: встретить и приютить двух мальчиков. А те, очарованные духом обители, сами не заметили, как паломничество превратилось в трудничество.

Через два года у отроков появился духовный руководитель – иеромонах Ефрем (Коротков, 1692–1778), живший в отдаленной келии, стоявшей в лесу. В миру отец Ефрем был купцом, родом из Тулы. Судьба оказалась к нему неласкова – он был неправедно обвинен в государственной измене и 16 лет провел на поселении в Орской крепости. Только в июле 1755-го его оправдали и разрешили вернуться в пустынь. Так что на духовное окормление к отцу Ефрему Владимир и Николай попали как раз в год его возвращения из заточения. Именно отец Ефрем преподал будущему великому старцу Василию уроки, которые запомнились на всю жизнь: быть смиренным, ничего не делать без благословения, не усердствовать без меры в монашеском подвиге, всех любить и всех избегать.

После келейного послушания у отца Ефрема последовало послушание в трапезной. Исполняя его, десятилетний мальчик настолько погружался в молитву, что не раз бил посуду, а то и попросту забывал, как пройти в собственную келию. Но братия была к нему снисходительна – и в силу возраста, и, видимо, в силу особого уважения к молитвенному состоянию, которое владело юным послушником.

В 1756 году Владимир попросил настоятеля благословить его на паломничество в Киево-Печерскую лавру. В путешествие отправился не один, а с родственником, Михаилом Каменицким. Тот оставил интересное свидетельство об этом паломничестве:

«Идя дорогой, встречается нам один странник. Владимир останавливает его и заводит с ним душеполезный разговор. Я досадовал на него за это, но смолчал. Вот приходим мы на постоялый двор на ночлег, хозяин двора, видя в своем доме юного и смиренного подвижника, начинает его спрашивать, откуда и куда тот идет. Владимир с обычной для него кротостью простирает беседу, исполненную любви и мира. Между тем, жители, узнав о пребывании здесь необычных странников, начинали приходить сюда и слушали душеполезную беседу необыкновенного отрока, и все приходили в восторг и умиление, удивляясь такому малому дитю и не по летам его разумности. На другой день мы собрались уже в путь, а жители ожидали нас проводить и провожали далече. При прощании их с нами Владимиру давали деньги, но он мало что из них взял, а всё более отказывался от них. И такие случаи в продолжение нашего странствия были нередки. Я же, окаянный, за учение его до того на него разгневался, что всячески его ругал, поносил, бил, терзал за волосы и о землю ударял. Но Владимир был, яко нем и глух и не отверзаяй уст своих, припадал к ногам моим и со слезами просил у меня прощения. После того, когда я приходил в себя, совесть довольно упрекала меня, называя убийцей и поругателем и как бы говорила: аще зле он глаголал, суди о зле, аще же добре, то почто его биеши? Чтобы несколько успокоить себя, я умыслил оставить Владимира одного. И действительно, по приходе нашем в Киев я тотчас же скрылся от него». Но в жизни Владимира Михаил затем еще появится.

1760 год ознаменовался тем, что родители подростка попросили настоятеля Саровской пустыни временно отпустить его домой. И когда пятнадцатилетний послушник появился в Архангельском, Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна со слезами начали умолять его остаться в родном доме навсегда. В ответ сын, также рыдая, упал перед родителями на колени и начал умолять их отпустить его назад в монастырь. Сцена получилась душераздирающая. Но Кишкины-старшие были непреклонны. Нарушить их волю подросток не посмел…

Почему же родители, с детства мечтавшие о Божьем пути для младшего, вдруг так изменили свое мнение? Возможно, они нуждались в опоре: старшие дети женились, давно уже жили своими домами. Кроме того, они ведь и не противились стезе Владимира: молиться и поститься можно и дома, в миру. Надеясь сделать младшего сына «обычным» человеком, ему не раз предлагали жениться на местных девушках, но Владимир твердо стоял на своем: никакой женитьбы. Более того, в один из дней он сумел под каким-то предлогом отпроситься из дома и в Миропольском Белогорском Николаевском монастыре принял тайный постриг в рясофор. Почему именно там? Еще во время паломничества в Киев один из монахов повелел ему идти в эту обитель, прибавив: «Место сие тебе во спасение будет». Родителям наверняка об этом не сказал – те могли и не пережить такой новости.

Иногда удавалось съездить и за двести вёрст в Задонский Богородицкий монастырь, где в то время проживал на покое бывший епископ Воронежский и Елецкий Тихон (Соколов, 1724–1783). Святитель Тихон Задонский стал вторым главным учителем для будущего старца Василия. Будучи в Задонске, Владимир дивился бедной обстановке келии владыки, скудости его пищи, тому, как он сам косит сено и колет дрова. А тот внушал юному ученику, что нынешний этап его жизни необходим ему для его же блага. Жить же благочестиво можно и за стенами монастыря.

– Кто и в мирской одежде, да послушание и смирение и чистоту имеет, тот и без монашеских обетов есть непостриженный монах, – говорил владыка Тихон.

В 1765 году скончался отец Владимира. Но владыка Тихон благословил двадцатилетнего инока оставаться в миру и дальше и служить матери вплоть до ее кончины. Впрочем, через несколько лет Домникея Николаевна, убедившись в том, что сделать из сына «светского» человека не получится, согласилась на его возвращение в монастырь. Хотя и с условием: «вид» на поступление в обитель дала не постоянный, а временный, сроком всего на год. И в 1772 году, в возрасте двадцати семи лет, Владимир снова вошел в Святые врата – на этот раз Курской Коренной пустыни…

В то время эта обитель находилась в упадке. После того как в 1764 году указом Екатерины II она была исключена из состава Знаменского монастыря, пустынь начала беднеть, в ней оставалось всего двенадцать монахов, а нравы оставляли желать лучшего. Это не устроило новоприбывшего, и Владимир на протяжении десяти лет странствовал по разным обителям, ежегодно возвращаясь при этом домой, чтобы продлить выдаваемые матерью документы.