Когда-то он был новеньким, весёлым, резвым, шустро поднимающимся наверх и спускающимся вниз. Но спустя двадцать лет, он стал старым, тёмным, грязным, скрипящим и вечно недовольным. В общем-то, он был таким, какими были его многочисленные товарищи, с одной только разницей: у него была душа. Да-да, самая настоящая, человеческая, остро чувствующая боль и радость, горе и унижение. Как она в него попала? Бог весть. Видимо, из соседнего цеха, в котором эти души собирали. Его звали Лифт, и был у него личный серийный номер «В-28.05.07».

Каждое утро, в шесть часов, с восьмого этажа спускался толстый мужчина, в грязной расстегнутой толстовке, с вываливающимся из растянутых штанов пузом. В руках у него был поводок, на котором он выгуливал свою бежевую, с огромными патлами собаку. Когда она вставала на задние лапы, опираясь передними на грудь хозяина, то доставала до кнопки «10 этаж». Осенью, промокнув под дождём, собака трясла в Лифте своими лохмами, отчего все стены покрывались грязными каплями и невыносимо пахло псиной. Лифт чихал, морщился, скрипел, но всё равно довозил пассажиров до нужного этажа.

В 7:30 Лифт спускал с седьмого этажа тринадцатилетнюю школьницу, с подведёнными глазами, выразительными бровями и блестящими губами, пахнущую невероятно дорогим маминым парфюмом, от которого у Лифта кружилась голова. Девочка всегда была весела, подвижна, её челюсти не закрывались, потому что жевали «Орбит». На первом этаже (это была её традиция) она доставала изо рта слюнявую жвачку, скатывала колобком и кидала на пол Лифта, от этого под ногами образовывались резиновые затоптанные кляксы. Лифт каждый раз незаметно для девочки прилеплял жвачку к её ботильонам. Жвачка тянулась долго, а потом лопалась: часть возвращалась в Лифт, а другая крепко держалась за подошву рыжих ботильонов.

В 07:40 с седьмого этажа Лифт спускал молодого беспечного парня, который любил пиво, семечки и велосипед. Велосипед у него был дорогой, огромный, с широкими колёсами. Парень на заднем колесе вкатывал его в Лифт, а переднее ставил на стену, отчего Лифт был расписан колёсным орнаментом. Было красиво, но грязно и попахивало резиной. Лифт терпеть не мог этого неряху, который не вытирал стены за своим велосипедом, и часто не желал закрываться, а когда закрывался, то обязательно прихлопывал дверями ботинок молодого человека.

В 07:45 в Лифт вваливался паренёк с девятого этажа, лет одиннадцати. Когда он ехал в Лифте, то напевал «грязные» песни, думая, что его никто не слышит. А Лифт, закрывая свои уши рекламой пиццы, недоумевал, как может такой маленький человек петь такую похабщину? Поэтому Лифт специально дёргался, раскачивался и останавливался не на том этаже, который был нужен мальчугану. Тот злился и бил ногами двери Лифта.

Ещё одним пугающим пассажиром был пьяница с пятого этажа. Заходя в Лифт, он всегда закуривал дешёвые вонючие сигареты: Лифт наполнялся сизым дымом, начинал кашлять, задыхаться, ещё сильнее скрипеть. Запах долго не выветривался. От него страдали и другие жильцы, которые, заходя в Лифт, или старались не дышать, или дышали через свои воротники.

Но была одна пара, которая в юности решила, что Лифт ─ место для поцелуев (он помнил их молодыми). И всякий раз, когда они заходили в Него, начинали целоваться. Лифт никогда им не мешал, затаив дыхание, опускал влюблённых на первый этаж и, стараясь не скрипеть, открывал двери. Он незримо радовался счастью других и расцветал розами.

Но однажды огромным унижением для Лифта стало поведение четвероклассницы с шестого этажа. От нечего делать она выцарапала ключом от квартиры матерные слова на самом видном месте. Это так Лифт оскорбило, что он целую неделю проболел. Его еле вылечили.

Ещё один раз над Лифтом надругались: половозрелая компания, поднимающаяся на верхний этаж, подожгла спичками пластмассовые кнопки. Лифт плакал чёрными расплавленными слезами, но его никто не слышал. Сожжённые кнопки заменили на металлические болванки, которые напоминали о произошедшем варварстве. Именно в тот момент душа Лифта надорвалась. Ему стало всё безразлично. Он часто стал ломаться, не выходить на работу, долго стоял на втором этаже с открытыми дверями.

И всё же была одна женщина, которая жалела Лифт, мыла, тёрла и разговаривала с ним: «Да кто же тебя, мой миленький, так испачкал? Разве можно отодрать от пола эту резину? А что они сделали с твоими стенами? Бедолага!» Лифт прислушивался к словам-жалейкам и потихоньку отходил от человеческой жестокости, ведь ласковое слово и кошке приятно, а уж живому Лифту тем более.

Но самым окаянным был первоклассник Петька. Он жил на первом этаже, а Лифт принимал за свой весёлый аттракцион. С гиком он вносился в Него, нажимал кнопку десятого этажа и начинал раскачивать Лифт из стороны в сторону, отчего у Лифта лопались тросы-вены, а сердце-мотор так гудело, что того и гляди случится апоплексический удар. Когда же сорванец начинал подпрыгивать, удары его ног эхом отражались в шахте. У Лифта кружилась голова. И наконец Лифт не выдержал: он захворал, впал в депрессию и… и остановился. Навсегда.

Душа Лифта вдруг стала маленькой, свернулась пушистым комочком и закатилась в самый дальний, грязный угол Лифта. Как её не пытались оттуда достать ─ ничего не получалось. Душа как будто заснула, впала в оцепенение от людской жестокости, от чёрной неблагодарности, от детского никем не останавливаемого невежества, бескультурья. И только один вопрос мучал и не давал покоя: «За что они так со мной?»

Лифт болел долго. И всё это время жители подъезда поднимались на свои этажи без своего Лифта. И всякий раз маленькая старушка с продуктовой сумкой, останавливаясь в лестничном проёме, с надеждой смотрела на дверцы Лифта ─ не ожил ли он? Молодой толстяк похудел, потому что теперь он на себе тягал велосипед и сожалел о сломанном Лифте. Собака закруживалась по лестнице и с тоской смотрела на дверцы Лифта, а её хозяин, словно читая мысли животного, отвечал: «Ещё не починили. Пешком пойдём». Пьяница теперь часто валялся в подъезде, так и не найдя в себе сил подняться наверх. А вскоре и вовсе подхватил воспаление лёгких от холодного бетона и умер. Девочка с седьмого этажа почему-то перестала жевать жвачку. А вот Петька подрос, да к тому же кто-то из соседей пожаловался родителям на то, что видел, как он Лифт ломал. Мать сына выпорола. Это парня просветлило.

Год, целый год, лифтовых дел мастер пытался Лифт уговорить. Он понял, что это за Лифт, он был очень мудрым мастером, который долго жил на свете и всякого насмотрелся. И наконец уговорил:

─ Да пойми ты, они поняли, как бессердечно к тебе относились. Они сами себя уже наказали.

─ Ты думаешь поняли? ─ всхлипывал Лифт. ─ И теперь не станут надо мной издеваться?

─ Они хоть и эгоистичные люди, но всё же люди, которые могут исправиться. Ты их прости. Они больше не будут тебя ломать, наоборот, станут беречь.

─ Ну, ладно, я ещё раз попробую их полюбить, только ты напиши над моими дверцами, чтобы они знали. Обязательно напиши! Напишешь?

─ Обязательно напишу!

И лифтовых дел мастер крупными красивыми буквами написал: «Лифт живой! Не обижайте!»