Она писала о доверии к человеку. Пусть даже маленькому, пусть даже к первоклашке.
"Завтра была война" Б.Васильев
Крапивин не мой, мой Железников. Знаю, что все, кто есть кто-то, должны любить Владислава Петровича, ну так, ему и без меня поклонников хватает. Знакомство случилось в начале восьмидесятых, когда журнал "Пионер" печатал "Журавленка и молнии", влюбилась в Журку с Иринкой, а как можно было не влюбиться? Как вообще мог существовать в советском пространстве человек, который мог так говорить о жизни детей? Таких, как я, чуть старше или чуть младше, переживающих потрясение от первого удара о тотальную ложь, которая пропитывала тогдашнюю жизнь как липкий сироп бисквитные коржи.
На фоне повсеместной борьбы хорошего с лучшим, сбора макулатуры и металлолома, соревнования за правофланговость и прочих соплей-на-мармеладе эта повесть была о настоящих людях, о столкновении с большим злом и мелкими пакостями. О тех, кто, позволяет себе обманывать и подличать, потому что все вокруг так делают; о том, что родители не могут и не хотят понять детей; о том, что когда теряешь друга, это как-будто рушится мир. И отблеск высокой романтики на повседневности, зубцы и башни сказочных замов, где в реальности ничего, романтичнее водокачки. Дети Крапивина как посланцы неведомых цивилизаций, лишенные памяти, но отсвет сказочной родины падает на них даже в самый хмурый день.
Может быть эта сказочность и отвратила меня от мэтра. Сама-то я если кем себя и ощущала, то никак не Принцессой Галактики, скорее крыской помойной - вечно со сбитыми до коросты коленками, локтями и ладонями; руки в цыпках и волосы выбивались из косички мышиного цвета не локончиками, а противными отдельными волосками; никакой мальчик со шпагой в меня не влюблялся, а старший сосед Сашка если и таскал за собой на улицу Казачью играть в мослы с приятелями, так это потому, что лет с шести читала ему вслух учебники - у него с пониманием прочитанного было плохо, теперь такое называется дислексией, а тогда попросту говорили "тупой".
Но есть еще причина, по какой не стала адептом Крапивина в детстве, по какой все попытки читать его позже заканчивались одной, прочитанной до конца книгой без желания продолжить. Настоящая причина в кучке песка на асфальте. Вы, может быть, не вспомните, но в "Журавленке" у героя был лучший друг, еще до переезда в город. Они с родителями поехали летом отдыхать на юг и машина, на приличной скорости входя в поворот, наехала на кучку песка, которая просыпалась из кузова впереди идущего грузовика. Машина вылетела на встречку, разбилась и не стало у Журки друга. Понимаете. о чем я? Такую кучку песка можно найти во всякой книге этого автора. Тотальная уверенность в неправильном и несправедливом мироустройстве, которую Крапивин исподволь передает своим читателям. Если ад - это отсутствие Бога, то герои Крапивина живут в аду, спроектированном для них чутким, заботливым, понимающим творцом.
В "Дагги-Тиц" роль кучки песка играет история Бориса - главы и идейного вдохновителя Штурманетты, отчасти дворового клуба, частью детского самодеятельного театра. Полуподвал, который он и девушка Зоя вместе с детьми очистили от хлама, отремонтировали и оборудовали под ребячий клуб, приглянулся местному толстосуму. После чего трое парней постарше стали членами клуба, а потом обвинили руководителя в сексуальных домогательствах. Бориса немедленно арестовали, поместив в камеру к уголовникам, где, не дожив до суда, он скончался от побоев. И эта история стала пеплом Клааса, бьющимся в грудь членов Штурманетты.
Оставим на совести автора дичайшую и, благо, совершенно нежизненную ситуацию, для него это стандартный сюжетный ход, одна из как-бы, неосновных линий, которая является главным двигателем сюжета в обе стороны. Такие вещи Крапивин привычно дублирует и подает под всеми возможными соусами не раз на протяжении книги: ты в сердцах говоришь своим мучителям "чтоб вы все сдохли!", и умирают два дорогих тебе существа; неважно, что одно из них муха, а второй погиб несколькими месяцами раньше - в мире все туго переплетено и ты каким-то неведомым способом зацепил своим проклятьем нергетическую линию жизни Бориса, не позволил ему остаться в живых там, в прошлом.
Может и есть в этом какая-то доля правды, но, думаю, лишать доведенного до отчаяния мальчишку хотя бы такой возможности стравить пар - значило бы обречь его на жестокий психоз или реальное преступление, а танцы с бубнами вокруг того, "как слово наше отзовется", чистой воды спекуляция. Любите вы сами своего Крапивина, а я стану Железникова, у которого герои попадают в чудовищные ситуации, становятся объектами бойкота и травли не по своей вине, но и не вовсе беспричинно, а за локальной горечью сегодняшнего дня стоит глобальное ощущение мира, устроенного правильно и справедливо.