Часть I. В старом свете

Есть в каждой нравственной системе

Идея, общая для всех:

Нельзя и с теми быть, и с теми,

Не предавая тех и тех.

Губерман

В мастерской художника

Раздался звонок, и в класс вошёл учитель истории. Он выглядел не намного старше своих учеников, и, если бы не журнал в руках, его вполне можно было принять за старшеклассника. Поздоровавшись, он остановил взгляд на Боре и спросил:

– Ты новенький?

– Да, – ответил Коган, вставая.

– Как тебя зовут?

– Боря.

– А меня Василий Николаевич Горюнов. Откуда ты приехал?

– Из Риги.

– Из такой глуши и сразу в Москву?!

– Рига – не глушь, – возразил Боря.

– Конечно, нет, но всё-таки Москва – столица. Говорят, об этом известно не только во всём мире, но даже у вас в Латвии.

– Врут, – резко сказал Боря, – мы там, у себя, круглей ведра ничего не видели, а щи до сих пор лаптем хлебаем.

– Не обижайся, – улыбнулся Горюнов, – ведь по сравнению с нами вы всё-таки провинция. Здесь в прежние времена даже царь жил.

– Так точно, Вася Величество, – сказал Боря, вытянувшись по стойке «смирно».

Класс захохотал, а Горюнов, подождав, пока все успокоятся, сказал:

– Ты, оказывается, шутник.

– Я не шутник, я только учусь.

– Имей в виду, что я твой классный руководитель, и ты должен со мной дружить.

– Я стараюсь, – ответил Боря, который уже израсходовал весь запас дерзости.

Горюнов открыл журнал, отметил отсутствующих и вызвал одного из учеников к доске. Мальчик немного заикался, и, пока он отвечал, Боря, чтобы успокоиться, нарисовал на промокашке скучающую рожицу с широко открытым ртом. Горюнов увидел это и сказал:

– Сегодня после уроков у меня будет кружок рисования, приходи.

– Да я не умею, это так…

– Всё равно приходи, будешь позировать. Мои ребята ещё никогда не видели шутников из Риги.

– Не могу, я должен быть дома.

– Ну, что ж, не можешь, так не можешь, – Василий Николаевич поставил отметку, посмотрел на часы и начал рассказывать о правлении Павла I, о заговоре против него и об его убийстве. Делал он это так, как будто сам был свидетелем событий, и до звонка все ученики слушали его с неослабевающим интересом. Только Боря думал о том, что в первый же день нажил себе врага.

После урока он подошёл к Горюнову и извинился, а тот выслушал его и сказал:

– Ладно, но в качестве наказания к следующему уроку ты должен будешь подготовить доклад минут на десять о роли Александра I в убийстве отца.

– А где я возьму литературу?

– В библиотеке, там всё есть.

На следующий урок Василий Николаевич не пришёл, а завуч сказал, что у него воспаление лёгких. Не было Горюнова в школе ещё целую неделю, и Боря предложил нескольким одноклассникам навестить его, но все они нашли какие-то отговорки. Тогда он купил яблок и пошёл один.

Классный руководитель был бледен и непричёсан, а его слезящиеся глаза смотрели на Борю с нездоровым блеском.

– А, шутник из Риги, – сказал он, открывая дверь, – заходи.

– Я вам гостинец принёс, Василий Николаевич, вот, – он протянул учителю пакет, – а кроме того, я думал, что у вас наверняка есть книги о Павле I.

– Если ты не боишься заразиться, то шлёпай в мою мастерскую, – Горюнов указал на дверь в большую комнату, – а я пока приведу себя в порядок.

– Василий Николаевич, я думал, вам нужно помочь, в магазин сходить или купить что-нибудь.

– Нет, не надо. Я живу с мамой, а она смотрит за мной как за младенцем. Да не стой ты как столб, проходи.

Комната была завалена картинами. Они лежали на полу и висели на стенах. Боря с любопытством переводил взгляд с одной на другую, а когда повернулся и увидел полотно, висевшее слева от двери, замер.

На нём была изображена молодая красивая женщина, которая стояла на коленях, обхватив руку Иисуса Христа. По щекам её текли слёзы, она каялась в своих грехах и стремилась получить благословение Божье. Иисус готов был простить её, но прикосновение её чувственных губ и мысли о грехах, которые она совершала, преобразили его. Из отрешённо-бесстрастного вершителя судеб он превратился в похотливого самца с горящими от возбуждения глазами. Плоть его восстала, он с огромным трудом сдерживал вожделение и думал уже не об отпущении грехов, а о том, как овладеть этой прекрасной грешницей. Обе его ипостаси были заключены в одном теле и неразделимы как сиамские близнецы.

Картина настолько поразила Бориса, что он не сразу перевёл взгляд на вошедшего в мастерскую учителя истории. Ему показалось, что глаза Горюнова блестели не только от болезни. Похоже, художник лечился от воспаления лёгких более сильным средством, чем чай с мёдом, и это лекарство сделало его значительно разговорчивее.

– Картина называется «Искушение Христа», – сказал Горюнов.

– Потрясающая вещь.

Василий Николаевич улыбнулся. Ему льстило восхищение Когана. Это было время «оттепели», когда писать на религиозные темы позволялось, но рассчитывать на выставку таких картин было ещё нельзя.

– Что вас натолкнуло на этот сюжет? – спросил Боря.

– Действительность.

– Какая действительность, в России уже давно церквей не осталось.

– Ошибаетесь, молодой человек, моя мама регулярно ходит в церковь.

– Да!? – удивился Коган. Так же, как большинство сверстников, он представлял себе верующих забитыми и невежественными людьми. Он даже не мог вообразить, что мать этого современного человека была религиозной.

– А вы?

– Что я?

– Вы верующий?

– Трудно сказать. Во всяком случае, я знаю Библию, и это помогает мне лучше понимать картины старых мастеров. Ведь большинство сюжетов они брали именно оттуда. Да и не только они, многие современные писатели лишь переиначивают библейские истории. Впрочем, ты меня не слушай. Считай, что я болен и не отвечаю за свои слова. Посмотри лучше мои работы.

Боря стал перебирать картины, аккуратно стоявшие около стены. Среди них были пейзажи, бытовые полотна, этюды к «Искушению Христа», а на одном из незаконченных холстов он вдруг увидел знакомое лицо.

– Откуда вы знаете эту женщину? – спросил он.

– Я её не знаю.

– А как же вы её рисовали?

– По памяти.

– Значит, вы её где-то видели!

– Она приезжала к нам на скорой, а я обратил на неё внимание потому, что именно такой представлял себе главную героиню рассказа Куприна «Жидовка». Но для того чтобы закончить портрет, мне нужно ещё раз её увидеть.

– Я могу вам это устроить.

– Как?

– Это моя мама.

– Ай-яй-яй, – воскликнул Горюнов, – как же я сразу не понял!

– У неё скоро день рождения, и я хочу сделать ей подарок. Портрет был бы лучшим, что только можно придумать. Сколько он стоит?

– Во-первых, он не закончен, а, во-вторых, шедевры не продаются. Я могу тебе его подарить, но для этого тебе придётся пригласить меня к себе. Кстати, как классный руководитель, я всё равно должен встретиться с твоими родителями.

– Хорошо, я спрошу, когда они смогут. Они тоже хотели с вами познакомиться, я говорил им про вас.

– Ты же обо мне ничего не знаешь.

– Так расскажите, Василий Николаевич.

Две недели одиночества и сорокаградусное лекарство, принятое до прихода Бори, сделали учителя истории более словоохотливым, чем обычно, и он кивнул.

* * *

Когда немцы напали на Советский Союз, Вася гостил в небольшом украинском городке у бабушки. Во время одного из налётов фашистской авиации бабушку убило осколком бомбы, а он чудом остался жив. Соседи отдали его в детский дом. Мать Васи, Ирина, узнав о начале войны, тотчас же поехала за ним из Москвы, где она жила с мужем. Когда она добралась до детского дома, ей сказали, что Вася умер.

– Вы его похоронили? – спросила она.

– Нет.

– Где он?

– В морге.

– Я хочу его видеть.

Медсестра – усталая пожилая женщина – дала ей ключи от морга и свечку. Морг оказался обычным подвалом. Дверь туда была не заперта, и как только Ира её открыла, маленькие тени бросились от неаккуратно сложенных трупов, занимавших большую часть комнаты.

«Крысы», – подумала она, и ей стало жутко от того, что её плоть и кровь, её ребёнок мог быть съеден этими тварями.

Она нашла Васю, взяла его на руки и заплакала, крепко прижав к груди. Она не смогла сохранить ему жизнь и решила хотя бы похоронить его по-человечески.

Узнав, где находится кладбище, она понесла туда сына, но по дороге ею овладело какое-то странное чувство. Что-то было не так. Она не могла понять, что именно, и только крепче прижимала Васю к себе. Вдруг она остановилась. Тело её сына было тёплым. Она решила, что бредит, дошла до ближайшей скамейки, села и попробовала губами его лоб. В этот момент он открыл глаза. От страха и радости она чуть не потеряла сознание. Руки её задрожали, и она разрыдалась.

Воскрешение Васи перевернуло её сознание. Она решила, что Бог совершил чудо, и у её сына великое предназначение. Эта уверенность поддерживала её во время тяжёлого пути в Москву.

За время её отсутствия муж ушёл на фронт, а после окончания войны вернулся со звездой Героя Советского Союза. Их соседи по коммунальной квартире погибли, и Горюновы заняли принадлежавшие им комнаты, став единственными владельцами очень большой квартиры. С этого момента Ирина уже не сомневалась, что находится под защитой Всевышнего. Она стала регулярно ходить в церковь и тайком от мужа крестила Васю.

В шесть лет Вася нашёл дома Библию с иллюстрациями Доре и начал их копировать. Ира показала рисунки сына своему духовному пастырю, отцу Никодиму, и тот посоветовал ей учить Васю рисованию. Она так и сделала, но вскоре её муж умер, и, хотя она получала пенсию как вдова Героя, на жизнь не хватало. Пытаясь хоть как-то помочь матери, Вася после седьмого класса поступил в художественное училище и стал получать стипендию.

Священник предложил ему написать картину из жития святых. Вася написал триптих, который привёл заказчика в восторг. Особенно понравилось ему, что мальчик продемонстрировал прекрасное знание Библии, и отец Никодим рекомендовал несовершеннолетнего богомаза своим коллегам.

За три года студент художественного училища расписал несколько десятков подмосковных церквей. Его картины гораздо больше были похожи на бытовые сцены из жизни селян. Единственным указанием на божественный характер героев служили чуть заметные нимбы над их головами.

Пропуски занятий вызвали недовольство руководства училища, а когда выяснилась их причина, Васю исключили из комсомола, объявили строгий выговор и вызвали на педсовет. Там его стали отчитывать, а он, оправдываясь, привёл в пример художников Возрождения, писавших на религиозные темы.

Директор прервал его, заявив, что теперь другое время, оно ставит перед работниками культуры принципиально новые задачи. Современный художник должен создавать произведения, понятные народу и воспевающие свободный труд.

Спорить с директором было бесполезно. Он во всём придерживался официальной точки зрения и от своих учеников требовал того же. Однажды на его уроке они разбирали рисунки Пушкина, и Вася сказал, что Пушкин рисовал весьма посредственно, просто он набил себе руку и мог набросать вполне сносный портрет, но это не искусство.

Тогда это вызвало недовольство директора, теперь же пререкания с ним вообще могли закончиться отчислением из училища. Для Васиной матери это было бы тяжёлым ударом, и ради неё он решил покаяться.

Директор, закончив обвинительную речь, потребовал от Васи обещания больше не работать в церквях.

Вася пообещал.

А вечером ему позвонил Арутюнов. Про него ходили самые разные слухи. Студенты говорили, что у него было несколько жён и много детей, но теперь он жил один, а в училище преподавал от скуки. На жизнь Арутюнов зарабатывал портретами вождей. Он пригласил Васю к себе, долго расспрашивал его, сочувственно кивал и говорил, что тоже вырос в бедной семье и вынужден был пробиваться сам. Ему очень хотелось стать хорошим художником, но скоро он понял, что материальное благосостояние невозможно сочетать с настоящим искусством. Он предпочёл деньги и стал писать портреты государственных деятелей. Иногда ему помогали студенты художественного училища. Для них это была возможность подработать и познакомиться с полезными людьми.

– Если ты хочешь, я возьму тебя в подмастерья, – сказал Арутюнов.

– Хочу, – ответил Вася.

Его новый работодатель в числе немногих избранных имел право не только на воспроизведение лиц, приближённых к особе императора, но даже и на изображение Самого. Пробиться к этой кормушке было гораздо сложнее, чем к богомазанию, потому что, в отличие от образа Создателя, который никому не был известен, портреты верных марксистов-ленинцев должны были быть одобрены специальной комиссией. Происходило это следующим образом. Сначала делали высококачественную фотографию члена Политбюро, затем её увеличивали и, используя как образец, создавали заготовку. Работа была очень ответственная, ибо, с одной стороны, надо было сохранить сходство с оригиналом, а с другой изобразить его так, чтобы его физиономия не выдавала откровенной глупости. После предварительного одобрения, художники доводили портрет и представляли его на рассмотрение специальной комиссии. Затем портрет утверждался, и его можно было продавать, а так как в любом учреждении Советского Союза должно было быть изображение хотя бы одного слуги народа, то художники, допущенные до бородки Ленина, бровей Брежнева или лысины Хрущёва, имели надёжный кусок хлеба. Конечно, многое зависело от коммивояжёра, но у Арутюнова он был выше всяких похвал. Он продавал вождей поштучно, получая за каждого цену, пропорциональную занимаемой должности¹. Недавно ему удалось сторговать оптом всех членов Политбюро. Закупило их главное управление бань, которым руководил сын одного из изображённых. Главный банщик страны был безнадёжным пьяницей. Папаша, желая пристроить отпрыска на хлебное место, создал для него Управление, отвоевал у Министерства культуры только что реставрированный дворец Юсупова, в котором хотели сделать музей, и выбрал сыну подходящего помощника. Заместитель ничего не стал менять во внутренней отделке Юсуповского дворца, выделив своему боссу барскую спальню, где тот и почивал в княжеской кровати после очередного запоя. Остальные работники располагались в бальной зале, не очень часто нарушая её тишину своим присутствием. Портреты предков князя, увековеченные знаменитыми художниками, заместитель трогать не велел, а между ними приказал развесить портреты членов Политбюро. Портрет же идейного создателя Управления он приобрёл в двух экземплярах – один для танцевального зала, другой в барскую спальню.

Через некоторое время Арутюнов стал бороться со своими многочисленными конкурентами за очень крупный заказ к очередной годовщине Октябрьской революции. После длительного сражения и многочисленных интриг он победил, но времени на работу осталось мало, и ему срочно требовался помощник, а так как Вася имел опыт писания святых, то, по мнению Арутюнова, членов Политбюро во главе с Бровеносцем он мог намалевать одной левой.

Картина называлась «Речь Генерального секретаря на съезде КПСС» и представляла собой огромное монументальное полотно. Арутюнов показал Васе эскизы будущей картины и предложил разработать образы делегатов Съезда – рабочего, колхозницы и представителя творческой интеллигенции.