Песни 1960–1966 годов

Сорок девять дней

 
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых – Федотов Иван.
 
 
Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
 
 
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, —
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.
 
 
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
 
 
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
 
 
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
 
 
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
 
 
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
 
 
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
 
 
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
«Ребята! – Еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
 
 
Забудем про пищу – чего там! —
А вспомним про наших солдат…»
«Узнать бы, – стал бредить Федотов, —
Что у нас в части едят».
 
 
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летит вертолет.
 
 
…Окончены все переплеты —
Вновь служат, – что, взял, океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
 

1960

Татуировка

 
Не делили мы тебя и не ласкали
А что любили – так это позади, —
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Алеша выколол твой образ на груди.
 
 
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, —
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я – тем более!» – мне Леша отвечал.
 
 
А теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней – попробуй разбери:
У него – твой профиль выколот снаружи,
А у меня – душа исколота внутри.
 
 
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, —
Пусть слова мои тебя не оскорбят, —
Я прошу, чтоб Леха расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
 
 
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
 
 
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя – верней твоя – татуировка
Много лучше и красивей, чем его!
 

1961

«Я был душой дурного общества…»

 
Я был душой дурного общества,
И я могу сказать тебе:
Мою фамилью-имя-отчество
Прекрасно знали в КГБ.
 
 
В меня влюблялася вся улица
И весь Савеловский вокзал.
Я знал, что мной интересуются,
Но все равно пренебрегал.
 
 
Свой человек я был у скокарей,
Свой человек – у щипачей, —
И гражданин начальник Токарев
Из-за меня не спал ночей.
 
 
Ни разу в жизни я не мучился
И не скучал без крупных дел, —
Но кто-то там однажды скурвился, ссучился —
Шепнул, навел – и я сгорел.
 
 
Начальник вел себя не въедливо,
Но на допросы вызывал, —
А я всегда ему приветливо
И очень скромно отвечал:
 
 
«Не брал я на душу покойников
И не испытывал судьбу, —
И я, начальник, спал спокойненько,
И весь ваш МУР видал в гробу!»
 
 
И дело не было отложено
И огласили приговор, —
И дали все, что мне положено,
Плюс пять мне сделал прокурор.
 
 
Мой адвокат хотел по совести
За мой такой веселый нрав, —
А прокурор просил всей строгости —
И был, по-моему, неправ.
 
 
С тех пор заглохло мое творчество,
Я стал скучающий субъект, —
Зачем же быть душою общества,
Когда души в нем вовсе нет!
 

1962

«Позабыв про дела и тревоги…»

 
Позабыв про дела и тревоги
И не в силах себя удержать,
Так люблю я стоять у дороги —
Запоздалых прохожих пугать!
 
 
«Гражданин, разрешите папироску!»
«Не курю. Извините, пока!»
И тогда я так просто, без спросу
Отбираю у дяди бока.
 
 
Сделав вид, что уж все позабыто,
Отбежав на полсотни шагов,
Обзовет меня дядя бандитом,
Хулиганом – и будет таков.
 
 
Но если женщину я повстречаю —
У нее не прошу закурить,
А спокойно ей так намекаю,
Что ей некуда больше спешить…
 
 
Позабыв про дела и тревоги
И не в силах себя удержать,
Так люблю я стоять на дороге!..
Только лучше б мне баб не встречать!
 

1963

Серебряные струны

 
У меня гитара есть – расступитесь, стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены —
Только не порвите серебряные струны!
 
 
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье —
Кто бы заступился за мой возраст юный!
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части —
Только б не порвали серебряные струны!
 
 
Но гитару унесли, с нею – и свободу, —
Упирался я, кричал: «Сволочи, паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду —
Только не порвите серебряные струны!»
 
 
Что же это, братцы! Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!
Загубили душу мне, отобрали волю, —
А теперь порвали серебряные струны…
 

1962

Тот, кто раньше с нею был

 
В тот вечер я не пил, не пел —
Я на нее вовсю глядел,
          Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
          Что мне не светит.
 
 
И тот, кто раньше с нею был, —
Он мне грубил, он мне грозил.
          А я все помню – я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши,
          Ведь слишком рано!»
 
 
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл, —
          И как-то в осень, и как-то в осень —
Иду с дружком, гляжу – стоят, —
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
          Их было восемь.
 
 
Со мною – нож, решил я: что ж.
Меня так просто не возьмешь, —
          Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
          Так было надо.
 
 
Но тот, кто раньше с нею был, —
Он эту кашу заварил
          Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на плечи повис, —
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!» —
          Но было поздно.
 
 
За восемь бед – один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, —
          Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек.
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
          И я держался.
 
 
Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
          Но я прощаю, ее – прощаю.
Ее, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
          Не извиняю.
 
 
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
          Я повстречаю!
 

Лежит камень в степи

Артуру Макарову

 
Лежит камень в степи,
А под него вода течет,
А на камне написано слово:
          «Кто направо пойдет —
          Ничего не найдет,
          А кто прямо пойдет —
          Никуда не придет,
          Кто налево пойдет —
          Ничего не поймет
          И ни за грош пропадет».
 
 
Перед камнем стоят
Без коней и без мечей
И решают: идти иль не надо.
          Был один из них зол,
          Он направо пошел,
          В одиночку пошел, —
          Ничего не нашел —
          Ни деревни, ни сел, —
          И обратно пришел.
 
 
Прямо нету пути —
Никуда не прийти,
Но один не поверил в заклятья
          И, подобравши подол,
          Напрямую пошел, —
          Сколько он ни бродил —
          Никуда не забрел, —
          Он вернулся и пил,
          Он обратно пришел.
 
 
Ну а третий – был дурак,
Ничего не знал и так,
И пошел без опаски налево.
          Долго ль, коротко ль шагал —
          И совсем не страдал,
          Пил, гулял и отдыхал,
          Ничего не понимал, —
          Ничего не понимал,
          Так всю жизнь и прошагал —
          И не сгинул, и не пропал.
 

1962

Большой Каретный

Левону Кочаряну

 
Где твои семнадцать лет?
          На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
          На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
          На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
          На Большом Каретном.
 
 
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нем.
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
          Еще бы, ведь
 
 
Где твои семнадцать лет?
          На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
          На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
          На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
          На Большом Каретном.
 
 
Переименован он теперь,
Стало все по новой там, верь не верь.
И все же, где б ты ни был, где ты ни бредешь,
Нет-нет да по Каретному пройдешь.
          Еще бы, ведь
 
 
Где твои семнадцать лет?
          На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
          На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
          На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
          На Большом Каретном.
 

1962

«Сколько лет, сколько лет…»

 
Сколько лет, сколько лет —
Все одно и то же:
Денег нет, женщин нет,
Да и быть не может.
 
 
Сколько лет воровал,
Сколько лет старался, —
Мне б скопить капитал —
Ну а я спивался.
 
 
Ни кола ни двора
И ни рожи с кожей,
И друзей – ни хера,
Да и быть не может.
 
 
Сколько лет воровал,
Сколько лет старался, —
Мне б скопить капитал —
Ну а я спивался…
 
 
Только – водка на троих,
Только – пика с червой, —
Комом – все блины мои,
А не только первый.
 

1966

«За меня невеста отрыдает честно…»

 
За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.
 
 
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара – без струны.
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
 
 
Мне нельзя на волю – не имею права, —
Можно лишь – от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо —
Можно только неба кусок, можно только сны.
 
 
Сны – про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют.
 

1963