Глава третья

В училище я приехал к 1 сентября. Спать всех поступивших в мореходку положили в столовой. Поставили койки, дали матрасы, подушки, белье, провели вечернюю проверку, и мы легли спать.

Отбой был в десять часов вечера. Я лег спать и сразу же уснул. Было такое ощущение, что мечты начинали сбываться. Какое-то чувство новизны, смешанной с романтикой не покидало всех.

Часов в одиннадцать кто-то громко закричал:

– Рота-а-а-а! Строиться! Быстро! Подъем!

Все только успели нормально уснуть. Вставать не хотелось, но делать было нечего, – в чужую мореходку со своим уставом не ходят.

Когда мы встали, оделись, и построились, как сумели, мы увидели в стельку пьяного парня лет двадцати двух. На нем кроме плавок и тельняшки ничего не было.

– Рота! Смирно! – Проорал он.

– Да пошел ты… – сказал кто-то из стоявших в строю.

– Что? Кто тут свою вонючую пасть раззявил? А? А ну быстро шаг вперед? – не унимался парень в тельняшке.

– Что все молчите, суки? Очко играет? Тогда не вякайте! – продолжал разоряться он. – Равняйсь! Смирно! Подонки… Да если вы хотели знать я уже десять лет как на флоте. Я старый мореман. У меня вся задница ракушками обросла. Я уже на Каспий ходил рыбу ловить, когда вы еще под стол ходили. Так, мне тут некогда вас учить жизни. Вопрос по существу – тушенка, сгущенка есть у кого?

Конечно, у кого-то что-то было, но отдавать этому пропитому малому то, что родная мама дала тебе в виде гостинца на черный день, не хотелось никому.

Это было начало восьмидесятых. Тогда ни сгущенки, ни тушенки в магазинах вообще не наблюдалось. Дефицит. Было такое впечатление, что многих продуктов не было и в помине. Кроме соленых зеленых помидоров, желтых огурцов в банках и хлеба. Нет, иногда попадались молочные продукты, но это если очень повезет.

Поэтому, конечно, ребята сочли за лучшее промолчать. Тише едешь – дальше будешь. Молчание – золото.

– Что молчите, суки, как воды в рот набрали? Что западло угостить голодного старшину второй статьи Военно-морского флота СССР?

– Молчите, значит. Ну ладно – молчите, молчите. Тогда так – быстро все разбежались и построились через сорок секунд со своими вещами.

– Быстро! – опять заорал «мореман».

– Сейчас шмон будет делать, – сказал кто-то со мной рядом.

Когда я брал свои вещи, я услышал, как кто-то шепотом сказал:

– Ребята, нас же больше ста человек. Давайте ему морду набьем! Что он выёбывается?

В столовую в это время вошел еще один парень в тельняшке и в джинсах. Видимо, и тот и другой в свое время учились в мореходке и только недавно ее закончили. Поэтому чувствовали себя богами, или почти богами. Так нам казалось. И, наверно, искренне считали, что вправе распоряжаться нами как хотят.

Вошедший увидел того парня, кто нас разбудил, и спросил его:

– Что, Витюха, абитуру строишь?

– Да, приходится, – нехотя отвечал пьяный Витюха, – совсем, суки, оборзели старших не уважают! Рота, стройся!

Мы уже построились, и стояли около своих вещей. Я стоял в первом ряду и где-то сзади услышал всё тот же шепот:

– Что вы смотрите на них? Давайте побьем их, нас же больше. Чего вы боитесь?

– Кто это там вякает в строю? – произнес пришедший бывший курсант.

– Вы не имеете права нам приказывать! – Услышал я где-то на правом фланге строя. Это говорил один из вновь поступивших в мореходку, что стояли сейчас со мной в одном строю ребят.

– Чего? – Не понял «мореман».

– Вы не имеете права нам приказывать! – Продолжал стоять на своём невидимый нами смельчак.

Я стоял на левом фланге строя, поэтому я не совсем понял, что произошло, вернее просто не заметил, однако, через какое-то мгновение я видел, как перед строем двое бывших курсантов, что разбудили нас среди ночи, бьют того, кто возмущался ногами. Делали они это с таким ожесточением, что я испугался за его здоровье.

Почему мы всей толпой не кинулись защищать избиваемого парня, я сейчас, по прошествии стольких лет ума не приложу. Но не кинулись. Может, не рискнули. Может, побоялись. Может, не хотели неприятностей с начальством, боясь, что нас могут исключить из мореходки.

Как бы там не было, но мы как сто тридцать баранов стояли в каком-то тупом оцепенении, и ничего не делали. Все были в шоке.

Какое-то тупое оцепенение сковало меня, и я не мог понять, как такое могло быть в принципе, что ни за что человека можно жестоко избивать.

В мое понятие справедливости это никак не вписывалось.

Били выпускники несчастного смельчака недолго – минут десять. Потом они перестали несчастного первокурсника пинать, – выдохлись и устали.

Тот лежал в луже крови. Растерзанный и побитый. Одежда на нем была разодрана в клочья, и парень был явно без сознания.

В это время весь строй стоял, и молча смотрел на эту жестокую экзекуцию. Все молчали. Было страшно и жутко. Выпускники КМУ его били ни за что, просто так. Потому, что им этого хотелось. Самое ужасное было то, что они получали от этого удовольствие. Этого они даже и не скрывали.

Потом эти бывшие курсанты обыскали несколько сумок, чемоданов и рюкзаков. Нашли, собственно то, что искали, дали владельцам вожделенной сгущенки по морде для острастки и удалились отдыхать.

Было что-то пугающее и жуткое в этой экзекуции. Это словно на тебя наехал большой, тяжелый танк, а ты в это время беспомощный и ни на что не способный не можешь ничего тому танку сделать. Ибо танк большой, железный и с пушкой. А ты мелкий и безоружный. Самое ужасное, что танк наехал на тебя не на войне, а просто так, потому, что ему захотелось сгущенки. Может ведь танку хотеться сгущенки, в конце концов.

После подъема тот парень, кого избивали перед строем ночью, пошел и написал заявление на увольнение из училища. Потом собрал свои вещи и уехал домой. Его голубая мечта по имени «МОРЕ» рухнула в один несчастный вечер 1 сентября, так и не успев начаться.

Часто наши мечты рушатся сами собой. Иногда приходят разные подонки, танки, и разрушают мечты людей. И это называется – жизнь.

После завтрака нас сразу же отправили на автобусах в колхоз собирать арбузы. В традиции училища было каждый год отправлять молодых первокурсников на сбор урожая.

Хотя во всех цивилизованных странах сбором своего урожая занимаются сами фермеры, но в Советском Союзе колхозники явно манкировали своими трудовыми обязанностями то ли потому, что пили беспробудно, и им было лень работать, то ли по еще какой еще более пугающей и непонятной причине. Но каждый год осенью в колхозы сгоняли студентов, курсантов, учеников средних школ, да и вообще кого только не сгоняли на поле убирать урожай, включая профессоров и пенсионеров. В СССР была такая странная тенденция по уборке урожая – гнать на лоно природы кого ни придется, чтобы собрать урожай. Причем, что характерно, куда потом девался урожай, всем было непонятно. Но урожай исчезал бесследно, изредка появляясь в магазинах. И за ним, за урожаем, выстраивалась сразу жуткая очередь. Так было в то время везде в СССР, окромя Москвы.

Эти странные свойства урожая, будь он в чистом виде, или в переработанном, как ни странно никого не удивляли. Народ советский быстро привык к героическому сбору урожая каждой осенью, и к такому же нудному и героическому стоянию в очередях за тем же урожаем.

Мы, курсанты-первокурсники, ехали часов шесть по ухабистым российским дорогам и были вполне довольны и счастливы тем обстоятельством, что началось время отсчета нашего обучения. И чем скорее оно, это время, кончится, тем скорее мы сможем увидеть МОРЕ.

Наверно, со стороны постороннего наблюдателя все могло показаться совсем не так, как все происходящее воспринималось нами. Но вот это состояние предчувствия сказки, как ни странно было тогда с нами постоянно.

Всеобщая эйфория царила среди нас. Со стороны мы, видимо, были похожи на стадо восторженных идиотов, вырвавшихся на свободу и думающих, что их мечты вот-вот сбудутся.

Наконец, мы приехали в этот богом забытый колхоз и выгрузились с вещами в лагере среди чистого поля, получили койки с продавленными пружинами, матрасы и постельное белье.

Лагерь из себя представлял архитектурное строение девятого-десятого веков где-то на окраинах Астраханского ханства. Одноэтажные строения из глины с маленькими оконцами были соединены воедино в форме большого квадрата. Эти глиняные мазанки делались примерно так – сначала делался каркас из камыша, и потом все это обмазывалось глиной. В центре этого эпохального сооружения был сделан длинный стол со скамейками, за которым одновременно могли поместиться сто с лишним человек. Сверху гигантского стола был установлен большой навес от дождя. В длинных уродливых строениях, в которых нам предстояло жить, было несколько окон с грязными стеклами. Двери были, но все они имели достаточно жалкий вид, и, похоже, было, что не одно поколение студентов открывало их с пинка.

Когда мы прожили в них некоторое время, выяснилось, что когда дует ветер, то эти строения продуваются насквозь, задерживая, впрочем, снаружи песок и комаров, которых в степи недалеко от Волги было несметное количество.

Кроме нас там еще были студентки из Чарджоуского пединститута, девчонки были с третьего-четвертого курса и были старше каждого из нас лет на пять-шесть, кроме того, все они, как одна, были нерусские. Все это вместе взятое, да плюс еще то обстоятельство, что с ними вместе были их сокурсники, сильно охладило пыл некоторых молодых ловеласов, решивших приударить за девушками. Поэтому жили мы с ними мирно и добрососедских отношений ни одна, ни другая сторона не разрывала, но и не углубляла.

В первый же вечер нас построили и перед всем строем спросили, кто умеет готовить. Я как честный малый вышел вперед и заявил, что умею хорошо жарить картошку. Кроме меня готовить умели еще двое: один парень из Майкопа, Юрка Дубовской, который заявил, что превосходно умеет готовить яичницу, и один азербайджанец из Сумгаита, который признался, что готовил когда-то макароны.

Наш классный руководитель Воронков, который был в нашем лагере главным и производил построение, довольно потер руки и сказал, что поскольку мы единственные из мужчин умеем готовить, то он назначает нас поварами, и мы должны будем готовить для всех курсантов пищу.

– По традициям, которые есть в нашем училище. – Сказал наш классный руководитель, полноватый лысый мужчина сорока лет с глубоко посаженными внутрь глазами – я буду классным руководителем группы судомехаников М-12. И они могут называть меня классным «папой». Какие есть ко мне вопросы, – задавайте, я отвечу.

Лично мне было как-то не до вопросов, поскольку мои познания в кулинарии были, мягко говоря, очень скромными, а поскольку спорить со старшими я не привык, я думал о том, как же мне все-таки приготовить что-нибудь съедобное для оравы в сто с лишним человек, которые стояли передо мной и с любопытством поглядывали на меня.

– Я не могу быть поваром, – услышал я.

Это подал голос Гасан Гусейнов, второй повар, пятнадцатилетний азербайджанец. У него была характерная внешность представителя гор – кавказца: характерный орлиный нос, черные кучерявые вьющиеся волосы и черные как смоль глаза.

– Что-что? Что ты сказал? – спросил его классный папа, который совсем не казался строгим, а был каким-то домашне-добрым. – Повтори еще раз, что ты сказал.

– Я не буду поваром, – упрямо стоял на своем Гасан.

– Это почему же? – удивился наш лысый начальник.

– Есть две причины: первая – я не умею готовить, а вторая – я просто не хочу, – сказал упрямый кавказец.

– Я тоже не хочу быть поваром, – заявил Юрка Дубовской, который перед этим признался, что умеет готовить яичницу.

– Значит так, товарищи курсанты, – повысил голос наш классный папа, – если вы что-то не умеете, мы вас научим, если не хотите, мы вас заставим. Поняли?

– Да… – неуверенно донеслось из строя.

– А ты что молчишь? – обратился он ко мне с вопросом.

– Я думаю, что я буду готовить такой ораве народа, – честно сказал я.

– Молодец, – похвалил меня наш наставник, – ты настоящий мужчина. Я назначаю тебя шеф-поваром, а этих двоих твоими помощниками.

– Рота! Равняйсь! Смирно! – неожиданно крикнул он.

Мы вытянулись по стойке «смирно» насколько каждый из нас, ее понимал.

– Разойдись! – услышали мы. – Вновь назначенным поварам явиться на кухню.

Когда я пришел на кухню там уже был классный руководитель и две девушки-казашки, которые что-то готовили для будущих педагогов. Видя, что вместе с нами будут заниматься приготовлением пищи люди, которые, в отличие от нас, в этом хоть что-то понимают, мы приободрились, и наше будущее немного прояснилось. По крайне мере нам так казалось.