ТОПОР ВОЙНЫ

 
Быстро ему отвечал воинственный
сын Гипполохов:
«Сын благородный Тидея,
почто вопрошаешь о роде?
Листьям в дубравах древесных
подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает,
другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает,
и с новой весной возрастает;
Так человеки: сии нарождаются,
те погибают.
Если ты хочешь, тебе я о том
объявляю, чтоб знал ты
Наших и предков и род; человекам
он многим известен.
 

Гомер, «Илиада», Песнь шестая

В послеобеденное время 9 мая 1942 года у ворот конюшни московской кавалерийской школы, что в Сокольниках, стояли лицом к лицу два человека. С их синими фуражками рисковало соперничать только небо. Один из них, постарше чином, но помоложе возрастом, имел достаточно ромбов в петлицах, чтобы любой проходящий мимо норовил сделать большой круг, а то и вообще повернуть назад. Чин этот постукивал хлыстиком по сапогу:

– Если тебе попалась норовистая лошадь, Яша, первым делом пошли ее вперед. Самое опасное – стоять на месте. Вперед и только вперед. Так то, брат!

Второй, невысокий и крепкий, тот, что постарше, выглядел как человек, работающий на свежем воздухе, тогда как его собеседник больше походил на кабинетного работника.

Этот кабинетный работник, с точеным лицом и густыми черными волосами вечно взбирающегося на вершины и вечно гонимого племени, после ареста Берии, когда придет его черед последовать за своим всесильным шефом, будет отстреливаться от опергруппы, пока пуля, вращаясь, не войдет ему на вдохе между ребер.

Не знали они, не предполагали даже, что их ждет впереди, вложив свою судьбу в руки партии. Оба стремились на фронт, да только в НКВД ты всегда на фронте, вернее, за линией фронта, в тылу врага, и враг в тылу у тебя. А кто твой враг, за тебя решат, а если устранятся, то ты сам решишь, кем тебе быть – врачом или палачом? А кто решить не может, становится ненавистным мытарем.

Не знал первый о своей судьбе, о строительстве после войны подземного комбината для наработки оружейного плутония, комбината огромного и жуткого по своему местоположению, будто целый микрорайон Москвы загнали под землю. Не знал второй, что его имя будет вписано в историю партизанского движения. Оба надеялись на удачу, то есть надеялись на справедливость, но не верили в нее. Они не были философами, более того, презирали философию, хотя и признавали, не вникая в суть, авторитет диалектического и исторического материализма.

Они не знали, сколько еще продлится война, кажется недолго. Рокоссовский и Власов остановили фрицев под Москвой. Теперь наступать и наступать. Вернуть Харьков. Выровнять линию от Гомеля до Николаева. И – вперед, только вперед!

Они не знали, что вчера противник нанес удар в районе Керчи. Что через три дня начнется, а через две недели провалится операция под Харьковом. И что огромные запасы горючего и боеприпасов, которые никак вовремя не могли доставить войскам по адресу, будто специально сохранят для немцев. Что грядет окружение при попытке прорыва блокады Ленинграда, которую проглядел самоуверенный Жуков ранней осенью сорок первого, легкомысленно уступив линию железнодорожного сообщения с востока. Что впереди бои и потери на Калининском и Западном фронтах под Ржевом и Сычевкой. Что война продлится еще целых три года. Ничего этого они не знали.

В это самое время на юге маршал Тимошенко с Хрущевым и Баграмяном были уверены в своем несомненном превосходстве и решили, что силами ЮгоЗападного и Южного фронтов, имея тройной перевес, освободят Харьков, показав армии Паулюса и армейской группе Клейста где танки зимуют.

Увы! Паулюс получил Рыцарский крест. Генералы Костенко (заместитель командующего Юго-Западным фронтом), Городнянский, Подлас, Бобкин, Анисов, И. А. Власов, Куглин и другие – по звезде на могилах. В барвенковскую западню немцев тогда попало более двухсот тысяч солдат.

Чрезвычайное самомнение сыграло трагическую роль в столкновении Рабоче-крестьянской Красной армии и германского вермахта. Советско-германский договор августа 1939 года поощрил Гитлера на захват части Польши. Советскому Союзу тогда тоже перепало и вернулось немало польской территории. А пока немцы втягивались в войну с Европой, можно было «порешать» вопрос с малыми прибалтийскими странами и Финляндией, ведь и они рассматривались нашими вождями как утраченные по недоразумению земли. А что потом?

Что потом? Спустя пару лет ослабленную войной Европу можно было бы пропахать советскими танками насквозь и даже глубже и пронести идею мировой революции, по крайней мере, до Атлантики.

И вот уже к началу лета 41-го Красная армия двинула к западным границам столько танков, сколько не имели все армии мира, вместе взятые. И почти столько же самолетов. И сотни дивизий. Куда там немцам! У них танков и самолетов было раз в шесть-семь меньше: «шапками закидаем», как в русско-японскую.

Закидали. Гитлер ждать не стал, гад, ударил так, что искры посыпались. На всякий случай он еще раньше подстраховался: знал, подлюка, с кем дело имеет. Наметил, усатый, план «Красная борода», в смысле «Барбаросса».

Сбрендил, что ли?! Да каждый наш средний и тяжелый танк мог сражаться с десятком немецких танков, самых лучших. Бывало, до 200 попаданий выдерживал, и хоть бы что! Выведи наши полторы тысячи Т-34 и КВ против жалких немецких трех с лишним тысяч, так половину «панцеров» просто подавили бы, а остальные – пожалуйста, расстреливай не боясь, как уток.

Но немецкие генералы не вывели танки на Куликово поле, коварно воевали, не только огнем, но и маневром. Запутывали, приемчики всякие применяли, ударчики в чувствительные места, не предупреждали, котяры, не извещали: мол, выходи в поле, сразимся лоб в лоб по честноку.

Оказалось, наши генералы не готовы к такой странной войне, когда противник не дается, а сам бьет с разных неожиданных направлений. А ведь тоже ученые были: целых три класса образования и два коридора. И языки тоже знали: русский и русский матерный.

Имей хоть златые горы, хоть разбитое корыто, все равно твой настоящий размер ограничен уровнем твоей культуры.

Короче, не помогла техника и большие батальоны, пока воевать не научились. Учеба не бесплатная. Несколько миллионов пришлось заплатить. Оплата не рублями, солдатами.

Умелый и безжалостный боксер-легковес, «стыкнувшись» с крупным мужиком, ловко уходит от удалых размахов, бьет точно и сильно, словно конь копытом, в солнечное сплетение, в печень, в подбородок. Гигант теряет дыхание, потом равновесие, из носа идет кровь, огромное тело падает, и пока организм, защищаясь от боли, не втолкнет в кровь анальгетики, пока боль не впрыснет в сосуды запасы тестостерона, пока не пробудится инстинкт самосохранения, пока тело не вспомнит звериные ухватки, пока не мобилизуются отвага и воля, он будет получать удары один сокрушительнее другого. Но если не выйдет его добить, если получит он подмогу от собственного организма, то встанет неузнаваемый, опухший, окровавленный, бросится медведем на противника, сожмет его в страшных лапах и хрустнут косточки у обученного врага. И поминай как звали ловкого боксера! Так-то!

А тем временем два наших собеседника в Сокольниках наслаждались кратким покоем, невольно замедляли шаг, стараясь отдалить момент погружения в суровую действительность, которая ожидала их за воротами кавалерийской школы. Солнце и в войну как ни в чем не бывало посылало свои лучи и полководцу и солдату, и герою и предателю, и бойцу невидимого фронта и начальнику с портрета. В лучах дневного светила лоснились лошадиные спины, блестели отполированные руками перила манежа, липкие листочки на деревьях, крылья грачей и даже почва, в которую черные птицы погружали свои белые носы.

Неповторимый свежий запах, идущий от земли, едва проснувшейся под тончайшим зеленым одеялом, еще сладко потягивающейся в предвкушении скорых летних каникул, смешивался с запахом сена в конюшнях, лошадиного пота, кожаной амуниции и сухого конского навоза. Этот запах, родной для тех, кто вырос на земле, действовал наркотически и на горожанина, включая через память поколений чувство покоя, уверенности, готовности идти куда-то на край света в ожидании обязательно приятных событий, короче – чувство счастья. Так хорошая песня или внезапно развернувшиеся перед глазами просторы завораживают, запускают душу в полет. Хотя, пожалуй, запах проснувшейся земли действует сильнее.

– Ничего не удается контролировать до конца, Яша, – говорил тот, что помоложе. – Только подгонять, нестись вперед. Это все, что нам остается. Никогда не знаешь, что там, за поворотом. Сложен исторический материализм, а жизнь сложнее.

Они вышли из ворот на Поперечный просек. Аллея просматривалась в обе стороны. Говорящего ожидал новенький «кадиллак-62», длинный, как торпеда, но, в отличие от торпеды, с крылатой фигуркой на капоте.

– Тебе когда к Обручникову?

Обручников был начальником единого отдела кадров НКВД.

– Двадцатого.

– Ну, тогда до метро? Поедем?

– Поехали.

Старший из собеседников, но младший по чину Яков Иванович Мельник, полковой комиссар, особоуполномоченный 3-го управления НКВД, вызванный Обручниковым, ожидал нового назначения.

* * *

Ей повезло. Она осталась жива. Можно ли найти нетронутым хоть малюсенький кусочек, пропущенный через мясорубку? Оказывается можно. В 41-м под Вязьмой таких везучих оказалось немного. Выбралась буквально из-под мертвых тел. А начинала санинструктором в 53-й кавалерийской дивизии комбрига Мельника Кондрата Семеновича.

Она с бойцами, потом в одиночку выходила из окружения, но не вышла. Пока шла, основной заботой было выжить. К холоду нельзя привыкнуть, нет ничего хуже холода. Согреться, поесть, помыться – в этом весь смысл равнодушного к тебе потока времени. Под копной светло-каштановых волос голова чесалась и зябла.

На путь от Спас-Деменска через всю Брянскую область ушла осень. Выходила к жилью, как Маугли, одичавшая, деревянная, с трудом выталкивающая слова, хозяйки и жалели и пугались ее. Та в Локтево, которая приняла звереныша, дождалась человеческих слов и рассказа о злоключениях. Но оказалось, что злоключения эти – только прелюдия к главной теме, к тому, что еще не случилось.

Брянщина – партизанские места. В 41-м организацией партизанского движения занимались и разведуправление Красной армии, и НКВД, и местные органы власти, и даже штабы инженерных войск. Каждый партизанил, как мог.

В Москве о партизанах были осведомлены плохо. В брянских лесах действовал отряд какого-то Колпака. Это был будущий дважды Герой Советского Союза Сидор Ковпак. Председатель Горсовета Путивля, он пришел с территории Украины. А поручение организовать отряд получил от райкома партии.

Другой будущий Герой, Александр Сабуров, создал отряд, представившись заместителем наркома внутренних дел Украины, хотя на самом деле работал пожарным на курсах ГУЛАГ НКВД в Киеве.

Сталин относился к партизанскому движению прохладно: он не любил самодеятельности. Основания для такого отношения были. Что могло думать руководство, до которого доходили, к примеру, донесения, подобные следующему?

Секретарю ЦК КП(б)У

тов. Спиваку М. С.

копия: тов. Хрущеву Н. С.

Харьковская.

Харьковским областным комитетом партии и Управлением НКВД был сформирован партизанский отряд численностью 47 человек под командованием Рудченко и направлен в Киев.

В г. Киеве командир и комиссар отряда получили задачу перебраться через линию фронта и следовать в район Винница – Бердичев для организации партизанской борьбы против немецких захватчиков. Отряд был снабжен радиостанцией.

Вышедший с территории, временно занятой противником, бывший начальник пункта формирования партизанских отрядов в Киеве младший лейтенант Маримуха доложил, что после занятия г. Киева немцами он, Маримуха, встретился в городе с командиром партизанского отряда Рудченко, который ему заявил, что все партизаны его отряда находятся в Киеве, оружие спрятали в лесу и что он с рядом других людей из отряда решили зарегистрироваться в немецкой комендатуре.