Максим вспомнил, как шел вот по этой улице до площади Революции в первый день знакомства со своей будущей женой. Тридцать пять лет назад. Точно таким же вечером, только тогда центр города к вечеру быстро пустел. Люди после работы разъезжались по домам. В выходные дни в центре вообще никого не было.

В этом доме был спортивный магазин, а здесь на углу – магазин тканей «Балтика». А станции метро не было. Поэтому они и шли пешком до площади Революции.

Что стало с Москвой?! Это Ленинград был холодным, красивым, немного высокомерным, в старом, но ладно скроенном костюме. А Москва даже главную площадь окрасила в теплые красные тона. Она созревала, хорошела, оставаясь барышней-крестьянкой. И вдруг ее понесло. Инвестиционные контракты, как стероиды, вначале будто бы влили в нее силы, но, подсев на допинг, город разбух, засуетился, замельтешил. Закупорились сосуды, в милом лице появилась нездоровая отечность. Барышня-крестьянка превратилась в расфуфыренную красотку, которая покупает дорогие наряды, но редко моется.

Так попадают в руки докторов – пижонов и хапуг, обещавших быстрый эффект и применяющих сильнодействующие гормональные средства. Город-бройлер и город для бройлеров, задыхающийся от стянувших его автомобильных колец, с вылезающими из-под пояса телесами.

Бездарно потраченные усилия! Бездарно потраченное время! Страна одрябла, пестуя этот флюс.

Максим, помнивший ту, далекую Москву, чувствовал себя пойманным в сети. Как быть, когда твоя мать вышла замуж за жадного индюка? Вырасти и уйти. И все равно раздваиваться: любить и не сдаваться.

– Формулировочка прямо из прошлого века, – подумал Максим. – Куда только не заводят нас Сусанины-мысли?! Перетекают от одного к другому, все дальше и дальше. И уже не помнишь, где начало. Площадь Революции, первое знакомство, молодость, Москва… Сантименты! А там у тебя сын, – рассуждал он, – там чисто и светло. Там – разумно и выверено. Там хорошо тому, кто живет по закону, здесь хорошо тому, кто на законы плюет. Дело лишь в том, что эта простенькая истина хочет выглядеть загадкой и скрывается под маской «Умом Россию не понять». А из-под маски торчат давно немытые уши.

* * *

– Алло! Да, я слушаю! Здравствуйте, Эдуард Александрович. Очень рад! Стараемся! Что? Да, желания клиента – закон для нашего агентства. Вы хотите, чтобы я подобрал для Киры Станиславовны телохранителя постарше? Ага! Но ведь Максиму Максимовичу пятьдесят пять. Куда же старше? Он и так у нас задержался. Если бы не ваш заказ… Еще старше? Тогда непонятно, кто кого будет охранять. Да? А! Понял, понял. Я постараюсь. Обязательно. Будьте уверены. Конечно, конечно. Супруге привет! До свидания. Ага! До свидания. До свида… А не шел бы ты лесом!

Недешевый телефон «Нокия» полетел на стол. Директор частного охранного предприятия сунул руки в карманы и сжал губы в гузку. Глядя на россыпь огней за окнами, он покачивался на носках.

– Этот город – большой дурак! Для ненормальных! – он помолчал, белые и красные огни автомобилей мертвой хваткой впились в хребет улице. – Дятел! – снова возмутился он. – Будет тебе тупой и еще тупее! Будь уверен! Супруге приве-е-е-т! – передразнил он сам себя.

Город лежал в параличе.

Директор подобрал брошенный телефон.

– Максим, – охрипшим голосом сказал он, – ты где? Домой направляешься? На сегодня все? Ну и слава Богу! Ты вот что, Максим… Помнишь, мы говорили об увольнении, что ты к сыну собираешься?.. Готов? Чудненько! Давай, завтра утром подъезжай, я замену тебе нашел. Ага! Давай, пока! Уфф!

Директор вздохнул и вызвал секретаршу.

– Ирочка, вызови мне на завтра этого качка Кофейникова. Чтоб был готов к работе. Пусть оденется поприличней. Да, и вот еще что: Максим Максимович увольняется. Подготовь все бумаги, ну, ты знаешь, чтобы не задерживать человека.

Следующий день настроения директору не улучшил. Капал мелкий дождичек, и улица была снова парализована теперь уже утренним трафиком. Директор стоял у окна и слушал, как снаружи завывает ветер. Небо то темнело, то светлело.

– К вам Кофейников, – раздался голос Ирочки.

– Пусть заходит.

Кофейников зашел, сцепив, по своему обыкновению, руки перед собой. В костюме он напоминал манекен из витрины.

– Так! Проходи! Сам-то как?

– Порядок, – важно сказал Кофейников и посмотрел на свои руки.

– Давай, садись, – директор откинулся в кресле.

Улыбка у Кофейникова имела довольно

странное сочетание смущения и самодовольства. Жаль, что Леонардо да Винчи умер задолго до появления Кофейникова.

Итак, с неуловимой и неубедительной улыбкой Кофейников присел.

Директор сказал ему, что с сегодняшнего дня он обеспечивает охрану Киры Станиславовны вместо увольняющегося Максима Максимовича. Дал Кофейникову полный расклад.

– Поедешь, представишься, скажешь, что работаешь вместо Максима Максимовича. Если будет спрашивать почему, ответишь, что он получил расчет. Если будет сердиться, ответишь, что твое дело – лишь с честью выполнить полученный приказ. Запомнишь?

– Пожалуй, лучше записать.

– Ну, запиши. И вот еще что! Всегда улыбайся. Видел, как в фильмах улыбаются американцы? Улыбка должна быть широкой, а у тебя она какая-то… не поймешь какая.

– Как это?

– Как, как? Покак! Ну, будто ты говоришь чи-и-и-з. Понял?

– Чи-и-и-з. Я запишу.

– Запиши.

– Что за слово такое? Кто его придумал?

– Какая тебе разница? Это слово означает сыр по-английски, понял?

– Ага! А можно я буду говорить сы-ы-ы-р?

– Делай, как знаешь. Только улыбайся.

– Сы-ы-ы-р. Нормально, да? Сы-ы-ы-р.

– Ты слово-то про себя говори. Что ты орешь-то?

– Сы-ы-ы-р, – шепотом сказал Кофейников.

– Ты вообще молчи. Что ты шипишь, как змей?!

Кофейников постарался перейти к полному безмолвию, однако буква «с» все же предательски проскользнула между зубами.

Директор посмотрел на его гримасу.

– Ладно, ты потренируйся перед зеркалом.

– Сы-ы-ы-р. Сы-ы-ы-р. Клево!

– Ладно, все! Езжай! Я ее предупрежу.

Кофейников, покачиваясь, как баркас, загребающий бортами воду, вышел.

Директор встал, выглянул в приемную.

– Ушел? – спросил он секретаршу.

– Куда вы его?

– Вместо Максима.

– Вместо Максима Максимовича? К этой мадам?

– Что?! Что такое?! Что тебя не устраивает?!

– Ну, не знаю. Вам виднее.

– Вот именно, – сказал директор. – Слушай, скажи, чего он руки так держит?

– Согнутыми? Привычка такая. Это – чтобы бицепс не растягивался. Так он сказал.

Директор пожал плечами и вернулся в кабинет. Через десять минут прибыл Максим. А еще через полчаса Максим получил расчет и почувствовал себя свободным и одиноким, сродни пятнистым или полосатым хищникам семейства кошачьих. Он распрощался с агентством и, мягко прыгая через лужи, направился к своему логову.

Между тем беспокойное утро директора еще не закончилось. Только он, держа руки в карманах, занял место у окна, как явился Эдуард Александрович, муж Киры.

Директор с видом человека, твердо знающего свою работу, сообщил, что у Киры будет другой телохранитель, согласно договоренности. Эдуард терпеливо выслушал его, думая о чем-то своем.

– Максим Максимович, – начал он и сделал паузу, подбирая слова, – он ведь не простой человек.

Директор посмотрел на него, стараясь понять, куда он клонит.

– Я вначале даже подумал, – продолжал Эдуард, – может, он из наших?

– То есть?

– Ну, из тех, кто обтесывает камень.

– По-моему, он свой камень уже обтесал.

– Вы так полагаете? – сверкнул очками Эдуард. – Вот и я подумал: не похож он на новичка, на неофита. Сдержан. А? Проницателен. Бескорыстен. Прибавьте знание и волю, да еще отсутствие эгоизма. Редкое в наши дни качество. Что получается?

– Что?

– Портрет посвященного высокого градуса.

– Не знаю, – сказал директор. – Я в этом плохо разбираюсь. Опыта маловато. Знаю, что он профессионал. И это меня устраивало, – директор взглянул на Эдуарда. – Зачем же вы от него оказались?

– Да в сердцах брякнул, не подумав. Целый день крутишься. Встречаешься со всякими… К вам это, конечно, не относится. Жизнь ведь такая штука! Есть способ никогда не ошибаться: это – рассчитывать на человеческое свинство! Мысль потом пришла. Я подумал: стоп, кажется, здесь другой случай. Пораскинул мозгами, что если не все так просто? Как он вообще-то? Не обиделся?

– На этот счет можете не беспокоиться. Короче, с сегодняшнего дня он просто военный пенсионер, и рад-радешенек, что уволился, потому, что давно хочет поехать к сыну: он ведь у него за границей живет, где-то на озере Эри.

– М-м-м. Шотландский обряд, значит?

– Эдуард Александрович, забудьте. Что вы, в самом деле? Прям идефикс какая-то! Я вам лучше предложу шотландского виски. Хотите? – директор подошел к столу и нажал кнопку. – Ирочка, принеси нам скотч и льда побольше.

Тем временем Максим, с легкой руки Эдуарда невольно ставший вольным каменщиком, полной грудью вдыхал сырой воздух. В воздухе висела водяная пыль, под ногами чернела вода, а наверху летели обрывки туч.

А Кофейников подходил к подъезду, где жила Кира, и недоумевал, почему по небу несутся тучи, а внизу нет ветра (он думал, что ветер поднимают летящие облака).

– Сы-ы-ы-р, – сказал он телекамере и достал бумажку.

У квартиры он еще раз повторил волшебное слово.

– Кто там? – спросили из-за двери.

Кофейников заглянул в бумажку.

– Это я, Кофейников. Я прибыл на смену Максиму Максимовичу, который получил расчет. Твое дело лишь с честью выполнить полученный приказ. Чи-и-и-з! В смысле сы-ы-ы-р.

Кира открыла дверь. Перед ней стоял Кофейников, демонстрируя, если не все тридцать два, то, по крайней мере, двадцать четыре крепких зуба.

– Мне послышалось, что вы сказали «сыр»? – с вопросительной интонацией приветствовала его Кира.

Кофейников выпятил грудь и подал вперед плечи, сделавшись шире самого себя. На его лице заиграла улыбка, достойная кисти Леонардо. Он сглотнул слюну.

– Выполнить полученный приказ, – повторил он. – С-с…

Кира посмотрела на него, и он запнулся.

– Давай, заходи, – сказала она. – А где Максим?

Кофейников украдкой заглянул в бумажку.

– Получил расчет…

– Получил расчет, получил расчет, – напевал про себя Максим, видя, как проясняется небо и в лужах отражается синева.

Внезапно вышло солнце и затопило улицу теплом и светом. Фу-у-у! Но солнце, играя, заскочило за облако, и вновь подул холодный ветер. Деловая Москва не замечала маневров солнца, и оно, обидевшись, вышло из игры, скрывшись окончательно за занавеской сплошной облачности. И не угадаешь, где его теперь искать.

Максиму вспомнилось, как однажды они вышли в море на опытовом судне испытывать новый чувствительный прибор для поиска подводных лодок. Сначала их сопровождала наша подлодка, положение которой они наблюдали по плавающему на поверхности шару, принай-тованному к корпусу лодки. Потом шар исчез из виду, лодка ушла. По радио сообщили, что больше в районе ни надводных, ни подводных судов нет. Можно возвращаться. И только им это сообщили, прибор поймал гидроакустический сигнал неизвестной подлодки. Это был очень слабый сигнал малошумной американской субмарины типа «Огайо». Видимо, лодка была достаточно близко. Вот всплывет эта «Огайо», высотой с пятиэтажный дом, длинная, как автобусная остановка, да заденет невзначай их корыто, и поминай, как звали! И тут, как назло, вышел из строя электрогенератор и вырубились все приборы, и радиосвязь, и навигация, и гидроакустика – все. Жутковато стало. Надо возвращаться, командовать полный вперед, а куда? Техника ослепла. Магнитный компас здесь бесполезен. Где берег, вообще неизвестно. Облачность, солнца не видно, куда править-то? Горючего – в обрез. Три направления из четырех ведут к точке невозврата. Старлей, штурман вышел на ют – сплошные облака. Наука тоже на палубу высыпала – ребята из «Морфизприбора»: все равно делать нечего без электричества в розетке. Надо бы спасжилеты надевать, да их всего три штуки, трофейные, времен войны. И что толку: вода ледяная.

Максим тогда имел задание экспериментально проверить, можно ли с моря определить тепловой след подводной лодки. И был у него в наличии шведский тепловизор, которым он пытался оценить температуру морской поверхности. Предусмотрительные шведы снабдили тепловизор аккумуляторами, так что он мог работать автономно. И направил тогда Максим его око не на море, а на облака. И тепловизор точно угадал, где находится солнце, пронзив взором густые тучи. Опытовое судно взяло курс на юг, зная, что рано или поздно капитан упрется биноклем в берег, а там можно будет по старинке сориентироваться визуально.

Двигатель тарахтел исправно, судно, окрашенное в серую краску, как боевой корабль, с номером на борту, поспешило убраться из опасного района, где на глубине притаилось чужое чудовище. Максим водил тепловизором по студеному морю, и мнилось ему, будто почти неразличимые изменения температуры фиксируют галсы невидимой многоцелевой атомной машины, которая уверенно двигается в холодной мгле, акустически зацепившись за их тарахтелку. Максим понимал, конечно, что шестое чувство к делу не подошьешь, что нужны количественные характеристики для констатации факта обнаружения цели, и потому никому ничего не говорил.

Прошло немало времени, прежде чем нашли на борту полудохлый аккумулятор, к которому наука подключила свой экспериментальный прибор и опять запеленговала не отстающую «Огайо». Штатная аппаратура малошумную лодку не зафиксировала, поэтому обнаружение официально не подтверждалось: мало ли какие «глюки» могут возникнуть в ходе экспериментальных исследований. Прибор тоже постоянно терял акустический контакт с лодкой, однако алгоритм выделения сверхнизких частот указывал на присутствие огромной крадущейся за ними массы.

Наука, потная от гордости и страха, обсуждала возможности своего прибора обнаружить новейшую американскую субмарину «Морской волк». Все сходились на том, что «раз плюнуть», только немного доработать, но практически с «Морским волком» никто не сталкивался, и под него разрабатывался специальный комплекс обнаружения, на иных принципах, который носил название «Посейдон».

Наконец аккумулятор благополучно сдох, что породило чувство тревоги даже у тех, кто не верил науке. К счастью, до темноты успели восстановить подшипник генератора, и судно получило электричество. «Огайо» больше не появлялась: видно пошла своим курсом.

Когда стемнело, облака поредели, и на небе показалась луна. Она тускло светила сквозь дымку облаков, странным театральным фонарем вписываясь в морской пейзаж.

Лунная ночь на море у тех, кто привык к суше, вызывает странное ощущение. Будто зависаешь в безграничном пространстве. Границы неба и воды стерты. Кажется, что находишься в центре подсвеченной изнутри черной дыры. Днем ты видишь и радуешься морскому простору. Наличие далекого горизонта вдохновляет. Душа наполняется энергией пространства. Замкнутое пространство угнетает человека, давит на психику, клаустрофобия, как ржавчина, разъедает сознание. Море, как песня, дает силы, как наркотик, зовет вновь и вновь испытать чувство окрыленное™. Люди, испытывающие привязанность к морю, зовутся моряками…

Когда показались огни на берегу, окружающий пейзаж вернулся к привычной норме. Огни мирно, по-домашнему мерцали на взгорках. Суша – это проза. Море – поэзия…

Солнце все еще дулось на людей, и Максим спустился в подземный переход.

Утром следующего дня его физзарядку прервал телефонный звонок. Звонил директор охранного агентства.

– Слышь, Максим, ты как? Хорошо? Молодец! Знаешь, я вот тут мучаюсь вопросом, а не поспешили мы с тобой? С увольнением. Чего ты, в самом деле? Молодой мужик. Чего тебе увольняться? Может, вернешься? А, Макс? Хоть на месяц.

Максим молчал.

– Э, Макс, ты где?

– Что-нибудь случилось? – после паузы спросил Максим.

– Нет, типун тебе на язык. Ничего не случилось.

– Тогда будем действовать согласно прежним договоренностям. Не вижу причины менять решение.

– Ты что, обиделся?

– Отнюдь… Я так понимаю, что ты делаешь мне новое предложение, так?

– Так, – сказал директор, чувствуя ловушку.

– А я отказываюсь. Это ведь не то предложение, от которого нельзя отказаться?

– Погоди, я не пойму. Все будет, как раньше. Что изменилось? А, Макс?

– Как раньше не будет. И вообще, я готовлюсь к отъезду. Я уже сыну сказал.

– Повремени, Макс. Что тебе, деньги не нужны?

– Деньги нужны. Но, как сказал Гамлет, замыслы погибают от долгих отлагательств.

– Ну, извини… Раз Гамлет сказал! Куда уж нам с ним тягаться? Значит, не согласен?

– Нет.

– Точно?

– Точно!

– Ладно, так и передадим. Что с тобой делать?! Давай, лети! Счастливой дороги!

– Счастливо оставаться.

– Будь здоров!

– Буду!

Максим повесил трубку и застыл, закусив нижнюю губу. Одна за одной лопались удерживающие его бечевки. Внутри заработал мотор: вперед, вперед! Впереди еще масса дел, которые надо успеть переделать к отъезду.

На предпоследний день он наметил встречу с ней. Они не виделись пять лет. Бывает ли так, чтобы близкие люди, ближе некуда, расстались однажды, как обычно, чмокнув друг друга в дверях вагона метро (двери сошлись, она помахала ему, а он, убедившись, что она села, успокоился и пошел к переходу), так вот, бывает ли так, чтобы люди расстались и больше ни разу не встретились? Ничего не произошло. Просто она ушла и стала уклоняться от встреч. Ни разу не позвонила. Он звонил, она уклонялась. Вот ведь как: жить в одном городе и ни разу не встретиться!