– По-твоему, хаос – это когда все кругом безобразия нарушают? – начал Артур. – Нет, брат Феликс. Все гораздо серьезней. Смотри, – Артур достал с полки книгу, – видишь? «Синергетика». Наука изучает сложные динамические системы. Динамический хаос в том числе. Системы, которые не находятся в состоянии равновесия. Что она говорит? А вот что – вблизи равновесия нет развития. И когда-нибудь эта несложная, в общем-то, мысль дойдет до хозяев жизни. Они все стараются установить свой порядок, еще не понимая, что новый порядок, новая организация рождаются от хаоса. Не буду говорить тебе о бифуркациях и странных аттракторах, скажу только, что сложная нестабильная система в итоге переходит к этапу самоорганизации… самоорганизации, андестенд? То есть возникает новый порядок. Вот тебе и хаос!

– Да-а-а, – протянул Феликс, закладывая руки за голову. – Опасные вы люди, жуки-теоретики! То, понимаешь, будущих бандосов между делом спасаете, то науку выдумываете, как все развинтить. А чего ты в эту энергетику полез?

– Синергетику, – поправил Артур. – Ну, как сказать? Это же, фактически, неравновесная термодинамика. Современная наука. За нее Илья Пригожин Нобелевскую премию получил. Она всякие системы описывает. Лазеры, например. А я ими в ФИАНе занимался.

– От этой науки не только мухи, люди дохнут.

– И бабочки, – вставил Артур.

– Люди! Сначала бабочки, потом люди. Хуже, чем от террористов. Вот скажи, – вернулся к предыдущей теме Феликс, – ты бы отпустил террористов? Отпустил бы?

– В той ситуации? Наверное.

– А я бы нет!

– Проблема, – вздохнул Артур.

– Ситуация… проблема… – язвительно сказал Феликс. – Накрыть всю больницу беглым артогнем, а потом еще танками проехаться. Вот и вся проблема!

– Как в девяносто третьем? Из танков по парламенту?

Феликс тогда получил большую шишку на голове и легкое сотрясение мозга в схватке с милицией на Крымском мосту. Он очень досадовал, что ему не случилось участвовать в сражении за белый дом парламента, и тайно завидовал Артуру, которого рикошетной пулей ранило в ногу в Останкине. Рана от пули – это, конечно, более круто, чем шишка на голове от удара резиновой дубинкой, «демократизатором», как ее тогда называли. Поэтому Феликс притормозил в споре с Артуром и свернул на дорогу компромисса:

– Тогда раздолбать автобусы в поле из вертолетов. Там заложников меньше, – сказал он, морщась от собственной мягкотелости.

Артур вообще не хотел спорить, зная наперед все, что скажет Феликс. Легко рассуждать, когда это не касается тебя лично. Посмотрел бы он на Феликса, если бы кто-то из его близких оказался в заложниках. Справедливость суждений склонна заискивать перед частным интересом. Нет интереса – и ты излучаешь самоуважение и уверенность, а вот если он есть – совсем другое дело.

Спор увял, едва начавшись, Феликс прилип к телевизору, а Артур принялся вспоминать состоявшуюся днями раньше их поездку с Людочкой на дачу к Косте.

Людочка, вернувшись, еще догуливала отпуск, Артур же мог денек-другой вообще не появляться на работе, тем более что зарплату не платили уже два с половиной месяца. По его мнению, вероятность того, что его хватятся на службе, асимптотически стремилась к нулю.

Костя… прошел без малого год, как мы расстались с ним и другими героями на Немецком кладбище в Москве. Они пришли туда к установленному каменному надгробию на могиле Ивана Францевича. «Тайну цареву добро хранити, дела же Божии открывати славно» – было написано на черной гранитной плите.

Много тайн унес с собой Иван Францевич Миллер, он же – Жан-Франсуа, он же – Джанфранко, которого кое-кто называл Великим Хизром Европы, бывший советский офицер, сталинский комбриг, человек, волею случая, труда и удачи посвященный в вековые исторические проекты, терпеливо реализуемые сменяющими друг друга поколениями. «Терпелив, ибо вечен» – эти слова не относятся к суетному представителю публики. Семя скрывается в земле и лишь спустя время обнаруживает себя всходами, возрастает и дает урожай.

Вот и интересовавший Костю неотамплиерский проект объединения Европы дал устойчивый и заметный побег в виде пока ограниченного Европейского союза. Намеченное неодолимо реализуется, не обращая внимания на скептиков, позитивистов и просто недорослей. «Давайте создадим Соединенные Штаты Европы – давайте создадим континентальную Федерацию», – призывал на масонской мирной конференции в Париже в 1849 году Виктор Гюго. За профессией писателя и поэта скрывалось звание Великого магистра Сионского ордена, ордена, который стоял за спиной более известного ордена тамплиеров. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом». Цель почти достигнута, еще несколько шагов, но время бросает новые вызовы, что-то меняется и надо менять тактику, надо просчитывать дальнейшие шаги, надо учитывать новые турбулентности в общем потоке времени. «Меняется эпоха! – предупреждал Иван Францевич перед смертью. – Коммуникации преображают мир и изменяют ментальность».

Он был солдатом, начавшим свой путь еще в жестком кавалерийском седле с деревянными «лавками» на войлочной подкладке. Он понимал, как трудно ему приспособиться к потоку новых технологий. Факты грядущего дня были уже не его фактами… он умер на утренней заре.

Знакомая Костина дача под Москвой на станции «Удельная» утопала в яркой зелени. Кое-где живая стена была сбрызнута мелкими белыми цветами. Сверху на торопливую зелень важно взирали вечные сосны.

В саду стоял стол, и с дороги через штакетник едва можно было разглядеть фигуру сидящего за столом человека. Он сидел, подперев рукой подбородок, и читал, откладывая прочитанные листы в сторону. От солнца его закрывала яблоня, а от жары – легкий любопытный ветерок, который обследовал углы дачного участка. Ветер поглаживал загорелую голову с седеющими висками, потемневшие от ультрафиолета руки с проступившими венами. Эти руки некогда были наполнены редкой силой, а теперь они, на пару со старой выцветшей майкой, лишь отчасти давали представление о прошедшей молодости.

По дороге шла соседка.

– Константин Георгиевич, здравствуйте! – крикнула она.

Сидящий за столом оглянулся и махнул рукой, жестом приглашая ее войти в калитку.

– Не сейчас, – последовал ответ. – Попозже. Вам пенсию не пересчитывали?

Костя, прижмурившись, помотал головой.

– Схожу узнаю, – сообщила ему соседка.

Костя одобрительно кивнул и снова махнул рукой, на этот раз прощаясь.

Диалог, в котором один из участников не произнес ни слова, погас столь же быстро, как и вспыхнул. Так бывает, когда собеседники не один год живут бок о бок и могут обходиться без лишних церемоний. Однако он отвлек Костю от чтения.

Со стороны железной дороги по небу нехотя двигались и легко распадались на части полупрозрачные облака. Бабочка опустилась на освещенный край стола и, разомкнув крылья, беззаботно проводила день в праздности и блаженстве. Глядя на нее, Костя задумался о великом смысле созерцания. А что еще оставалось?

В молодости жизнь встраивала его в свою нескончаемую суету, манила его небесами в алмазах. Как и многие обнадеженные ею, он начинал действовать, а она, ветреница, находила кого-то другого. Вечная история: не нужен талант, нужна наглость, не нужна добросовестность, нужна расторопность, не нужно мужество, нужно очковтирательство. Не нужна решительность, нужна угодливость. Не нужен результат, нужен процесс. Все случилось, ничего не случилось. Все позади. Можно прийти к какому-нибудь безыскусному и честному выводу. «Мы не господа положения, но по положению мы – господа!»

Так он сказал Ивану Францевичу после триумфа либералов и поражения «свинцовых лиц» в октябре девяносто третьего. Так он старался поддержать его перед смертью. Проигранное сражение – не проигранная война. Но это была уже не война Ивана Францевича. Он прожил свой век, как вник, как понимал, как умел: по долгу и по мечте. Хранил свою тайну. Положение обязывало. La noblesse oblige. Иностранец, неокон, кукловод, приехавший в Россию в критический период.

Он не мог позволить себе иметь близких. Виталик, его сын, рожденный в России, узнал об отце, когда тот уже умер. Костя познакомил их раньше, но Иван Францевич хранил тайну до последнего часа. Видя, что дни его сочтены, он все же продлил себе жизнь в прямом и переносном смысле, женившись на Лене Яковлевне, женщине красивой, трезвой и энергичной, много лет знавшей и Виталика и Костю и чем-то им как будто обязанной. Впрочем, его мало интересовало ее прошлое: он знал, что люди меняются, и важно, кем и чем человек стал.

Таким образом, он выдвинул на свою жизненную дорогу людей, которые зашагают по ней вместо него. Лену и Виталика. Иван Францевич был слишком умен, лучше сказать – мудр, чтобы говорить о сыне в духе того, что «я его слишком мало знал, мы с ним виделись – всего ничего». Хлебный колос за то и почитают, что он приносит зерно. В этом его изначальный смысл. Это первый и неоспоримый смысл его существования.

Костя не заметил, как встал и принялся ходить взад-вперед. Несмотря на отведенную им самому себе роль созерцателя, он почувствовал что-то вроде ревности: ведь у него детей не было. Родственники были, тот же Артур, например, его крестник. Пусть не кровь, но частичку души он в него вложил. И в Виталика тоже. Наверное, Иван Францевич это чувствовал.

– Вот он, наш шагающий эскалатор! – громко произнес знакомый голос у калитки.

Костя оглянулся и увидел Артура с Людочкой.

– Гостей принимаете? – весело спросила Людочка.

Костя заулыбался и пошел им навстречу. Нет, нельзя сказать, что он одинок.

– Мама здесь? – осведомился у него Артур.

– Здесь, здесь.

Марина приходилась Косте двоюродной сестрой, это лето она проводила у него на даче. Точнее сказать, была вынуждена проводить. Она привыкла ездить в пансионаты и дома отдыха по дешевым профсоюзным путевкам, однако часть домов отдыха позакрывали, часть перешла в частные руки, взвинтились цены. Марина сделала попытку поехать в Турцию, но ей не дали загранпаспорт. Вообще-то она давно уволилась из оборонного предприятия, но начальник ее не уволился и показал себя полным подонком, когда на запрос компетентных органов сообщил, что она – носитель секретной информации, а потому выезжать за границу не может. Однако время работало на Марину: срок давности истекал, и она, «очищенная» этим сроком, скоро получит полное право на загранпаспорт.

Что это за диво такое – загранпаспорт?! Он родился в стране, живущей за «железным занавесом». Но страна уже четыре года считается свободной. Зачем человеку два паспорта: внутренний и внешний?! Какая больная голова настаивает на сохранении второго паспорта?! Хитро улыбается и потирает руки. Низ-з-зя! Идиотизм и фальшь.

За обедом, само собой, возникла тема Буденновска: Шамиль Басаев, улица Казакова и тот грузовик. Артур кусал губы и подливал себе и Косте водки. Обед растянулся до самого вечера и плавно перешел в ужин. Когда солнце пошло на посадку, поставили чайник и зажгли над столом в саду фонарь. Под фонарем кружились мошки, а яблоневые листья играли роль зеленого абажура. Свет отделил сидящих от остального мира. Мир присел в тени за их спинами и то ли наблюдал за ними, то ли подстерегал – не поймешь.

Марина успела испечь пирог с рыбой, он был теплый и отлично подходил и к водке, и к большой кружке сладкого чая.

Сидели, немного захмелев. Обсуждение Людочкиного избавления закончилось. Никто не чувствовал легкого вечернего похолодания. Артур смотрел на обнявшихся женщин, на мотылька под лампой, на загорелые ввалившиеся щеки Кости, притрагивался к тяжелой кружке с чаем и находился в плену у двух чувств: счастья и тревоги, таких обычных и ходящих парой. Счастье в жизни так хрупко, что невольно вызывает тревогу. Счастье его было маленьким, личным, детским, а снаружи ломилась большая, взрослая тревога: трагедия в Буденновске еще не закончилась. Был штурм, и были переговоры. Было заявление боевиков, и была смерть заложников. Близилась развязка.

– Господи, как страшно жить! – сказала Марина.

– Зато не скучно! – шутливо парировал Артур, адресуя шутку матери, но поймал метнувшийся в его сторону, не обещающий добра взгляд Людочки.