Пётр Петрович проснулся довольно рано и, по принятому им после праздников обыкновению, посмотрел в зеркало.

Довольно странное лицо!

Гм… Где он видал это лицо?

Не то в Альказаре, не то в участке… Удивительно странное лицо, а между тем как будто несколько знакомое.

Где они встречались?

В Альказаре? Нет. В Альказар такое лицо не пустят.

Должно быть, в участке.

Пётр Петрович позвонил.

– Чёрт тебя знает, за чем ты смотришь! Что это висит?

– Зеркало-с.

– «Зеркало-с»! А ты протри глаза-то. Вместо зеркала палитру с ученического бала повесил. Пьяницы!

– Никак нет-с. Зеркало.

Гм… Должно быть, и действительно зеркало, если уверяет.

– А если зеркало, то, значит, грязное.

– Никак нет-с. Чистое.

– «Чистое». Пшёл вон!

– Письма тут-с.

– Положи и убирайся.

Пётр Петрович взял пиджак и протёр зеркало.

Неряхи!

Ну-ка, теперь взглянем.

То есть, шут его знает, как эти зеркала делают.

Ничего похожего!

Какое-то странное лицо, на котором красок хватило бы для целой большой батальной картины.

Красная, синяя, жёлтая… Престранное лицо. Импрессионистское лицо!

Ей Богу, словно импрессионист взял да смех нарисовал! Тьфу!

Пётр Петрович лёг, повернулся лицом к стене и начал думать.

Удивительные иногда бывают лица!

Букет какой-то на голове.

Он осторожно пощупал. Нет, голова, а не букет.

Престранно…

Пётр Петрович начал вспоминать.

Шут его знает, никак не припомнишь.

Надо позвонить.

– Чего прикажете?

– Чаю давай. Не знаешь? Этакое глупое животное.

– Да вы сами авчирашнего числа изволили сказать, что вы чаю больше не пьёте. Чтоб вас, значит, мятой по утрам поить…

– Мятой? Какой мятой?

– Потому, как вы говорили, что от вас очинно винный дух идёт, и господа, которые акцизные, к вам очинно за это пристают. Вы авчера даже под кроватью акцизных искали.

– Ты чего ж улыбаешься, негодяй? Ты как смеешь улыбаться? Искал, значит нужно было, если искал.

– Помилте, нешто я улыбаюсь? Мы никогда не согласны даже улыбаться…

– И не смей. Ничего смешного тут нет. Пошёл к чёрту! Чаю…

Пётр Петрович прошёлся по комнате.

Гм… Акцизного искал. Это престранно: под кроватью акцизного искать!

И мяту хотел пить.

Никогда, кажется, такого удивительного желания не являлось.

Хорошо бы спросить, какой сегодня день.

Неловко только как-то.

Пётр Петрович покосился на вошедшего с чаем лакея.

– Куда идёшь? Стой.

– Чего ж стоять? Чай подал. Комнаты убирать надоть.

– А я тебе говорю: стой.

– Слушаю-с.

– Иван!..

– Что прикажете?

Нет, чёрт возьми, неловко.

– Ничего не прикажу!

Пётр Петрович прошёлся по комнате.

– Чего ж ты молчишь, Иван?

– Мы Иван.

– Чего ж ты молчишь? Тебя спрашивают, а ты молчишь.

– Да вы ничего…

– Мало ли что ничего! Так бы понимать должен. Не первый год служишь. Ты много пил на масленице?

– Никак нет-с.

– Ну, что ты врёшь. По лицу не видно, что пьёшь? Сразу видно. Безобразие! Пьют до того, что забывают, какой нынче день. Наррродец!

– Никак нет-с.

– «Никак нет-с». Ну, скажи-ка, скажи, какой нынче день?

– Да чего же я буду говорить, ежели знаю?

– А я тебе говорю, скажи.

– А мне и говорить нечего. Знаю.

– А знаешь, – скажи.

– А мне и говорить нечего. Вы и без меня знаете.

– Да что ж это, секрет, что ли? Что и сказать нельзя!

– Никаких секретов. А только не к чему-с.

– Ну, а если я тебя спрашиваю, что у тебя язык отсохнет сказать?

– Да не к чему-с.

– Иван!!! Я тебя как хозяин спрашиваю, какой сегодня день? Изволь отвечать, – или расчёт. Понял?

Конец ознакомительного фрагмента.