© В. Емелин, 2022

© ИД «Городец», 2022

© П. Лосев, оформление, 2022

* * *

В тексте сохранены особенности авторской орфографии и пунктуации

Песня ветерана защиты Белого дома 1991 года

З. В. Емелиной

 
Налейте мне, граждане, рюмку вина,
Но только ни слова о бабах,
Ведь мне изменила гадюка-жена,
Пока я был на баррикадах.
 
 
Не пуля спецназа сразила меня,
Не палка омоновца сбила,
А эта зараза средь белого дня
Взяла да и мне изменила.
 
 
В то хмурое утро, когда этот сброд
Нагнал в Москву танков и страху,
Я понял, что мой наступает черед,
И чистую вынул рубаху.
 
 
Я понял, что участь моя решена,
Сказал я: «Прощай!» своей Зине.
Она же лежала, как лебедь, нежна,
На жаркой простершись перине.
 
 
А к Белому дому сходился народ.
Какие там были ребята!
Кто тащит бревно, кто трубу волочет,
Оружие пролетарьята.
 
 
Баррикады росли, и металл скрежетал,
И делали бомбы умельцы.
Взобрался на танк и Указ зачитал
Борис Николаевич Ельцин.
 
 
Мы нашу позицию заняли там,
Где надо, согласно приказа,
Бесплатно бинты выдавалися нам
И старые противогазы.
 
 
Мы все, как один, здесь, ребята, умрем,
Но так меж собой порешили —
Ни шагу назад! За спиной Белый дом —
Парламент свободной России.
 
 
Мы цепи сомкнули, мы встали в заслон,
Мы за руки взяли друг друга.
Давай выводи свой кровавый ОМОН,
Плешивая гадина Пуго.
 
 
В дождливой, тревожной московской ночи
Костры до рассвета горели.
Здесь были казаки, и были врачи,
И многие были евреи.
 
 
Но встал над толпой и, взмахнувши рукой,
Среди тишины напряженной
Народный герой, авиатор Руцкой
Сказал сообщенье с балкона.
 
 
Сказал, что настал переломный момент,
Что нынче живым и здоровым
Из Крыма в Москву привезен президент,
Подлец же Крючков арестован.
 
 
Он здесь замолчал, чтобы дух перевесть,
Послышались радости крики.
А кончил словами: «Россия, мол, есть
И будет навеки великой!»
 
 
Пока я там жизнью своей рисковал,
Боролся за правое дело,
Супругу мою обнимал-целовал
Ее замначальник отдела.
 
 
Он долго ее обнимал-целовал,
Он мял ее белое платье,
А на ухо ей обещанья шептал,
Сулил повышенье в зарплате.
 
 
Покуда я смерти смотрелся в лицо
Бесстрашно, как узник у стенки,
С таким вот развратником и подлецом
Жена задирала коленки.
 
 
Я там трое суток стоял, словно лев,
Не спал и почти не обедал,
Домой проходя мимо здания СЭВ,
Я принял стакан за победу.
 
 
Победа пришла, вся страна кверху дном,
У власти стоят демократы.
А мне же достался похмельный синдром
Да триста целковых в зарплату.
 

Баллада о белокурой пряди и автобусном круге

 
За пустынной промзоной,
Где лишь пух в тополях,
Рос парнишка смышленый
В белокурых кудрях.
 
 
Со шпаной на задворках
Не курил он траву,
Получал он пятерки
У себя в ПТУ.
 
 
Он в компании скверной
Горькой водки не пил.
Рядом с девушкой верной
Вечера проводил,
 
 
С той, что под тополями
Так любила ласкать,
Забавляясь кудрями,
Белокурую прядь.
 
 
Над автобусным кругом
Расцветала весна,
На свидание с другом
Торопилась она.
 
 
Ждет в назначенный час он,
А кудрей-то и нет.
За арийскую расу
Стал парнишка скинхед.
 
 
И, предчувствуя беды,
Сердце сжалось в груди —
Если парень в скинхедах,
Значит, счастья не жди.
 
 
И последние силы
Все собрав изнутри,
Она тихо спросила:
«Где же кудри твои?»
 
 
И ответил ей парень,
Пряча горькую грусть:
«Да мы тут с пацанами
Поднялися за Русь.
 
 
Разогнули колена,
Мы готовы на смерть.
В своем доме нацменов
Сил нет больше терпеть.
 
 
Все купили за взятки.
Посмотри: у кого
Все ларьки и палатки,
АЗС, СТО?
 
 
Но они пожалеют,
Что обидели нас.
И запомнят евреи,
И узнает Кавказ.
 
 
Есть и в русском народе
Кровь, и почва, и честь,
Blood and Honour und Boden,
И White Power есть».
 
 
И в глазах у подруги
Почернел белый свет.
Стиснув тонкие руки,
Прошептала в ответ:
 
 
«Зачем белая сила
Мне, такой молодой?
Не хочу за Россию
Оставаться вдовой.
 
 
Если я надоела,
Так иди умирай
За арийское дело,
За нордический край».
 
 
И парнишка все понял
И, идя умирать,
Протянул ей в ладони
Белокурую прядь.
 
 
А как тверже металла
Он ступил за порог,
Вслед она прошептала:
«Береги тебя Бог».
 
 
А сама позабыла
Своего паренька,
Вышла за Исмаила,
За владельца ларька.
 
 
Над автобусным кругом
Ветер плачет по ком?
Вся прощалась округа
С молодым пареньком.
 
 
В роковую минуту
Бог его не сберег.
Сталью в сердце проткнутый,
На асфальт он полег.
 
 
В башмаках со шнуровкой
Вот лежит он в гробу,
В кельтских татуировках
И с молитвой на лбу.
 
 
А тихонько в сторонке,
Словно саван бледна,
Пряча слезы, девчонка
С ним прощалась одна.
 
 
От людей она знала,
Что парнишку убил,
Размахнувшись кинжалом,
Ее муж Исмаил.
 
 
И глядела в могилу,
Дрожь не в силах унять,
А в руках теребила
Белокурую прядь.
 
 
Над автобусным кругом
Собрались облака.
Добралася подруга
До родного ларька.
 
 
Голос слышала мужа,
Не спросила: «Открой».
А приперла снаружи
Дверь стальною трубой.
 
 
И минут через десять,
Как соломенный стог,
Запылал зло и весело
Промтоварный ларек.
 
 
Заливать было поздно,
А рассеялся дым —
Исмаил был опознан
По зубам золотым.
 
 
Ветер тайн не просвищет,
След собакам не взять,
Но нашли на кострище
Белокурую прядь.
 
 
Увозили девчонку,
Все рыдали ей вслед.
На запястьях защелкнут
Белой стали браслет.
 
 
Снятый предохранитель
Да платочек по лоб.
Никогда не увидеть
Ей родимых хрущоб…
 
 
Сколько лет миновало,
Парни водят подруг,
Как ни в чем не бывало,
На автобусный круг.
 
 
И смеются ребята,
Им совсем невдомек,
Что стоял здесь когда-то
Промтоварный ларек.
 

Городской романс

 
Стоит напротив лестницы
Коммерческий ларек.
В нем до рассвета светится
Призывный огонек.
 
 
Там днем и ночью разные
Напитки продают:
Ликеры ананасные
И шведский «Абсолют».
 
 
Там виски есть шотландское,
Там есть коньяк «Мартель»,
«Текила» мексиканская,
Израильский «Кармель».
 
 
Среди заморской сволочи
Почти что не видна,
Бутылка русской водочки
Стоит в углу одна.
 
 
Стоит скромна, как сосенка,
Средь диких орхидей,
И этикетка косенько
Приклеена на ней.
 
 
Стоит, как в бане девочка,
Глазенки опустив,
И стоит в общем мелочи,
Ивановский разлив.
 
 
Надежда человечества
Стоит и ждет меня,
Сладка, как дым отечества,
Крепка, словно броня.
 
 
Стоит, скрывая силушку,
Являя кроткий нрав.
Вот так и ты, Россиюшка,
Стоишь в пиру держав.
 
 
Ославлена, ограблена,
Оставлена врагу.
Душа моя растравлена,
Я больше не могу.
 
 
Пойду я ближе к полночи
В коммерческий ларек,
Возьму бутылку водочки
И сникерса брусок.
 
 
Я выпью русской водочки
За проданную Русь,
Занюхаю я корочкой
И горько прослезюсь.
 
 
Я пью с душевной негою
За память тех деньков,
Когда в России не было
Коммерческих ларьков.
 
 
Когда сама история
Успех сулила нам,
Когда колбаска стоила
Два двадцать килограмм.
 
 
Давно бы я повесился,
Я сердцем изнемог,
Но есть напротив лестницы
Коммерческий ларек.
 

История с географией

 
Великой Родины сыны,
Мы путешествовали редко.
Я географию страны
Учил по винным этикеткам.
 
 
Лишь край граненого стакана
Моих сухих коснется уст,
От Бреста и до Магадана
Я вспомню Родину на вкус.
 
 
Пусть никогда я не был там,
Где берег Балтики туманен.
Зато я рижский пил бальзам
И пил эстонский «Вана Таллинн».
 
 
В тревожной Западной Двине
Я не тонул, держа винтовку,
Но так приятно вспомнить мне
Про белорусскую «Зубровку».
 
 
И так досадно мне, хоть плачь,
Что отделилась Украина,
А с ней «Горилка», «Спотыкач»
И Крыма всяческие вина.
 
 
Цыгане шумною толпою
В Молдове не гадали мне.
Мне помогали с перепою
Портвейн «Молдавский», «Каберне».
 
 
И пусть в пустыне Дагестана
Я не лежал недвижим, но
Я видел силуэт барана
На этикетках «Дагвино».
 
 
Пускай я не был в той стране,
Пусть я всю жизнь прожил в России,
Не пей, красавица, при мне
Ты вина Грузии сухие.
 
 
Сейчас в газетных номерах
Читаю боевые сводки.
А раньше пил я «Карабах»
Для лакировки, после водки.
 
 
Хоть там сейчас царит ислам
И чтут Коран благоговейно,
Но лично для меня «Агдам»
Был и останется портвейном.
 
 
Да, не бывал я ни хера
В долинах среднеазиатских,
Но я попью вина «Сахра»,
И век бы там не появляться.
 
 
Я географию державы
Узнал благодаря вину,
Но в чем-то были мы не правы,
Поскольку пропили страну.
 
 
Идет война, гремят восстанья,
Горят дома, несут гробы.
Вокруг меняются названья,
Границы, флаги и гербы.
 
 
Теперь я выпиваю редко,
И цены мне не по плечу,
Зато по винным этикеткам
Сейчас историю учу.
 

Последний гудок

 
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп с разрывающим душу гудком
Мы в тело земли опустили.
 
 
Серели шинели, краснела звезда,
Синели кремлевские ели.
Заводы, машины, суда, поезда
Гудели, гудели, гудели.
 
 
Молчала толпа, но хрустела едва
Земля, принимавшая тело.
Больная с похмелья моя голова
Гудела, гудела, гудела.
 
 
Каракуль папах и седин серебро…
Оратор сказал, утешая:
«Осталось, мол, верное политбюро,
Дружина его удалая».
 
 
Народ перенес эту скорбную весть,
Печально и дружно балдея.
По слову апостола не было здесь
Ни эллина, ни иудея.
 
 
Не знала планета подобной страны,
Где надо для жизни так мало,
Где все перед выпивкой были равны
От грузчика до адмирала.
 
 
Вся новая общность – советский народ
Гудел от Москвы до окраин.
Гудели евреи, их близок исход
Домой, в государство Израиль.
 
 
Кавказ благодатный, веселая пьянь:
Абхазы, армяне, грузины…
Гудел не от взрывов ракет «Алазань»
Вином Алазанской долины.
 
 
Еще наплевав на священный Коран,
Не зная законов Аллаха,
Широко шагающий Азербайджан
Гудел заодно с Карабахом.
 
 
Гудела Молдова. Не так уж давно
Он правил в ней долгие годы.
И здесь скоро кровь, а совсем не вино
Окрасит днестровские воды.
 
 
Но чувствовал каждый, что близок предел,
Глотая крепленое зелье.
Подбитый КАМАЗ на Саланге гудел
И ветер в афганских ущельях.
 
 
Ревели турбины на МИГах и ТУ,
Свистело холодное пламя.
Гудели упершиеся в пустоту
Промерзшие рельсы на БАМе.
 
 
Шипели глушилки, молчали АЭС.
Их время приходит взрываться.
Гудели ракеты, им скоро под пресс,
Защита страны СС-20.
 
 
Над ним пол-Европы смиренно склонит
Союзников братские флаги,
Но скоро другая толпа загудит
На стогнах Берлина и Праги.
 
 
Свой факел успел передать он другим.
Сурово, как два монумента,
Отмечены лица клеймом роковым,
Стояли Андропов с Черненко.
 
 
Не зная, что скоро такой же конвой
Проводит к могильному входу
Их, жертвою павших в борьбе роковой,
Любви безответной к народу.
 
 
Лишь рвалось, металось, кричало: «Беда!»
Ослепшее красное знамя,
О том, что уходит сейчас навсегда,
Не зная, не зная, не зная.
 
 
Пришла пятилетка больших похорон,
Повеяло дымом свободы.
И каркала черная стая ворон
Над площадью полной народа.
 
 
Все лица сливались, как будто во сне,
И только невидимый палец
Чертил на кровавой кремлевской стене
Слова Мене, Текел и Фарес.
 
 

* * *

С тех пор беспрерывно я плачу и пью
И вижу венки и медали.
Не Брежнева тело, а юность мою
Вы мокрой землей закидали.
 
 
Я вижу огромный разрушенный дом
И бюст на забытой могиле.
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили.